12
Необжито-чистый кабинет с несолидным письменным столом, солидным сейфом в углу и неистребимым канцелярским запахом эдакой легкой бумажной залежалости. Прочно усевшись за стол, Сулимов деловито разложил перед собой листы бумаги, бланки, блокнот, ручку, пачку сигарет и закурил.
- Так! - сказал он удовлетворенно. - Думаю, лучше без всякой подготовочки - сейчас и приступим.
- К чему? - не понял Аркадий Кириллович.
- К допросу Николая Корякина.
- В моем присутствии?..
- Процессуальный кодекс предусматривает присутствие педагога. Имеете право задавать вопросы, высказывать свое мнение, отказаться подписать протокол, если не согласны. Словом, вы, так сказать, законный участник.
Аркадий Кириллович, нахмурясь, задумался - выпирающий лоб, свалявшиеся, с проседью волосы, тяжелые опущенные веки, резкие складки от носа к углам решительно сжатого рта.
- Предупреждаю, - сказал он хмуро. - Я буду пристрастным.
- Вот и хорошо, - согласился Сулимов. - Значит, мне придется быть беспристрастным вдвойне. - Он снял с телефона трубку: - Приведите Корякина.
Ожидание показалось Аркадию Кирилловичу долгим и неловким - молчали, старались даже не глядеть друг на друга, словно боялись, как бы по нечаянности не возникло ощущение сговоренности.
Наконец дверь раскрылась, милиционер, молодой, с наивно-старательным выражением суровости на добродушно-губастой физиономии, впустил впереди себя Колю Корякина, солидно козырнул Сулимову, вышел.
Он встал перед ними, нескладно долговязый, оцепеневший, ноги, не успевшие сделать рассчитанный шаг, в неловком неустойчивом положении, и чувствуется - мешают повисшие руки. Поразили Аркадия Кирилловича светлые, широко распахнутые глаза, ни мысли в них, ни страха, никакого живого чувства, глядят прямо и, должно быть, ничего не видят. Своего учителя тоже.
- Садитесь, - пригласил Сулимов, указывая на стул.
С послушанием робота Коля шагнул вперед, сел на краешек стула, вцепился пальцами в острые коленки и снова замер - тонкая шея доверчиво вытянута, острый подбородок задран, и под ним натужно пульсирует нежная ямка.
- Эй, мальчик, очнись! - окликнул Сулимов. - Не к людоедам в гости пришел. Даже знакомых не узнаешь.
Коля вздрогнул, взглянул на Аркадия Кирилловича, и в его сквозно-прозрачных глазах появилось смятение, в бескровных сплющенных губах - кривой судорожный изгиб.
- Корякин Николай Рафаилович… Учащийся… Родился когда? - начал Сулимов допрос.
- В пятьдесят восьмом… Второго ноября, - тихо, с сипотцой ответил Коля.
- Еще нет и шестнадцати?
- Нет.
Сулимов бросил взгляд на Аркадия Кирилловича. Тот сидел прямой, неподвижный, из-под тяжелых век разглядывал неловко пристроившегося на кончике стула Колю, крупные складки на лице набрякли, обвисли. Нет еще и шестнадцати парню! Не вырос, несамостоятелен, за таких всегда кто-то отвечает. А он сам решил взять ответственность за родителей… Вытянутая шея, острый подбородок, бледная невнятная гримаса и сведенные пальцы на острых коленках. Некому отвечать за него, кроме учителя. Изрытое, неподвижное, темное лицо Аркадия Кирилловича… Сулимов невольно поежился.
- Скажи, давно ли твой отец стал приходить домой пьяным? - спросил он.
- Всегда приходил.
- То есть ты не помнишь, когда он начал пить?
- Он всегда пил.
- Но бывал же он когда-нибудь и трезвым?
- Утром… Пьяный только вечером.
- Так-таки каждый вечер?
Коля замялся, взволнованный, еле приметный румянец просочился на скулах.
- Я… Я, кажется, не так сказал… Неточно. Не всегда. Нет! Бывали вечера, когда трезвый, совсем трезвый… Даже много вечеров бывало. Иной раз неделями и даже месяцами в рот не брал. И тогда все хорошо. Потом снова, еще хуже, тогда уж каждый вечер… Да!
- Приходил пьяным и бил тебя?
- Меня - нет. Не бил он меня. Он мамку бил… и посуду.
- Если даже под горячую руку ты подворачивался, ни разу не ударил?
- Когда я на него сам кидался, тогда ударял или за дверь выталкивал, чтоб не мешал. Но не бил… так, как мамку.
- Ты кидался на него?
- Маленьким был - боялся, очень боялся, сам убегал… К соседям. К Потехиным чаще всего… А потом… потом ненавидеть стал. Что ему мать сделала? Как вечер подходит, она сама не своя. И не ругала его. Нет. А он все равно накидывался. Он же здоровый, никто из мужиков с ним не связывался, любого бы поколотил. Мамка совсем слабая… Здоровый и бешеный. Он бы все равно ее убил. Мне смотреть и ничего не делать? Не мог же! Не мог! - Колин голос из тусклого, глухого до шепота стал тонким и звонким. - Я ему честно, в глаза - не тронь, убью! Но по-че-му?! По-че-му он не слушал?!
- Ты его предупреждал?
- Да. Только он плевал на мои слова.
- И что ты ему говорил?
- То и говорил…
- Какие слова?
Коля склонил голову, с трудом выдавил:
- Что убью… если мать тронет.
- И сколько раз ты его так предупреждал?
- Много. Он и не слышал словно…
Сулимов помолчал. Аркадий Кириллович сидел по-прежнему прямой и неподвижный.
- Мы не нашли ружье. Где оно? - оборвал молчание Сулимов.
- Мать выхватила. Когда… когда уже все… И убежала с ним.
- Но ты ведь не знал, что ружье было заряжено?
- Знал.
Сулимов, до сих пор участливо-сдержанный, неожиданно рассердился:
- Слушай, дружок, не бросайся так легко словами. Здесь каждое неосторожное слово подвести может. И сильно! Откуда ты мог знать, что висящее на стене ружье заряжено?
- Так я же его сам и заряжал. Мать разряжала, а я снова…
- Выходит, она знала, что ты собираешься убить отца?
- Так я же при ней ему говорил - слышала.
- И верила?
- Не знаю… Но ружье-то разряжала…
- А почему она не спрятала его от тебя?
- Отец не давал.
- Что-о?
- Пусть, говорит, висит где висело, не смей трогать.
- Но сам-то отец почему же тогда его не спрятал?
Коля впервые вскинул на следователя глаза, обдал его родниковым всплеском:
- Он… он, наверно, хотел…
- Чего?
- Чтоб я его… убил, - тихо, с усилием и убежденно.
Сулимов и Аркадий Кириллович ошеломленно поглядели друг на друга.
- Что за чушь, Коля, - выдавил Аркадий Кириллович.
- Он же сам себя… не любил. Я знаю.
Слышно было, как за стенами кабинета живет большой населенный дом - где-то хлопали двери, бубнили далекие голоса, раздавались приглушенные телефонные звонки. Два взрослых человека, недоуменные и пришибленные, почти со страхом разглядывали мальчика.
- Себя не любил?.. - В голосе Сулимова настороженная подозрительность. - Он что, говорил тебе об этом?
- Никогда не говорил.
- Так откуда ты взял такое?
Коля тоскливо поёжился.
- Видел…
- Что именно?
- Как он утром ненавидит.
- Ну знаешь!
- Просыпается и ни на кого не смотрит и всегда уйти торопится. И пил он от этого. И мать бил потому, что себя-то нельзя избить. И часто пьяным ревел… Я бы тоже себя ненавидел на его месте… Он раз в ванной повеситься хотел… Не получилось - за вытяжную решетку веревку зацепил, а та вывалилась. И у открытого окна еще стоять любил, говорил - высота тянет. Умереть он хотел!
Коля неожиданно вытянулся на стуле, дрожа подбородком, едва справляясь с непослушными кривящимися губами, закричал вибрирующе и надтреснуто:
- Но зачем?! Зачем ему, чтоб я?.. Я!.. Тогда бы уж - сам! Не жди, чтоб я это сделал!.. - И захлебнулся, обмяк, похоже, испугался своего крамольного откровения.
Аркадий Кириллович подался всем телом:
- Ты лжешь, Коля! Выставляешь себя преднамеренным убийцей - готовился заранее, заряжал ружье на отца! Не лги!
- Заряжал! Заряжал! Да!
- Ты для того заряжал, чтоб отец видел, как ты его ненавидишь, а сам наверняка рассчитывал - мать разрядит, до убийства не допустит. Или не так?.. И в этот раз ты думал, что ружье разряжено.
Коля, выгнув спину, сцепив челюсти, глядел в сторону, ответил не сразу, с трудом:
- Я его зарядил за полчаса перед отцом…
- Не верю! - упрямо мотнул головой Аркадий Кириллович.
- Я знал… Да! Почти знал, что случится… Да! Готовился!
Сулимов беспомощно развел руками.
- Коля! Ты бредишь! - воскликнул Аркадий Кириллович.
- Я ждал отца… Каждый вечер мы с матерью ждали… Мать как полоумная из угла в угол начинала тыкаться. Легко ли видеть - спрятаться хочет, а некуда. Глядишь - и все внутри переворачивается. Каждый вечер… А тут - нет его и нет, мать совсем уж места себе не находит, я в углу с ума схожу. За полночь перевалило давно… И ясно же, ясно обоим - чем позднее приползет, тем хуже. После поздних пьянок мать неделями отлеживалась… Ждем, его нет и нет. Да сколько можно?.. Сколько можно грозить отцу и ничего не делать, тряпка я… Мать в кухню ушла, ну я - к ружью… Разряжено. А патроны у меня припасены, сунул в оба ствола, закрыл, повесил… Даже на душe легче стало… Я знал, Аркадий Кириллович, знал! Готовился! Не надо меня спасать.
Аркадий Кириллович ссутулился, слепым лицом уставился в пол.
- Не надо спасать… - повторил он. - Легко нам это слышать! Нам, взрослым и умудренным, которые не научили тебя, зеленого, как справиться с бедой - с крутой бедой, Коля! Твоя вина - наша вина!
- А что вы могли? - глухо возразил Коля. - Отца бы мне нового подарили?
- Что-то бы смогли… Да-а… Знали, что у тебя творится. Но издалека… Издалека-то не обжигает, а близко ты никого не подпускал.
Коля вскинул взгляд на учителя, секунду молчал, вздрагивая губами, и снова вибрирующим, рвущимся голосом стал выкрикивать:
- Вы же, вы, Аркадий Кириллович! Вы учили… Воюй с подлостью - учили! Не жди, учили, чтоб кто-то за тебя справился!.. Неужели не помните? А я вот запомнил! Ваши слова в последнее время у меня в голове стучали - воюй, воюй, не жди! А я ждал, ждал, тряпкой себя считал, медузой - мать спасти не могу!..
- Спас! - с досадой не выдержал Сулимов. - Куда как хорошо теперь матери будет - ни сына, ни мужа, одна как перст на белом свете.
- Зна-а-ю-у! Зна-ю-у! - вскинулся Коля. - Всех вас лучше знаю! Она тоже видела на полу его кровь, тоже всю жизнь это помнить будет… А мне как? Как мне, Аркадий Кириллович?! Он, если хотите, даже любил меня! Да! Да! Я себя не жалею, и вы - не надо! Никто не смейте! И на суде так скажу - не жалейте!!
На тонкой вытянутой шее набухли вены, плечи дергались…
Сгорбившийся Аркадий Кириллович поднял веки, остро глянул на Сулимова, чуть приметно кивнул. Сулимов поспешно потянулся к телефону…
13
Дверь за Колей Корякиным закрылась. На скуластом лице Сулимова дернулись несолидные усики.
- Все-таки папино наследство сказывается. Папа, похоже, лез на смерть, сын рвется на наказание.
Нахохленный Аркадий Кириллович обронил в пол:
- Мое наследство сказывается.
- То есть? - насторожился Сулимов.
- Один из соседей Корякиных этой ночью мне бросил в лицо - ты виноват! Я вот уже четверть века внушаю детям: сейте разумное, доброе, вечное! Мне они верили… Верил и он, сами слышали - воюй с подлостью! Мои слова в его голове стучали, толкали к действию… И толкнули.
Сулимов кривенько усмехнулся:
- Уж не прикажете ли внести в дело как чистосердечное признание?
- А разве вы имеете право пренебречь чьим-либо признанием?
- Имею. Если оно носит характер явного самооговора.
- Да только ли самооговор? Мой ученик, оказавшийся в роли преступника, при вас же объявил это.
- При мне, а потому могу со всей ответственностью заявить: мотив недостаточный, чтоб подозревать вас в каком-либо касательстве к случившемуся преступлению.
- А не допускаете, что другие тут могут с вами и не согласиться?
У Аркадия Кирилловича на тяжелом лице хмурое бесстрастие. Сулимов иронически косил на него птичьим черным глазом.
- Многие не согласятся. Мно-огие-е! - почти торжественно возвестил он. - Нам предстоит еще выслушать полный джентльменский набор разных доморощенных обвинений. Будут обвинять соседей - не урезонили пьяницу, непосредственное начальство Корякина - не сделали его добродетельным, участковому влетит по первое число - не бдителен, не обезвредил заранее; ну и школе, то есть вам, Аркадий Кириллович, достанется - не воспитали. Всем сестрам по серьгам. И что же, нам всех привлекать к ответственности как неких соучастников?.. Простите, но это обычное словоблудие, за которым скрывается ханжество… Принесите, товарищ Памятнов, себя в жертву этому ханжеству. Похвально! Даже ведь капиталец можно заработать - совестливый, страдающая душа.
Аркадий Кириллович все с тем же рублено-деревянным лицом, лишь с трудом приподняв веки, уставясь на Сулимова исподлобья, заговорил медленно и веско:
- Готов бы, Сулимов, склонить голову перед вашей мудростью. Готов, ежели б уверен был - знаете корень зла, не пребываете в общем невежестве. Но вы же нисколько не проницательнее других. Даже мне, непосвященному, заранее известно, как поступите: мальчик убил своего отца - очевидный факт, значит, виноват мальчик и никто больше. Конечно, вы учтете и молодость, и смягчающие вину обстоятельства, я же видел, как вам хотелось, чтоб ружье самозарядилось… Нет, Сулимов, вы не желаете мальчику зла, но тем не менее не постесняетесь выставить его единственным виновником этого тяжелого случая. Ищете статью кодекса. А потому - отметай все подряд, даже признания тех, кто чувствует свою ответственность за преступление.
Сулимов вскочил из-за стола, пробежался по тесному кабинету, навис над Аркадием Кирилловичем, спросил:
- Вы ждете, чтоб я выкопал корень зла?
- Наивно, не правда ли?
- Да, детски наивно, Аркадий Кириллович! Злые корни ой глубоко сидят, до них не докопались академии педагогических и общественных наук, институты социологии, психологии и разные там… Да высоколобые ученые всего мира роются и никак не дороются до причин зла. А я-то всего-навсего рядовой работник милиции. Ну не смешно ли с меня требовать - спаси, старший лейтенант Сулимов! Что? Да человечество, не меньше! Пас, Аркадий Кириллович! Признаюсь и не краснею - пас!.. А того, кто меня станет уверять - мол, знаю корень, - сочту за хвастуна. Пожалуй, даже вредного. В заблуждение вводит, воображаемое за действительное выдает, мутную водичку еще больше мутит. Так что уж не обессудьте - мне придется действовать как предписано.
- То есть выставить пятнадцатилетнего Колю Корякина ответственным за гримасы, которые нам корчит жизнь?
- Конечно, я же бездушный милиционер, за ребрами у меня холодный пар, могу ли я жалеть мальчишку?..
- Не надо скоморошничать, - оборвал Аркадий Кириллович. - Я видел, как вам хотелось получить козырь в руки в виде не заряженного руками Коли ружья. Жалели его, но это не помешает обвинить его.
- Вы сами сказали: мальчик убил - очевидный факт. Не станете же вы от меня требовать, чтоб я его скрыл или выгодно извратил.
- Хотел бы, чтоб за этим очевидным фактом вы постарались увидеть не столь наглядно очевидное: мальчик - жертва каких-то скрытых сил.
- Одна из таких сил - вы?
- Не исключено.
- Ну так есть и более влиятельная сила - какое сравнение с вами! - растленный отец мальчишки! Вот его обещаю вам не упустить из виду, постараюсь вызнать о нем что смогу и выставить во всей красе. Если я этого не сделаю в дознании, всплывет в предварительном следствии.
- Всплывет, - согласился Аркадий Кириллович. - Только с мертвого взятки гладки.
Сулимов вздохнул:
- То-то и оно, на скамью подсудимых в качестве ответчика не посадишь, но смягчающим вину обстоятельством послужит. Только смягчающим! И даже не столь сильным, как неведение мальчишки о заряженности ружья.
Вздохнул и Аркадий Кириллович:
- Я вам нужен еще?
- Несколько слов о мальчике: как учился, как вел себя в школе, скрытен, застенчив, общителен, с кем дружил?..
Снова нахохлившись, уставившись в угол, Аркадий Кириллович стал не торопясь рассказывать: Коля Корякин был трудным учеником, неожиданно для всех изменился, причина не совсем обычная, даже сентиментально-лирическая - полюбил девочку…
Сулимов записывал.
Внизу, возвращая дежурному отмеченный пропуск, Аркадий Кириллович мельком увидел женщину в пузырящемся дорогом кожаном пальто, с легкомысленными вишенками на берете. Он так и не узнал в ней мать Коли Корякина…
Низкое небо придавило город, моросил дождь, по черным мостовым напористо шли машины - звероподобно громадные грузовики и самосвалы, мокро сверкающие легковые. Люди втискивались в автобусы, роево теснились возле дверей магазинов, скучивались у переходов. Город, как всегда, озабоченно жил, не обращая внимания ни на небо, ни на дождь, ни на страдания и радости тех, кто его населяет. И, уж конечно, событие, случившееся этой ночью в доме шесть по улице Менделеева, никак не отразилось на суетном ритме большого города. Стало меньше одним жителем, стало больше одним преступником - ничтожна утрата, несущественно приобретение.