СТУЖА
Нынешний февраль выдался особенно лютый: внутри него образовывались трещины, сквозь которые в город проникали тяжёлые свинцовые ветры.
Закладывало уши, ноги никак не могли согреться даже в самой тёплой обуви; изнутри выстуженные тоннели метро отдавали замогильным холодом.
Лидия Альбертовна затрусила вдоль фасада, глядя себе под ноги
(поднять глаза, казалось, невозможно из-за мороза), автоматически любуясь переливчатыми искрами, разбегающимися по вновь наметённым сугробам, завернула за угол, чуть было не поскользнулась. После беседы с милиционером остался противный осадок, и она не знала, как от него избавиться, шла и перемалывала: "все усилия, все усилия…"
Какая бездна зла!
И тут кто-то подхватил её под белы рученьки. Даже не оборачиваясь, она догадалась, что это Данила.
Слёзы выступили у неё на глазах. От ветра и холода или…
– Куда торопишься-спешишь? – спросил как ни в чём не бывало Данила, словно они пять минут назад расстались.
И она снова не нашлась, что ответить. Но печаль отошла, отпустила…
Вот и снег засверкал ярче, наряднее.
– А мы тут плюшками балуемся. – Глаза Данила сверкали ярче сугробов.
Лидия Альбертовна только улыбнулась, ага, взяла себя в руки.
– Людмила Анатольевна, помнишь, я тебе рассказывала, смотрительница из зала "Бубнового валета", вернулась. Загорелая. Мы-то думали, она в госпитале грыжу вырезала, а она, оказывается, на Канарских островах поносом маялась, представляешь? Выиграла в викторине путёвку и умотала. – Лидия Альбертовна изменила тон, сказала заботливо. – Ты уже поправился, Данила?
Мальчик покраснел. Или просто намёрзся, ожидая её на ветру? Пришлось ведь неожиданно задержаться. Всё это она высказала ему молча, одними глазами. Ну, возможно, ещё и улыбкой.
Он вместо ответа притянул её к себе, поцеловал. Губы Данилы оказались холодными, шершавыми.
Лидия Альбертовна почувствовала, что испаряется, тает…
– Со мной всё хорошо. Ничего страшного, – сказал он потом, глядя ей в глаза. И добавил уже совершенно другим тоном: – Если бы ты знала, как сильно я успел по тебе соскучиться.
– Типа, успел? – поддразнила она.
Данила тихо рассмеялся.
– Да уж, не типа. Говорю ж, соскучился, – и схватил её за руку. -
Побежали греться.
И они побежали сквозь мороз и холод, расступавшийся перед этим немыслимым напором.
РАСПРОДАЖА
Зашли погреться в самый большой в городе магазин, торгующий видеокассетами и компакт-дисками. Долго ходили между стеллажами, показывая друг другу разные коробочки со смешными картинками, задержались возле эротических фильмов, веселились от души. Как школьники.
"А Данила и есть, по сути, школьник", – подумала Лидия Альбертовна.
Странно, но со временем восприятие его несколько изменилось. Теперь она думала о нём как о сильном и взрослом мужчине, который способен увлечь и защитить. Ведь если вспомнить самое начало их "дружбы" (для их любовной связи Лидия Альбертовна не могла найти иного, более точного, определения), нужно отдать ему должное: инициатива исходила сугубо от Данилы.
Данилы-мастера.
Перешли к выставке детских кинокартин и мультиков. Тут Лидия
Альбертовна задумалась и о собственном сыне, вялом, ленивом, инфантильном. Спавшем до полудня, поздно возвращавшемся неизвестно откуда. Совсем ведь непонятный, незнакомый человек, у которого существует своя, нешуточная жизнь. Наверное. Жить под одной крышей и не знать. И не хотеть знать. Тут Лидии Альбертовне стало неловко: будто Данила может подслушать её нехорошие мысли.
– Это всё так странно, – не удержалась, сказала вслух. В продолжение нелицеприятных размышлений. И кажется, Данила понял её.
– Мне тоже это странно, – он слегка приобнял её старенькую, поношенную дублёнку. – Кто бы ещё пару месяцев назад сказал бы мне, что всё окажется так… – И он задумался надолго, отвернулся, стал крутить в руках кассеты Национального географического общества.
– А как?
– Ну, я не знаю. Типа, ты же сама всё знаешь. Ты… Я…
– Ты думаешь, мы делаем что-то не так?
– Не знаю. Я не могу думать на эту тему.
– Вот и я не могу.
Они снова немного помолчали, перешли в отдел классической музыки, стали вертеть в руках пластинки с операми Верди.
– Представляешь, Надя-кришнаитка, кажется, выходит замуж. Нашла себе какого-то полукриминального бизнесмена, некоторое время назад он так напугал Нонну Михайловну, что она, под страхом увольнения, запретила
Надежде водить его в галерею. Ходил там, всё высматривал… Как в воду глядела… А от Марины Требенкуль, с которой мы теперь вместе Ван Гога караулим, то есть я караулю, а она экскурсии водит, снова парень сбежал…
Мимо магазина проехал трамвай. Его не было видно в большом, заиндевевшем окне. Однако на мгновение грохот его железных чресел перебил все прочие музыки, звучавшие в разных углах магазина.
Раньше в этом помещении располагался большой выставочный зал, проходили выставки, концерты камерной музыки. Однако коммерция распорядилась с очагом культуры по-свойски. Да, теперь здесь проводятся распродажи. А с потолка свешиваются, на память о прошедшем новогоднем празднике, ленточки усталого (за три месяца) серпантина.
Лидия Альбертовна задумалась: пыталась вспомнить, как же всё начиналось. До нового года. Бог ты мой, сколько времени прошло, сколько всего случиться успело… Механически взяла в руки первую попавшуюся коробочку.
На обложке "Силы судьбы" в исполнении Венского симфонического оркестра облезлый парусник обламывал бока о холодную неприступность айсберга. Вокруг мрачно торжествовало северное море. Лидия
Альбертовна вспомнила.
– Ты знаешь, у нас сегодня в галерее произошла кража. Украли два шедевра Айвазовского. Нет, не подумай, – сказала она, увидев его реакцию, – со мной ничего не случилось, ведь я "охраняю" Ван Гога. А он, слава богу, никому не нужен…
– Я знаю, – сказал Данила, и Лидия Альбертовна поняла, что говорит
Данила не о Ван Гоге, но о краже.
– Откуда? – удивилась и уставилась на него в оба глаза.
– Мать писала, – зло пошутил Данила. И пошёл к выходу. Он всегда так отвечал на вопросы, которые ему по тем или иным причинам не нравились.
Лидия Альбертовна засеменила за ним.
– Ты что, сердишься? – снова удивилась она. – На что?
– Что ты… Что ты, – Данила снова был вежлив и аристократически корректен. – Вовсе нет. Просто… Просто я подумал: а не поехать ли нам сейчас ко мне?
Лидия Альбертовна чуть не закричала от неожиданности, едва не захлопала в ладоши, как школьница, без четвёрок закончившая третью, самую длинную четверть.
Возле магазина они поймали машину (чудовищное разорение, – автоматически подумала Лидия Альбертовна) и поехали. К нему.
ТО, ЧТО ДОСТАВЛЯЕТ УДОВОЛЬСТВИЕ
Курить на кладбище.
Лёгкость.
Под настроение и компанию: оливки, фаршированные анчоусами; сыр с плесенью.
Писать в раковину.
Гулять под дождём с зонтом и тепло одетым.
Удачно разложенный пасьянс.
Придумывать подарки и готовить ей их.
Ждать Таню и быть уверенным, что она придёт.
Дождаться Таню.
Быть с Таней.
Проводить Таню домой на ЧМЗ (долгий проход трамвая через промзону воспринимая как акт единения со своим народом).
Оставить Таню у себя.
Объяснять Тане, что такое "проблематика первородного греха", или чем постмодернизм отличается от модернизма, или, ну, там почему это
Хичкок – прямой наследник классической литературы.
Запахи собственного тела.
Чай в стакане с подстаканником.
Чернильная ручка с золотым пером.
Несильно болеть несильной болезнью.
Разговаривать по телефону, сидя в горячей ванне.
Спать в пижаме под тяжёлым одеялом.
Когда идёт кровь из носу: горячая, плотная, она гулко падает, обжигая на выходе ноздри.
Слышать галлюцинации, ибо они должны подтверждать странность и исключительность.
Вареный лук; лук вообще в любых видах и количествах. Здоровая пища.
Например, любые блюда из бобовых (включая нищенскую по виду чечевицу).
Ловить, отлавливать сгустки и тромбы мыслей.
Не ходить на службу.
Осознавать собственную исключительность.
Сад камней.
Не помнить ничего конкретного про школу или университет; знать, что прошлое тебя не интересует; что его просто нет.
Перебирать чётки.
Наводить порядок.
Большой кусок только-только сваренного мяса, аппетитно дымящийся; и прозрачный, мясной бульон, который наливается в особую, пузатую бульонную чашку (в нём плавают гвоздика и мелко нашинкованный чеснок).
Надевать новую, дорогую вещь, всё ещё остро пахнущую удачным шопингом.
Хорошо звучащий симфонический оркестр; модерновые постановки классических опер.
Разлюбить: встретить бывшую любовь и удивиться самому себе: где ж были твои глаза раньше.
Тексты "Медгерминевтов", цветастые и избыточные, барочные, непредсказуемые – литература будущего.
Те клипы Pet shop boys, в которых Нил Теннант и Крис Лоу почти не двигаются.
Несколько раз в одном предложении воспользоваться двоеточием или точкой с запятой.
Встречать двойников и удивляться.
Быстро купить нужный продукт – особенно если уже два или три часа ночи.
Ранняя осень, похожая на полуденный свет, проникающий сквозь пыльные витражи.
Неожиданные витражи в старом городе.
Привкус сливок в сливочном мороженом.
Привкус сливочного масла в гренках и в сыре с плесенью.
Зайти после ветреной, порывистой и промозглой погоды в тепло квартиры и выпить рюмку-другую.
Долго готовить себе ужин, потом сесть перед телевизором и пропустить рюмку-другую.
Иметь на работе заначку на случай нежданных гостей и, когда нечего делать, приговорить промежду прочим рюмку-другую.
Остроумно (концептуально и стилистически) складывающийся у тебя
"под пером" текст.
Употребить рюмку-другую в одиночестве и позвонить кому-нибудь поболтать с чувством глубокого удовлетворения. Или тупо смотреть какую-нибудь мелодраму, шумно выражая сочувствие с чувством глубокого разочарования.
Перекатывать во рту карамельки слов, прежде чем записать их на бумаге.
Рюмка-другая (не больше) хорошей водки в хорошей компании.
Употребление водки не как пойла, но именно что как пищевого продукта.
Склеивать карамельки слов вязкой слюной затейливого синтаксиса.
Менять местами абзацы.
Употребить рюмку-другую и танцевать – пока никто не видит, в одиночестве, поставив музыку в наушниках на полную громкость.
Закончить написание текста на взлёте; оборвать его на хорошей ноте.
Утром перечитать прочитанное и понять, что, кроме двух-трёх незначительных поправок, всё очень даже получилось.
Употребить "чисто символически" "рюмку-другую" и залезть в горячую ванну полностью одетым. "Надетым". Например, если не считать нижней части тела (трусы, а не пошлые плавки – это принципиально), в футболку, сорочку, свитер, плащ и кашне, которое Таня подарила мне в
Стамбуле.
Перечитать старый текст и вспомнить, при каких обстоятельствах он был написан.
Знать, что в своей профессии ты можешь всё. Или почти всё. Что для тебя нет во всём этом никаких секретов.
Слушать раскаты грома, лёжа под одеялом. Открыть форточку и понюхать озон.
Посещение богатого музея: музей – не театр, здесь всё время одна и та же экспозиция, поэтому ты не можешь чувствовать себя обиженным или ущемлённым.
Посещение музея при богатом музее; знание, что ты не уйдёшь отсюда без покупки.
Книжки для "новых умных"
Открыть только что купленную книжку и начать её изучение с выходных данных.
Коллекционировать бумажные пакетики с дозированным сахаром – из тех мест, где ты был. Пакетик из Андорры или Венеции – это даже уже не история, но тело твоё, Господи…
Прийти в "О.Г.И.", не удержавшись, по дороге из аэропорта.
Заводить остановившиеся часы.
Возиться в прибрежном песке, строить башни, тут же размываемые прибоем.
Взять такси (когда в кармане много денег и они кучей валяются не сложенные в бумажник).
Носить золотое кольцо на левом мизинце. Знать, что это многих интригует.
Когда люди говорят о своих близких и любимых. Любить их, любимых, вместе с ними. Заочно.
Отвечать на вопросы, когда ответ придуман заранее.
Находить свои подчёркивания и закладки в давно прочитанных книгах.
Ненавязчивая самоирония.
Симметрия, складывающаяся ненароком.
Получить много посланий электронной почтой и скачать их в один присест без особых промедлений.
Долгое ожидание письма с важными для тебя сведениями и наконец его неожиданное получение утренней почтой – когда почтальон приходит, а ты ещё спишь. Он тебя будит и протягивает письмо.
Мечтать о том, что тебе на голову упал миллион долларов и ты решаешь как его потратить.
Мечтать о том, что тебе присудили Нобелевскую премию и ты начинаешь мировое турне с лекциями.
Мечтать о том, что больше тебя; о том, что невозможно.
Пить пиво у Айвара на балконе его высотной квартиры и говорить о концепции идеальной газеты.
Придумывать концепцию самой идеальной газеты.
Удержаться на краю обиды и не обидеться (обида почти всегда вызвана или торопливостью, или нежеланием понять).
Прийти на свидание вовремя или даже чуть раньше.
Писать каллиграфическим почерком.
Быть себе хозяином. В работе и вообще.
Ни от кого не зависеть.
Раздавать визитки.
Приехать в незнакомый город ранним утром, когда улицы ещё пусты и город отдан на откуп и разграбление путешественникам.
Чихнуть от всей души.
Сидеть на репетициях в театре. В пустом зале.
Знать, что Айвар делает в это же самое время.
Сочинять стихи, не записывая их и даже не запоминая.
Мысленно делать пакости гадким людям, зная, что тратить на них силы и время своей жизни – ниже собственного достоинства. Но просто чуть-чуть покуролесить исподтишка. Чисто для себя.
Найти у кого-нибудь ещё не сформулированные тобой, но уже живущие где-то внутри тебя мысли.
Незаметно для себя уснуть и понять, что ты спишь.
"Прийти вечером с охоты вконец измученным, хорошенько напиться, свалиться в постель, отупев от усталости, и дать опьянению постепенно убаюкать тебя – вот, вероятно, самая большая радость, какую бог дозволил испытать человеку". Дневник братьев Гонкур от
1862 года, по возвращении из Круасси.
У НЕГО
Конечно, Лидия Альбертовна волновалась.
В первый раз… В гостях у Данилы… Квартира так много говорит о хозяине… Она совсем не знает этого странного мальчика… Своего мужчину… Между прочим, всего второго в жизни.
Трёхкомнатная квартирка в панельном дому, где он жил с уже давно отсутствующими в заграничном вояже родителями, оказалась тихой и уютной.
Они прошли в комнату, заваленную книгами и нотами. На письменном столе стоял пыльный компьютер. Висел портрет небритого певца с томным выражением тёмных глаз, серьга-крестик в одном ухе. Совсем как у Артёма, – подумала она, и снова смутилась. Ещё больше.
А Данила, ещё не отошедший от уличного мороза, холодными руками уже раздевал её бережно и аккуратно, словно драгоценную вещь, и каждое прикосновение его холодных пальцев обжигало.
Но тут зазвонил телефон, и Данила, тоже, между прочим, успевший наполовину раздеться, выскользнул за дверь. Лидия Альбертовна лежала на расстеленной кровати и ждала (странное состояние, когда начинаешь видеть себя со стороны), а Данила торопливо отбивал чью-то невидимую атаку.
– Да-да, – говорил он в трубку. – Да, всё готово.
– Конечно, – говорил он. – Всё прошло, как мы и рассчитывали.
– Всего две штуки, – докладывал он. – Как и договаривались.
– Конечно-конечно, все наши договорённости остались в силе, – спешил доложить Данила.
– Об этом не беспокойтесь, – говорил он и почему-то хихикал.
– Ну, естественно, – повторял он. – Две штуки. Две штуки.
Лидия Альбертовна, затаившаяся, точно белая мышка, прислушивалась.
Отметила: за весь этот разговор Данила ни разу не сказал своему невидимому собеседнику своё фирменное словечко "типа". Знакомый запах окружал её, она никак не могла вспомнить, где и когда она ощущала его в последний раз. Совсем недавно, близко-близко, но нет, не вспомнить.
Когда, закончив разговаривать, Данила вернулся в комнату, на нём уже ничего не было, кроме длинных чёрных носков. Но и их он быстренько снял, забросил куда-то под кровать.
– Милая моя, – горячо зашептал он, надвигаясь на неё неотвратимо, словно танк, большой и неустрашимый, – родная моя, девочка моя дорогая…
И Лидия Альбертовна затрепетала былинкой на ветру, и раскинула руки, и приняла его, замёрзшего, и прижала к себе, и почувствовала, как он раскаляется всё больше и больше, и тоже вслед за ним начала разогреваться, покрываясь густым и влажным колючим теплом. Только кончики ног её, пока что всё ещё оставались холодными, только колени хранили следы уличного сквозняка… А он вёл свою партию уверенно и красиво, словно опытный и изысканный любовник, знающий, что нужно делать.
Гм, а что делать, Данила знал, кажется, действительно хорошо. По крайней мере, лучше Мурада Маратовича.
И тогда ей показалось, что она спит, и ветер качает её на волнах, и летний ветер ласково перебирает волосы, своим невидимым языком гладит ей руки, шею, соски, ягодицы…
А потом она очнулась, и они долго лежали, прижавшись друг к другу, не в состоянии разлепиться, и её тело пело, точно морская раковина, потому что Данила положил голову ей на плечо, прижал ухо, словно прислушиваясь к биению успокаивающегося мотора, закрыв глаза, дремал.
– Хочешь покурить? – неожиданно предложил он, потому что нега эта не могла длиться вечно, нужно выбираться из сладкого, тихого омута расслабленности, возвращаться к холодной, зимней действительности.
– Курить? – не поняла она сначала.
– Ну, да, у меня есть настоящие кубинские сигары. Мне кажется, тебе очень пойдёт курить сигары, – сказал он и даже запричмокивал от удовольствия.
– Никогда об этом не думала, – сказала Лидия Альбертовна и приподнялась, чтобы начать собираться.
– Нет, ты лежи, лежи, – успокоил её Данила и даже подтолкнул немного рукой. – Я тебе её сюда принесу.
– Но зачем? – испугалась вдруг она и подумала, что и с ней в разговоре он ни разу не употребил своё любимое лишнее словечко.
– Мы с ней будем немного играть. Сначала я, а потом – ты. Так что если не хочешь, курить мы её не будем. Курение тут вовсе не обязательно.
Лидия Альбертовна испугалась ещё больше.
– Да ты не бойся, – успокаивал её Данила, поглаживая по голове, словно маленькую девочку. – Разве ты мне не доверяешь? Разве я могу тебе как-нибудь навредить?
Лидия Альбертовна хотела было сказать, что она не приучена к таким вот неожиданным поворотам в постельной жизни, но промолчала.
Любопытство и страсть перебороли. Именно в таком порядке.