2
У меня на всё своя теория. Да, не теория, это было бы громко сказано, а гипотеза, точнее, мысль о том, что метеоритный удар породил свои местные проходы-трещины в земной коре, ведущие в глубь Земли, по которым к поверхности поднялись интрузивные потоки магмы. Потом эти, идущие из планетарной глубины лавовые "столбы" были вымыты поверхностными водами, создав подземные озёра в "колодцах" на радость туристам, оценившим экзотику подземного купания в глубокой дыре, венчающей зрелище южноамериканских пирамид.
Когда мне пробуют возразить, что подобные "колодцы" встречаются и во Флориде, я думаю, что это не возражение, а коррекция, потому что Флорида рядом, и там сработал тот же эффект. Хотя, может, это и от того, что мне нравится выдумывать красивые теории и больно с ними расставаться. И из-за этого я никакой, ненастоящий учёный. Не терпится мне. Выдумщик я, и в этом моя суть.
Но это теория, а рядом жизнь, практика. По возвращении, в канкунском аэропорту нас, с красными российскими паспортами, пригласили за особый стол и начали "шмонать", переворачивать вещи, нами заботливо уложенные, обыскивать у очереди на глазах.
Глава 11
1
Мы возвращаемся к последнему занятию в Учебном центре. Нас ждёт итог. Последнее занятие – вроде фиесты, с подведением итогов, со столом в складчину. Сертификата о завершении учёбы нам не светит. Мы нарушили святое – неделю самовольно отсутствовали как раз в период заключительных контрольных и тестов. Последнее занятие неформальное. Сидишь, где захочется. Я рядом с Камилой, и её спрашиваю:
– Ну, что, Камила, чувствуешь ли ты ответственность момента?
На последнем уроке-итоге мы с нею рядом только формально. А в действительности? Кругом ровесники, а она почему-то выбрала место рядом со мной, и мы сидим, потягивая гремучую смесь фанты и бакарди через соломинки, и она спрашивает непосредственно и невинно:
– А ты, случаем, не импотент? По возрасту?
– Вроде нет, – я мотаю головой, потягивая питье через соломинку.
Этот напиток – наш секрет. Когда Хосе накануне опрашивал, я предложил секретную смесь по рецепту: семьдесят процентов Спрайта и тридцать джина в бутылках Спрайта, для секретности. Со стороны выглядит безобидной содой. А они притащили похожие смеси в избытке, под Фанту и Спрайт, и об этом знаем только мы и прекрасная бразильянка, приглашенная в виде исключения к нашему столу. Смесь на неё, видно, действует и она продолжает:
– Тогда за чем же дело стало? Пошли на лестницу, поднимемся этажом выше…
Очень просто у неё все, а как я после этого взгляну Инге в глаза? Инга для меня желанная, хотя у нас всё не как у людей. Теперь она боится моей грубости и нетерпения. Но не могу я об этом рассказать и отвечаю вопросом на вопрос:
– А Александра?
Александра для меня прикрытие, она здесь ни при чём, причина – Инга, и только, а Александра лишь тень на плетень.
– У вас с Александрой отношения? – спрашивает Камила.
– Вовсе нет.
Александра из нашей чайной партии, она – молочница. В учёбе модны здесь перекрёстные опросы. Когда Нэнси в числе прочего спрашивала: "Что было у вас сегодня на завтрак?" Александра единственная из всех ответила: "Молоко", имея, видимо, в виду мюсли с молоком. И получилось смешно: молочница.
– Так у вас ничего же с нею нет.
– Так будет, – говорю я, просто чтобы что-то сказать: говорю "Александра", думаю об Инге.
– Ну, нет, так нет. Проехали, – смеётся Камила.
Для неё всё так просто, а мне грустно, хотя и приятно. Камила такая здесь одна, но я, хотя и выступил перед нею раненым бойцом, для неё всё же в ряду действующих, а не в "офицерах запаса".
2
Бразилия присутствует в нашей жизни. Каждый вечер в наш дом, не спросясь, входит она бесконечным сериалом, откровенно делясь с нами замысловатостью сюжета и простотой отношений. Бразилия сегодня в мире не только фабрика кислорода амазонских джунглей, но и поставщик картин-новелл бесхитростной жизни в доступной радости. Южная Америка повседневно в нашем доме красивой жизнью сериалов, размышляющей литературой и непохожими на них повседневным житейским общением.
В кормушке и в департаменте, как правило, встречается нам непохожий на сериалы народ – латиноамериканцы. Многодетные, низкорослые, приветливые, цепкие по части выпадающих благ и внешне незаметные, как фон, который можно не замечать, а лишь мириться с ним постольку-поскольку.
Моя необъяснимая симпатия к Бразилии, её людям, легкости, с которой они живут в выдуманной атмосфере праздника, связана с сериалами, Камилой и памятью о ней. И не только. Общие надежды на земном шаре связаны с Бразилией. Читаю в газетах: "Бразилия. Здешний алмаз, выброшенный из недр планеты извержением, принёс с собой и воистину фантастическое – рингвудит – зернистую породу, способную "потеть" в особых условиях и, оказалось, несметны "водохранилища" в глубинных недрах Земли".
Вода рингвудита – поистине потрясающее открытие. Это гимн истинным ресурсам Земли и научным возможностям, а учёные – маги нашего времени, и в их руках будущее.
3
По возвращении в почтовом ящике нас ожидало долгожданное приглашение на экзамен по гражданству. Мы его долго ждали, и вот, наконец, наступает наш день, и всё происходит донельзя легко и просто. Я даже поспорил с экзаменующей меня о лампочке накаливания: мол, кто изобрёл её: Лодыгин или Эдисон. Хотя Римка явно удивлена: с моим плохим английским я переполз необходимую границу гражданства и безбедно варюсь теперь в американской среде. Дома у нас каналы русскоязычного телевидения, российского и американского, и мы общаемся между собой на русском. Его нам достаточно, хотя и нелепо жить в англоговорящей стране, не пользуясь её языком. Но факт остается фактом.
В конторе меня ожидали перемены. В моё отсутствие без моего согласия у меня новые функции. Я становлюсь негласным Римкиным помощником.
В мои обязанности теперь войдёт компьютерное сопровождение Римкиных обязанностей. В её помощниках уже и моя жена Инга, исправляющая бесконечные Римкины ляпы. Теперь в её команде и я, только я на это не согласен. Заявляю, что этого не хочу. Говорю: "Здесь и одному делать нечего". И этим заявлением вхожу с Римкой в жёсткий противотык. По своей основной обязанности я обеспечиваю компьютерное архивирование всего Employment Center, и мне этого достаточно, а что касается Программы, то вместо Римки могу взять её целиком на себя, дополнительно.
На мой демарш Римка откровенно фыркает и шипит змеёй. Она повсюду повседневно доказывает, что перегружена. А я… Поджала губы, будто подписал я себе этим смертный приговор. Ну, что же, посмотрим, поживём увидим. Россия – родина слонов, а точнее, их предков – мамонтов, и в эволюции неясно, кто победит: слон или кит. Какое-то время Римка кипит, а затем успокаивается. Это значит, приняла решение. Какое оно?
Я не хочу бороться, мне это не по нраву. Мне только бы отстоять мой суверенитет. Противен мне мусор, которого могут насыпать здесь сверх головы и по моему адресу. Я даже неспособен оправдаться из-за проблемы с языком. Он у меня плох. Но в восемьдесят лет это простительно и неосновательно. Словно ты без альпинистского снаряжения в горах на скальной вертикальной стене. Лишь цепляешься за предательские кустики, за трещины, которые неизбежны и ненадёжны в горах, на что-то надеешься, но они подведут, и с ними не заберёшься высоко, а заберёшься – не спустишься. Ты обречен, и лучше тебе не рыпаться.
Есть люди, созданные для того, чтобы бороться, учитывать хитросплетение обстоятельств, множество мелких, ведущих к везению фактов, способные вовремя напрячься, забыть про обыденность, ведущую неизменно в болото, всем пренебречь, а затем отчаянно рвануться, закрыв глаза, вброд, и снова повременить, подумать и, в конце концов, добиться своего.
Признаюсь, я непоследователен: вспыхиваю и отхожу. Мы плаваем в жизни, подобно рыбам, синхронно, в стае, и фибрами ловим новый поворот. Но мы не рыбы, и нам необходимо задуматься. Остаться с самим собой, как в сурдокамере, без внешнего шума, и подвести личный итог. И существуют разные приёмы углубления в себя, наработанные отшельниками и в религиях, с иллюзиями, которые способен подарить нам наш изощрённый мозг. А я себе выдумал, что получать удовольствие следует в творчестве, писании, суждениях и изложении собственных идей. Ведь это может так же удовлетворить и успокоить, как приготовление хозяйкой собственных блюд. Мне кажется, что творческие искорки нужны.
Но можно и без мыслей жить. Известно, что живёт на свете человек без мозга. А нервных клеток желудка, оказывается, достаточно для жизни, они худо-бедно заменяют головной мозг. Мы говорим о подсказках интуиции, а по сути, это дело скрытого резервного мозга, и наше сердце имеет собственный скромный нервный аппарат. Так утешаю я себя, как все лентяи мира, что смирились со всем и их по жизни несёт.
4
В ту зиму выпал обильный снег. Снег в Вашингтоне – форменное бедствие. Не работают школы, закрыты учреждения, выходят из строя открытые участки метро. Город парализован. Со снегом борются только химическим путём. Нет чтобы, как в России, взять в руки лопату.
Со снегом у меня своя история. Раз я, что называется, с ним влип. Пришлось отправиться по вызову в Рестон, к зубному. Но там, где обычно я шёл кратчайшим путём к клинике от автобуса, теперь были сугробы по грудь, не пройти, и я пошёл вдоль дороги, в обход.
Снегоуборочные машины, не справляясь, как могли, убирали снег с дорог. Возле шоссе поднимались утрамбованные стены выше человеческого роста, и машины мчались в снежных ущельях. Я попытался по неопытности и неосторожности пройти по расчищенному шоссе у снежной стены и вдруг понёсся сплошной автомобильный поток. Я вжимался, как мог, в снежную стену, а рядом в нескольких сантиметрах проносились машины, и было неясно, чем дело закончится: заденет меня или пронесёт? Дорога изгибалась в этом месте виражом, и водители загодя не видели меня, а я не видел их, словно это была какая-то суперопасная игра на выживание, вроде русской рулетки.
Снег в ту зиму был общей помехой, но пришлось тогда нам ею пренебречь. Мы искали жилье. Подошла наша очередь на субсидированное жилье, мы стояли в ней несколько лет. В разных строящихся домах предусматривают здесь квартиры для малообеспеченных. Департамент социального обеспечения оплачивает основную долю ренты этих квартир, а счастливый, но недееспособный к полной оплате участник особой программы – всего-ничего. Подобный "социализм" позволяет беднякам жить в роскошных домах "по восьмой программе". Подошла наша очередь. Пришло, наконец, и наше время, и, заполнив кучу анкет и бумаг, мы очертя голову ринулись на поиски собственной удачи.
Это было непросто. Не сразу, но в конце концов, нам несомненно повезло. Мы нашли то, что надо. Ещё прежде, проезжая это место, чуть ли не в первый короткий мой приезд в Америку, оно мне бросилось в глаза. Эта часть бульвара выглядит, как остатки сохранившегося салуна далёких времён, декорации ковбойского фильма, и будет жалко, когда эти строения снесут. Хотя это неизбежно – уже застроили многие проплешины пустырей, встречавшиеся там и тут в прежде пешеходных местах.
Оно мне запомнились. Хотелось найти это место, и я его искал, а оно оказалось буквально под носом, рядом со строением-салуном, и носило особое название: "Colonial Village". Я просто теперь его не замечал, оно стало для меня привычным фоном. На углу – отличная кофейня, рядом винный магазин с крепким спиртным, за ним пресловутое "Адское кафе" и несколько других, более скромных, и всё заканчивается дорогим мороженым со столиками внутри и вовне, а дальше к Росслину ведёт короткая бульварная прямая с "Seven-Eleven" на углу.
О, время молодости – пора бессмысленной траты сил и бессистемного чтения. Теперь, много лет спустя, ушедшее видится в розовом тумане, но я покривил бы душой, если бы посчитал период своего становления сносным, и ужасали вся эта горячка и неопределённость при щенячьей неопытности. А из прочитанного тогда запомнилась мне танская новелла. Герой новеллы, Ли Гун-цзо "Правитель Нанькэ" Чунь-юй, уснул. Во сне явились ему два гонца в фиолетовых одеждах и пригласили пожаловать в страну Хуайань. Там он жил, женился, служил, а затем вернулся, а оказалось, что он жил среди муравьев. Всё государство помещалось в старом ясене, и, глядя на него, он вспомнил свой путь. Там были кучки земли, похожие на городские укрепления и дворцы. В них копошилось множество муравьев. На них смотрел он и узнавал. И моя жизнь в Кларидж Хаусе вспоминалась подобным муравейником.
Гадалка мне нагадала, что мои злоключения будут связаны с дорогами. Мне кажется, её предсказание уже оправдывается с уточнением: пешеходными дорогами-тротуарами. У меня к ним особое отношение из-за прошлого, а здесь они для меня – символ.
Мы были тогда на восточном пункте управления. После бессонной ночи меня разбудили со словами: мол, нужно опять идти на пункт связи с отчётом. Запрашивал Центр. У нас с ним восемь часов разницы во времени. И вот Центр проснулся и требует объяснения: отчего выдана дублирующая команда подтверждения закрытия топливной магистрали важного космического аппарата? Ничего не поделаешь, иду, и навсегда осталась в памяти утренняя сказочная дорога, блестевшая от солнца, словно, как в сказке, выложенная жёлтым кирпичом. И слились в одно реальность и сказка детства об Изумрудном городе.
Все здешние тротуары, по крайней мере, многие, выложены кирпичом, и сказкой входят теперь в моё существование. Хотя реальность и сказка, пожалуй, неочевидны для меня, и приходилось даже себе доказывать, что это не сон. Теперь я, правда, могу теоретически куда угодно отправиться. В разные стороны, стоит захотеть, но и желания исчезают из-за возможностей. Зачем метаться без смысла, создавая хлопоты себе и другим, и в чём смысл по-козьи глядеть по сторонам, когда существуют чудесные альбомы и диски, на которых наилучшим образом всё запечатлено? Не хаотично, а со смыслом, талантливо, с объяснениями интересных мест, с недоступными точками обозрения и без бессмысленных затрат.
Возле стеклянной будочки лифта от промежуточного этажа подземных переходов метро и выходов здания муниципалитета, рядом с конечной остановкой автобусов в который раз начали перекладывать цветную кирпичную брусчатку тротуара. Начинали с огораживания намеченного участка пёстрыми лентами и яркими оранжевыми пирамидками предупреждения. Прежние кирпичики разбирали, обнажая подстилающее ложе песка, которое меняли, и на свежий утрамбованный песок тщательно укладывали новенькие кирпичи. Мне приятно вечное внимание к тротуарам, и, кажется, их обновление никогда не закончится. Оно такое же бесконечное, как и сама жизнь.
Глава 12
1
Новый дом для меня – новое качество.
Наш дом из разряда знаменитых. Он есть в архитектурных справочниках. На окружающие таунхаусы он, кажется, смотрит свысока. А те сгрудились под ним на холме внизу и сбегают к реке, к местному "Манхеттену" делового Росслина, мимо памятника Иво Джима и арлингтонской зелени. Между этими равновысокими домами есть для меня странное и загадочное место. Ни к селу, ни к городу – массивные кирпичные столбы и газон лужайки, а забора нет, и в центре – большое дерево, под ним скамья и табличка "Rhodeside Green Park".
С шестнадцатого этажа нашего нового дома виден весь ДиСИ – Вашингтон, начиная от мемориала Линкольна и обелиска-штыка Джорджа Вашингтона, национального Молла с Капитолием на конце, с башенкой старой почты и краем балкона Центра Кеннеди за рекой, а вблизи, внизу, зелень арлингтонского кладбища и геометрия Пентагона справа вдалеке.
Наш дом – дом миллионеров. Кондоминиум. Здесь редкая квартира не стоит миллион. Владельцы пентхаусов и квартир населяют верхние этажи. Не все, конечно, постоянно в них живут. У них полно жилплощади. Лишь раз я видел массу светящихся окон, в вечер итогового собрания, когда домовой менеждмент подводил годовой итог. А обычно окна вечерами темны, и глыба дома сливается с ночью, хотя неизменно дежурит фронтдеск, и даже горит реальный огонь в вестибюле за декоративным стеклом.
Дом необычен по форме и построен знаменитым архитектором. Его жильцы – сборище владельцев. При входе – просторный холл в скромных украшениях. До десятого этажа его – обыкновенные американские квартиры, а выше – пентхаусы. Хотя и тут есть для меня загадка. Десятый этаж для меня особенный. Здесь числилась появившаяся и исчезнувшая для меня Джессика. Здесь живёт таинственный Петров. Отчего-то мне кажется, что на десятом особый переменный состав и здесь даже что-то вроде общежития.
Во дворе с круглой поднятой клумбой в центре и японским раскидистым деревом вместо обычного фонтана не принято оставлять машины. Останавливается, правда, на время почтовая, пока почтовик раскладывает почту в ячейки почтовой стены, машины доставки да ремонтные пикапы с временными заданиями.
Брелок мой позволяет открыть входную дверь, и я попадаю в холл, где очень красиво и стены орнаментированы гофрированным железом, а зимой за стеклом горят языки настоящего пламени. Тринадцатого этажа нет, как водится. На открытой площадке шестнадцатого столики, как в открытом кафе, с видом на ДиСи – центральный Вашингтон, и открытый бассейн.
Вокруг бассейна металлические лежаки, между ними редкие стеклянные столики, пара противосолнечных зонтов рядом с дежурным столиком Gard’a. Бассейн невелик – пятнадцать метров в длину и метров шесть в ширину, но мне этого достаточно. Я плаваю по утрам один, словно это мой личный бассейн. Плаваю недолго. В отличие от американцев, что лежат себе на лежаках, обмазавшись солнцезащитным кремом, но начав, непрерывно плавают, пока не кончится их внутренний завод, а это значит – долго. Они также бегают как заводные по утрам по тротуарам или на беговых дорожках тренажёрного зала.
Дворик наш красив. Он состоит из садика, с весны полного цветов, с берёзами, которые здесь сажают отчего-то тесными тройками, и они мучаются, видимо, от этой тесноты и шелушатся корой из-за жары в здешнем жарком климате. Вдоль дорожек поставлены удивительные металлические фонарики и пара широких скамеек. Причудливо изгибаются вымощенные дорожки. Дизайн садика, видимо, влечёт и посторонних, и сюда приходят фотографироваться "на память" невесты из ближайшей матримониальной конторы, которая в полуквартале отсюда и обслуживает преимущественно чёрных.
Мы называем его "садиком невест". В пестрой и празднично галдящей толпе пришедших, конечно, отличаются невесты необыкновенными нарядами и ролью королевы на час. Верю, что сюда и в будущем не перестанут приводить невест фотографироваться, а их прозрачные платья будут из мономолекулярной плёнки: выглядеть, как платье голого короля, и быть прочнее брони.