Из подъезда вышла толстощекая сивая бийчанка в нарядных белых туфлях, лимонной юбке и сиреневой блузке. Мгновенье она изумленно смотрела на безудержный ливень и коричневый поток, прижимая черную лакированную сумочку с блестящими застежками толстой рукой к бедру, потом взглянула на бледную рыжую девушку с синеватыми кругами под глазами, на ее спутника, на их вещи, снова возвела изучающие глаза на девушку – и в них появилось какое-то прискорбное выражение, губы слегка презрительно покривились. Девушка отвернулась. Он закурил. Дым не рассеивался сразу. Бийчанка смотрела. Девушка вдруг вышла из-под козырька, хотя ливень только начал ослабевать.
– Постой, – сказал он, – куда ты…
Она не оглядывалась. На лице бийчанки появилась улыбка. Он бросил недокуренную сигарету в поток, взгромоздил на спину рюкзак, взял сумки.
– Объясни, в чем дело…
Она шла не отвечая, дождь обливал ее веснушчатое лицо, тусклые рыжие косы.
– Куда мы идем?.. Я чувствую себя вьючным животным… Тебе захотелось вымокнуть?.. Слышишь ты?
– Да.
– Хорошо… черт!
Их обдала брызгами проезжающая машина. Он выматерился. Она шла зажмурившись, ничего не видя. Он продолжал изобретательно ругаться, учитывая местные особенности: вшивые скотоводы, сибирские чурки, маньчжурские валенки… Она вдруг засмеялась, по ее щекам текли слезы.
– Ну подожди, – попросил он.
Они остановились возле сосен с красновато-желтыми, источавшими аромат стволами. Дождь перестал. Он достал сигарету. Она отвернулась.
– Все-таки… что произошло?
Она молчала.
– Рюкзак некуда поставить, – пробормотал он, оглядываясь. – Хорошо путешествовать с ослом… А? Нет, тогда в гостиницу не пустят… Смотри.
По мокрой солнечной дороге ехал всадник в синем спортивном костюме, высокая гнедая кобыла перебирала ногами в белых чулках, из-под копыт вырывался сочный цокот, но этот звук как-то не совпадал с грациозным движением ног. Всадника заслонил автобус. Пассажиры не выворачивали шеи, чтобы получше его рассмотреть. Автобус проехал, и снова стал слышен цокот. Всадник неспешно проехал мимо рыжей девушки и молодого мужчины, заросшего светлой курчавой бородой. Лошадь как бы танцевала на месте, и всадник, подчиняясь ее ритму, привставал и опускался, и странным образом они все-таки двигались вперед.
– А тут где-то вправду неподалеку Великая Степь, – проговорил он.
– Так, может, нам туда сразу и надо было? – спросила она. – Завербоваться в Монголию. Жить в юрте. Прямо… Там что? какая-то степь? пустыня?.. Ах, Гоби. Вот и Гоби… А что дальше?
Он покосился на нее.
– Можно считать, что за Алтаем ничего уже нет. Здесь географический и психологический порог.
Она провела рукой по животу и ничего не ответила. Но чуть позже – он уже докурил и нагнулся над рюкзаком – сказала негромко и внятно:
– Гена, я беременна.
Он взглянул на нее снизу.
– Да, – сказала она, как-то бессмысленно улыбаясь.
На окраине Бийска в двухэтажной кирпичной гостинице дежурный – черноглазый лысый, смуглый мужчина в невероятно белой рубашке – повел их по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж, отомкнул дверь и, улыбаясь в подстриженные усики, скромно, но не без гордости сказал: "Вот номер".
Это была огромная комната на пять человек – пять кроватей стояли вдоль стен, одна у окна; стол, зеркало в деревянной раме, на полу ковровая дорожка, здесь же раковина с краном; и диван, обтянутый белой материей. Девушка уставилась на диван. Черненькие лаковые глазки дежурного заиграли.
– Конечно, нет горячей воды, и туалет направо по коридору, но… неплохо, мм?
Он кивнул.
Дежурный прикрыл дверь.
– Рассчитаемся сразу, – тихо и деловито сказал он.
– Сколько?
Дежурный на мгновенье задумался.
– Двадцать пять рэ.
Взял деньги не глядя, улыбнулся девушке, сверкнул лысиной и исчез.
– Диван, – сказал он, – как у Ленина в Горках. Только здесь горки повыше.
Посреди обшарпанного номера с железными армейскими койками диван выглядел торжественно, как музейный экспонат.
– Мне он напоминает какой-то… саркофаг, – пробормотала девушка.
Он прошел к окну и распахнул его. Постоял, глядя на улицу. Девушка села на взвизгнувший стул. Он обернулся.
– На диване же мягче.
– Здесь удобнее.
– …Что бы ты попросила у Ленина?
Она испуганно взглянула на него.
– Ну представь. Мы сюда входим, а он сидит за столом. Музыку слушает. "Аппассионату". – Он включил радио. И действительно, донеслась музыка: щелканье кастаньет, гитарные переборы.
Она улыбнулась, пожала плечами:
– Ничего.
Журналист-международник рассказывал об Испании. О маврах, Гранадском эмирате, Воротах Солнца в Толедо, о Франко и перекрестке улиц Алькала и Хосе Антонио в Мадриде.
– Ну как, представь, Ильич, любое желание может исполнить… Совсем ничего?
Она кивнула.
– А ты?
– Ну, мне тоже расхотелось… хотя…
Он подошел к умывальнику, открыл кран, набрал пригоршню, плеснул в лицо, потом сунул голову под струю.
– Нет, я бы много чего заказал, – сказал он, рассматривая отраженные в зеркале стену, спинки коек, шкаф, рыжую девушку с веснушчатым усталым, но светящимся лицом, пышную стеклянную люстру.
По радио передавали новости.
Он перевел взгляд на деревянную облупившуюся раму зеркала в петлистых ходах короедов.
– Странно это все слышать, – пробормотал он. – А? И знаешь, о чем это свидетельствует?
– О чем?
– О том, что восприятие уже изменяется.
Стул скрипнул.
– Неужели здесь нет душа? – спросила она.
– Умывайся прямо здесь.
– Но… надо хотя бы что-то постелить… Все залью.
– Пойду куплю газет.
Он вернулся с пачкой газет, развернул их и устелил пол возле умывальника.
– Ты можешь погулять, – сказала она. – Или поглядеть в окно.
– Это смешно.
– Прошу тебя.
Он уселся перед окном. Позади журчала вода, девушка пофыркивала. Он комментировал происходящее на улице:
– Бабка помои несет. Собака куда-то бежит. Язык высунула. Машина с бревнами. На карнизе галка с разинутой пастью… Жарко!
– Сколько тут мух!
Он обернулся. Она уже надела халат, вокруг головы завязала тюрбаном полотенце. Он свернул газету и принялся гвоздить мух.
Вечером в соседнем десятиместном номере командированные устроили загул от жары и скуки. Ор, звон, топанье продолжались всю ночь, кто-то бодал дверь.
Они лежали поверх одеял, истекая потом, глотая теплый воздух, иногда засыпали и снова пробуждались, он порывался пойти к дежурному, но она его удерживала, это бесполезно, ладно, ничего, сейчас они утихомирятся.
Утром они очнулись разбитые, помятые, словно сами участвовали в кутеже.
Окончательно их разбудил стук в дверь.
Думая, что это кто-нибудь из соседнего номера, он резко встал и не одеваясь направился к двери, распахнул ее.
На пороге стоял парень в темных брючках, белой рубашке с закатанными рукавами, с вместительной синей сумкой на длинном ремне.
– Здравствуйте, – сказал он. – Я ваш сосед. – Он переступил порог, но, увидев девушку, остановился. В недоумении поправил очки, оглянулся на него, спросил, какой это номер? шестнадцатый? Тогда правильно… Юноша снова посмотрел на девушку под простыней.
– Кто тебя сюда направил?
– Дежурная.
– Здесь мы. Это номер на двоих, – сказал он, подтягивая трусы.
Юноша окинул взглядом номер и начал краснеть. Как у всех рыжих, у него была тонкая кожа. Хотя, возможно, он и не рыжий был, в утреннем свете не разберешь.
– Мм, пойду уточню.
– Не забудь сумку.
– Да, конечно.
Он вышел.
– Явление… сына народу!
– Какое-то недоразумение, – отозвалась девушка.
Он шагнул к раковине в ржавых разводах, отвернул вентиль, кран засипел, обдал растрескавшуюся раковину брызгами и умолк.
– Вот черт!..
Он ударил кулаком по трубе.
– Этого не хватало.
– …Здесь заканчиваются не только железные дороги, – сказала она.
– Пойдем на реку? – предложил он. – Как обычно.
– Подождем.
– Но пора искать какую-нибудь харчевню, я проголодался. Ну давай, что ли, минералкой умоемся.
– Ты что?
– А что, полезно. Чем только люди не умываются. Бедуины – песком. Зороастрийцы – коровьей мочой. Цари принимают молочные ванны.
– Какие еще цари?
В это время дверь без стука открылась и в номер вошла приземистая женщина в светлой блузе, серой юбке, черных туфлях. Ее накрашенные брови резко выделялись на бледном напудренном лице, красная полоска узких губ не сулила ничего приятного. И точно, она начала с претензий. На каком основании вы выставляете за порог наших клиентов?
– Молодой человек! – позвала она.
И из коридора вошел давешний юноша, смотрел в сторону.
– Это ваш клиент, а не наш, – парировал он, стягивая с кровати простыню и закутываясь в нее, как в тогу. – Вот и разбирайтесь. А мы-то при чем?
Женщина внимательно-тяжко посмотрела на него.
– Не разыгрывайте тут, – сказала она спокойно. – Молодой человек, занимайте любое свободное место, чувствуйте себя как дома. Здесь еще три свободных места.
– Как это – свободных? Этот номер заняли мы.
– Как это – заняли?
– Ну вот так, договорились. Заплатили.
– Платить вы будете потом, не надо лукавить.
– Стоп. Перед вами дежурил… такой коротышка, с усиками, чернявый?
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего. Вот с ним мы и условились.
Женщина усмехнулась:
– Вот с ним и разбирайтесь. А вы, молодой человек, располагайтесь, нечего стесняться!
Он чертыхнулся.
Она кивнула:
– Со мной этот номер не пройдет.
Повернулась и вышла, твердо стуча каблуками черных туфель.
Юноша топтался у двери, не знал, что делать.
– Неужели… да! похоже, нас надули. Пойти узнать его телефон? адрес?
– Это бесполезно, перестань.
– Но он обвел меня вокруг пальца как мальчишку. Что за свинство! Мы же договорились?! Номер наш. И вдруг приводят…
– Я этого не знал, – сказал юноша.
– Теперь-то знаешь.
– Вообще-то она утверждает, что больше свободных мест нет, – сказал юноша.
– Конечно нет. Пока не пошуршишь бумажками! – Он прищелкнул пальцами.
Юноша серьезно посмотрел на него. Его увеличенные стеклами очков зеленоватые глаза выражали недоумение.
– Бумажками, бумажками с дензнаками, водяными!
– В смысле… взятку?
– Приятно иметь дело со смышленым человеком.
– У меня нет лишних денег.
– А у кого они есть?
– Ты… студент? – спросила девушка.
– Нет, – ответил он. – Еду поступать.
– Куда, если не секрет?
– В смысле?
– В какой вуз?
– В консерваторию, – сказал он и начал краснеть.
– Пра-а-вда? На чем же играешь?
– На душевных струнах дежурных гостиниц, – сказал завернутый в простыню.
Юноша покосился на него, снова повесил сумку на плечо и повернул к двери.
– Куда же ты пойдешь? – спросила она.
– Попробую… договориться, – ответил юноша не оборачиваясь.
– Верное решение! Надо дерзать, а то так ничего и не добьешься в этой жизни, – с отеческой бодростью напутствовал его он.
Они остались одни. Он повернул в скважине ключ.
– Пусть ломают.
Она молчала. Он взглянул на нее, разгуливая по номеру в простыне.
– Ему проще. Один. Никаких проблем. Ночлег под любым кустом. Поел хлеба с сыром, запил, сумку под голову.
Он снова покосился на нее.
– И неизвестно, что у него там в сумке. Достал бы… литавры, может, у него специальность такая. Или скрипку. Начал бы музицировать. Мало нам шума. Под боком тихоокеанское лежбище сивучей, из коридора прет сивухой, ты не почувствовала?
– Нет.
– Тебе нездоровится?
– Все в порядке. Просто… ты же сам говорил.
– Что я говорил?
– Ну, что дорожное братство бессребреников, орден Иерихонской розы…
– Я это говорил? – спросил он, останавливаясь.
– Может быть, вот точно так когда-то пробирался Моцарт в Вену.
– Моцарт не пробирался. Его с четырех лет возил по столицам папаша.
– Я имела в виду не Моцарта, а Моцарта вообще.
– Он тебе так понравился?
– Моцарт?
– Да этот салага.
– Нет, но ты же сам говорил о каких-то неписаных законах дороги, мол, делись горбушкой…
– Но не подружкой? Этого я не говорил, случайно?
Она посмотрела на него.
– Уф! Ладно! – воскликнул он. – От жары все в голове расплавилось.
Она еще некоторое время разглядывала его, и он чувствовал себя подопытным кроликом, потом все так же молча отвернулась. Он подошел к столу, взял бутылку, открыл, из горлышка с шипением полезла пена.
– Хочешь?
Она не отвечала. Он выпил.
– Начинается денек, – пробормотал. – Воды нет, Моцарт, жара.
Его сентенция не произвела на нее никакого впечатления. Она все так же молчала, отвернувшись к стене. Из-под простыни выглядывало ее плечо в веснушках. Он хотел было дотронуться до него, но передумал. Подошел к умывальнику и налил в ладонь минеральной воды, отер лицо.
– Пойдем завтракать?
Оделся, причесался перед заркалом в изъеденной раме.
В музее египетские медные угасшие зеркала, словно глаза, прикрытые веками.
Могли не изобрести зеркало?
Оно встроено в человека.
Планета зеркал: сколько отражающих поверхностей. Самый воздух здесь художествен: фрески над пустынями. У арабов даже легенда об иллюзорном городе, как у нас о Китеже.
– Ну, тогда я пошел.
Упрашивать ее не было ни малейшего желания. Он вышел и столкнулся с опухшим соседом в майке и трусах.
– Что надо?
Трудный мыслительный процесс, пот на багровой роже.
– Ф тувалет, – выговорил разбитыми губами. И пошел дальше по стеночке.
Он вернулся в номер.
– Тебе лучше запереть за мной.
Молчит.
– Слышишь?
Ну, как хочешь. Значит, ей наплевать. Ждет Моцарта. Или соседей. Они втайне мечтают об этом. Как-нибудь спросить… Разве признается.
Внизу за столом дежурная холодно посмотрела – но ничего не сказала. А у него уже в горле бурлила целая речь. Но дежурная отчего-то смолчала. Куда она подевала музыканта? Пусть попробует вселить кого-то еще.
По дороге двигалась вереница грузовиков со скотом. Ленин с плакатов смотрел монголом.
Пусть к нам больше никого не подселяют!
Пива выпить бы.
Кирпичное одноэтажное строение с плоской крышей оказалось столовой. Он взял перловку с бараньей котлетой, оладьи с джемом и бутылку пива. Занял место, откупорил бутылку, налил в стакан, хлебнул мутного пива… Ел, отгоняя мух. Разве это пиво. Но пошел и прикупил еще бутылку и с бутылкой пива прогулялся по Бийску, вышел к драмтеатру, пединституту, потом на берегу быстрой довольно-таки Бии выпил пиво, закурил, хмелея. На другом, низменном берегу краснели сосновые боры. Он, прищуриваясь, затягивался сигаретой, остро разглядывал пейзаж. Послал окурок щелчком в воду.
Нет, это еще не то. Дальше. Осталась ночь в гостинице. Он усмехнулся. Все ерунда и глупости.
В номере она была одна. Уже одетая, причесавшаяся, умывшаяся, с подведенными глазами… Ну да, в номер могут подселить мужиков.
– Я принес булочек, сока, консервы. Будешь? Или пойдешь в столовую? Могу показать… Ладно, не говори, напиши вот на этом клочке. В молчании есть сила. Об этом все мудрецы толкуют. То есть пишут. Но это разные вещи: сказать или написать. Или нет. По-моему, одно и то же. А коли так, то что толку молчать? Ведь и думаем мы словами. Только произносим их быстрее. Они как свет, запах. То есть мысли. Значит, что? Запах цветов – это их мысли. Луч – мысль солнца. Человек топчется в гуще мыслей и ничего не может понять.
Она внимательно посмотрела на него поверх книжки.
– Что это ты читаешь? Анатомический атлас? Или… что за мура? Где это ты нашла?.. Вообще, у настоящего путешественника должна быть походная библиотека. Я однажды видел отличный вариант походной библиотеки. Некоторые названия на старых добротных переплетах помню до сих пор. Ну… например: ИЗ ЛИРИКИ МИЛАРЕЙБЫ. Или: ЗЕМНОЕ ЭХО СОЛНЕЧНЫХ БУРЬ. Еще: О ИСПРАВНОМ УСМАТРИВАНИИ ВЕТРОВ. ОКАГАМИ, ВЕЛИКОЕ ЗЕРЦАЛО; опись столбцов сибирского архива; редкие металлы; грамматика бурят-монгольского письменного языка; миниатюры кашмирских рукописей; стихи на пальмовых листьях; образование империи Чингиз-хана. Хозяйка библиотеки была дочь известного в Глинске, да и за пределами ученого, Лина Георгиевна. По-девичьи стройная, узкая, с благородным лицом, с бирюзовыми бусами и серебряными кольцами на хрупких, прохладных пальцах… Ты ведь не читаешь, а слушаешь меня. И тебя так и подмывает спросить о Лине Георгиевне.
– Ты пьян? – осведомилась она, вздергивая золотистые брови.
– Кто автор-то, я не разглядел. Наверняка английская леди-домохозяйка.
Она нахмурилась, но уже где-то в глубине разразилась улыбка, и акустическая волна выплеснулась наружу. Он тут же, осмелев, наклонился и поцеловал ее.
– Точно, пьян, – сказала она. – Где в такую рань нашел выпивку?
– Какая выпивка.
– А что?
– Ослиная моча.
– Без подробностей.
– Ну, местное пиво, как его еще назвать? А кто тебе подарил, пока я ходил, книжку о любви?
– В тумбочке нашла. Надо же чем-то скрасить этот день.
– Поразительно. То тебе первоклассная живопись фальшива, то фальшивка красна.
– Я должна сказать что-нибудь такое умное?
– Можешь просто вздернуть брови. Или улыбнуться.
– Ты думаешь, приятна эта роль растения?
– Улыбкой, как музыкой, можно сказать больше… Ты вдруг навела на мысль написать улыбающийся цветок. Или поющее дерево… Но я не карикатурист. И не символист. Не могу насиловать природу. Но я боюсь превратиться в фотографа. Путь живописи сейчас узок.
– Как игольное ушко?
– Может быть.
– Ну, тогда походная библиотека только помешала бы.
Он улыбнулся:
– А! ты о дочке ученого в кольцах и бусах?
– О походной библиотеке. Знаешь, я уже это где-то слышала. Походное снаряжение, закопченный чайник, трубка, библиотека. Кого-то это напоминает… Печорина?
– Максима Максимыча. По крайней мере – что касается трубки и чайника.
– А походная библиотека?
– Ну, вообще-то это обычные вещи путешественников… Нет! библиотека, конечно, ни к чему. Ведь это своего рода эксперимент. Хочется все услышать, увидеть и почувствовать самому, а не через десятые руки. О чем только не говорят. Самый воздух в городе искажен всевозможной информацией. Надоели посредники. Я сам буду слушать. И видеть.
– Что ты хочешь увидеть?
– О некоторых вещах бесполезно говорить.
– Но… знаешь, все равно ты уже испорчен.
– Мм?
– Информацией, как ты говоришь. Искажен. Я не права?
– Но мне кажется, я еще не весь искалечен. Что-то неподдельное, изначальное еще где-то таится.
– В самом тебе?
– Ну… да.
– Тогда, – сказала она, – стоило ли ехать сюда, где кончаются железные дороги… Не смотри на меня как Шерлок Холмс!