Согласно лженаучной брошюре, линия Солнца, отвечавшая за отношение индивида к искусству, была хорошо развита и разветвлена. Если верить всему этому говну, сей молодой человек мог быть художником или музыкантом. Линия здоровья отсутствовала, что могло говорить о железном здоровье. Линия жизни обрывалась рано, что естественно для художников и музыкантов – беспорядочный образ жизни, наркотики, венерические болезни…
Что-то зацепило его. Нечто в рисунке его ладони… Уже уйдя с бака, и медленно прогуливаясь вдоль вереницы шлюпок, Браун видел перед собой эту американскую ладонь. Музыкант или писатель, возможно, бездарный. Впрочем, он может оказаться и студентом, возвращавшимся из затянувшегося круиза по Европе на папины деньги…
Вот оно что! У этого юноши, так же, как и у самого Брауна, был тот же самый знак – крест на бугре Луны – смерть от воды.
* * *
Во время обеда Браун разговорился со своими сотрапезниками. Это был коннозаводчик из Баварии, решивший показать Новый Свет своей дородной супруге, которая действительно напоминала лошадь крупными чертами лица, и молодая одинокая американка, которую изрядно портили роговые очки с толстыми линзами. Коннозаводчик был тезкой нынешней ипостаси Брауна.
– Не слишком ли много Оскаров для одного судна? – пошутил он и сразу понял, что сказал какую-то бестактность: словно бы тень пробежала между пассажирами, и лица их заледенели…
– Ну что вы, – нарушила молчание американка, – красивое, мужественное имя. Оскар Уайльд, например…
Разговор зашел о литературе, но тема затухла, оживившись на лошадях, затем на грядущей мировой войне, возможность которой эти остолопы начисто отрицали. Все накладывали салат из одной общей хрустальной салатницы, и Браун подумал, что это негигиенично.
– Будет война или нет, – с улыбкой сказал он, медленно подводя присутствующих к цели, – мы с вами можем косвенно узнать хоть сейчас.
Уже поглощали десерт, и лед звенел в бокалах по всему залу. Соседи воззрились на Брауна с розовыми глыбами мороженого во рту.
– Если будет мировая война, – продолжал Браун, – то нечто общее должно присутствовать в судьбах всех, сидящих за этим столом.
– Вы способны понять наши судьбы? – кокетливо улыбнулась американка.
– Вполне, мадемуазель! Я несколько лет изучал хиромантию, и ваша рука для меня словно раскрытая книга. Позвольте…
Рука американки была мягкой и влажной, Браун испытал естественный трепет… Почему собственная жена, даже когда ее мнешь в постели, не вызывает таких тонких чувств, как это некрасивое, глупое, помешанное на мужчинах тело? Вот, однако, в чем истинный смысл хиромантии! Для того лишь, чтобы потрогать заведомо чужую ручку…
Через несколько минут Брауну уже было не до шуток. Он проверил руки всех троих и действительно обнаружил у них – у всех троих! – крест на бугре Луны…
Браун бросил свое мороженое, вытер губы и поспешно ушел. Заложив руки за спину, он принялся ходить взад-вперед по прогулочной палубе. Сосчитал шлюпки и прикинул в уме – шлюпок явно не хватало на всех, да и они, как заявил вчера хозяин судна, вовсе не нужны на этом непотопляемом лайнере…
Браун издали увидел американку, которая помахала ему из своего шезлонга. Он хотел было увильнуть от встречи, но внезапно принял другое решение.
Он подошел. Американка – звали ее, как он помнил, Сесиль – сидела в окружении пожилых дам, также американок, и сразу, как и ожидалось, представила Брауна в качестве известного хироманта и астролога. Он впервые придирчиво рассмотрел юную леди. Ей было лет двадцать пять, она принадлежала к распространенному типу женщин, которые носят очки и строгие одежды лишь для того, чтобы ввести в заблуждение соперниц. Обычно они крутят романы с женатыми адвокатами, бизнесменами, политиками и глубоко убеждены, что с мужчинами следует вести сугубо мужские разговоры.
Браун принялся смотреть руки, коротко предсказывая судьбу… Невероятно! Крест обнаружился если и не у всех, то у подавляющего большинства. Какой вздор! Неужели он и вправду верит этой чепухе? Откуда же тогда беспокойство? И страх…
Браун удалился в свою каюту, сославшись на головную боль.
От чего могло бы потонуть это непотопляемое судно? Непотопляемость обеспечивается герметическими переборками, так что, если и получится пробоина, то посудина останется на плаву. А если будет повреждено сразу несколько отсеков? Это возможно лишь в трех случаях: столкновение с другим судном на полном ходу, диверсия, торпедирование… Но какое торпедирование в мирное время? Значит, столкновение – но с чем? С айсбергом? Но подобная вероятность в этом безбрежном океане ничтожно мала, практически невозможна.
Шлюпок не хватает, что очевидно. В шлюпки сядут пассажиры высших классов, а чернь просто запрут внизу. Есть, правда, один элементарный способ, как спасти всех. И айсберг, и тонущее судно, находясь в одном течении, не смогут после катастрофы уйти друг от друга далеко. Спасение пассажиров можно наладить в две ходки, высадив первую партию на айсберг. Этим людям еще повезло, что Браун оказался на борту. Разумеется, он возьмет на себя все организаторские работы.
Брауну попалась на глаза голубая брошюра, он раскрыл ее и снова бросил на стол. Затем, включив лампу, стал пристально рассматривать свой крест. Ответ может быть только один: эти кресты настолько распространенная вещь на большинстве ладоней, что…
Браун прилег, заложил руки за голову и стал размышлять о хиромантии вообще.
Если верить сей лженауке, то придется признать, что будущее существует так же, как настоящее и прошлое. Надо сразу поверить в предсказания пророков. Что касается последних, то Браун слишком хорошо знал их трюки, поскольку сам слыл неплохим пророком. Достаточно хорошо знать историю, разбираться в политике, чтобы предвидеть сроки международных конфликтов. Достаточно увидеть миловидную трехлетнюю девочку из бедного квартала, которую воспитывает одинокая мать-пьяница, чтобы предсказать, что через пятнадцать лет она кончит в борделе. И так далее. Но какое отношение к будущему индивида могут иметь складки и черточки на его ладони? Это невозможно со всех точек зрения, даже с религиозной. Будущее не может существовать даже в том случае, если существует Бог-создатель. Потому что Ему не было бы никакого резона создавать мир с заранее определенным будущим.
Итак, ясно. Никаких оснований для беспокойства нет, и можно навсегда забыть об этом. Браун потрогал стопку бумаги на столе. Прекрасный кабинет. Он снял плотный, скрипучий лист, пододвинул к себе чернильный прибор, окунул ручку в живительную влагу, на секунду задумался и вывел крупно посередине листа:
...
МАРКСИЗМ И ВОССТАНИЕ
Досужие размышления постороннего человека
Браун работал несколько часов, пропустив ужин, кончил около полуночи, мелко и скромно подписал в углу свое обычное "Ленин" и, довольный, бережно спрятал готовую рукопись в саквояж. Именно в этот момент за окном раздались крики, кто-то побежал, гулко топоча по настилу палубы…
– Черт подери! – подумал он. – Неужто оно и в самом деле?
Он быстро покинул каюту, не забыв, однако, надеть теплые перчатки и запереть дверь на ключ. На палубе ощущалось необычное оживление, ярко горели прожекторы на корме, двое матросиков, хлопая клешами, быстро пробежали мимо.
Браун притулился к перилам, посмотрел вниз, где плескалась в далекой воде длинная вереница электрических лун. Итак, все сходится… Все они, плывущие на этом судне с крестами на ладонях, обречены на скорую смерть. И, стало быть, летит в тартарары весь материализм, атеизм, и черная вода проглотит только что написанную статью, и некому будет сказать вновь обретенную истину…
Его ладони взмокли, он с трудом стянул с себя лайковую перчатку и вдруг уронил ее в воду: она падала долго, вылавливая свет нижних иллюминаторов, похожая на человечка, беспорядочно машущего конечностями. Браун пожал плечами, стянул вторую, ставшую ненужной, и бросил вниз, чтобы еще раз вызвать образ человечка…
Он увидел возбужденную группу людей, пассажиров первого класса, идущую навстречу. Они жестикулировали и говорили громко, не опасаясь, что кто-то посторонний услышит… Браун вернулся в каюту. Быстро, как солдат, разделся, лег и потушил свет.
Ложная тревога… Из подслушанного разговора он узнал, что переполох вызван лишь тем, что какая-то подвыпившая пассажирка пыталась свести счеты с жизнью, бросившись с высокой кормы в океан. По всей вероятности, ее удалось спасти.
– Интересно, – есть ли у нее этот крест?… – была его последняя мысль перед провалом в черную бездну сна.
* * *
Проснувшись, Браун не торопился вставать с постели. Он с удовольствием вспомнил вчерашнюю работу, подумал, что надо бы кое-что поправить… Также что-то не вязалось и с вечерними размышлениями насчет хиромантии. Почему-то не выходил из головы и случай с пассажиркой, которой надоело жить…
Итак, продолжим. Доверие к хиромантии вовсе не обязательно должно предполагать религиозный строй мышления. Не допуская ни существования Бога, ни осуществленность будущего, можно все же обосновать хиромантию как науку.
Допустим, что дактилоскопические знаки свидетельствуют не о будущих событиях с индивидом, которых еще не существует, а об его здоровье и свойствах характера. Почему бы нет? Ведь можно прочитать известный диагноз по каким-то вторичным признакам – шанкрам, папулам и розеолам, например…
Мы видим у кого-то треугольник на бугре Юпитера, который означает не более чем воинственность характера. Логично предположить, что, в случае войны, этот храбрый мужчина окажется в первых рядах. Не мудрено, что голубая брошюра указывает, будто сей знак предвещает гибель на поле сражения. Разумеется, определив этот знак поголовно у молодого поколения целой нации, можно с успехом предположить, что вскоре вся эта страна может быть ввергнута в войну, поскольку не может кончить миром нация воинственных мужчин. У этого немца, коннозаводчика, также был треугольник…
"Смерть от воды" предполагает более тонкие размышления. Допустим, этот крест сигнализирует о невосприимчивости данного организма к морской болезни, а его отсутствие, напротив – о водобоязни. Вполне логично, что именно эти люди предпочитают передвигаться морем. Естественно, что часть из них гибнет в кораблекрушениях… Нет, не годится.
Браун вышел на палубу и обозрел океан. Чистое небо, чистая вода, послезавтра судно прибудет в порт. Ни малейшего признака шторма, да шторм этой махине и не страшен. Никакой вибрации, кроме ненавязчивого, как бы отдаленного гула машин. Если бы Браун чуть больше любил мир, он бы не преминул полюбоваться чистотой и гладью этого темно-голубого простора…
К обеду он испытывал страшный голод.
– Мистер Браун, вы нас совсем забыли! – воскликнула американка Сесиль при его появлении в ресторане.
У нее была дурная привычка облизывать верхнюю губу во время разговора. Вероятно, таким образом она надеялась привлечь мужчин. Каких мужчин? Браун нервно сглотнул. Ведь за этим столом, кроме пожилого коннозаводчика, был только он, Браун… Нет, невозможно. Завтра они расстанутся навсегда, а в приличном обществе нужно минимум неделя, чтобы исполнить программу. Будь эта шлюха чуточку вульгарнее, грязнее, он нынешним же вечером умыкнул ее куда-нибудь в спасательную шлюпку, под брезент. Чем гаже и нелепее место, тем грязнее шлюха.
Если, к примеру, продолжить знакомство, разыскать ее потом где-нибудь в САСШ… Нет, никогда у него не хватало времени, чтобы попусту тратить его на женщин. Всю жизнь Браун довольствовался проститутками да женами своих друзей.
О, если бы он был нормальным человеком, способным забыть все на свете из-за какой-то юбки! Он бы сейчас не отстал от американки, всюду бы сопровождал ее, крутил бы роман на зависть пассажирам, говорил без умолку о литературе, о политике…
Ретировавшись в свою каюту, "домой", Браун извлек из саквояжа рукопись и принялся за правку.
И снова пропустил ужин.
* * *
Странно, но работа, казалось бы, совсем ординарная, почему-то выходила накрепко связанной с уже надоевшей ему темой. Так уж был устроен этот человек: он не мог успокоиться, пока не добивался истины.
Поправив рукопись и перебелив ее, он без малейшего отдыха опять принялся думать о хиромантии и пришел, наконец, к единственно верному решению.
Эта наука – ни с материалистической, ни с религиозной точки зрения – существовать не могла, поскольку не могла возникнуть. Все это было чистой воды шарлатанством, выдумкой для народных масс. Знаки не означали ничего.
Если даже представить себе, что знаки соответствуют лишь болезням и чертам характера, то каким образом все это было изучено жрецами Древнего Царства? Ведь для того, чтобы определить свойства того или иного знака, надо пристально наблюдать жизнь десятков тысяч людей, на протяжении сотен лет. Надо было убедиться, что те, кто имеет этот злополучный крест, действительно утонули где-нибудь во время разлива Нила. Как эти знания зафиксировать и передать другим поколениям жрецов? Более того, где взять эти десятки тысяч людей? Как и кому за ними наблюдать? Как систематизировать эти сведения в эпоху папирусов и каменных табличек?
Вот, наконец, ответ. Никакой хиромантии просто не может быть, потому что она не могла даже появиться. То же самое, относится, кстати, и к астрологии. И ко всей прочей ерунде…
Сделав соответствующие выводы, Браун, наконец, успокоился и забыл о предмете своих двухдневных размышлений. Итогом осталась лишь парочка метафор в его статье "Марксизм и восстание", где он недобрым словом поминал египетских жрецов.
Браун вышел на улицу. Тотчас на палубе он встретил Сесиль, словно американка специально поджидала его. Было уже темно, мириады звезд высыпали на безмолвный купол, словно мерзавцы-муравьи.
– Вот вы где! – воскликнула Сесиль. – А я вас искала.
Она взяла Брауна под руку.
– Меня беспокоит наш вчерашний разговор о мировой войне… Неужели, правда, что…
И Браун вдруг все понял… Он почувствовал, как предательское тепло поднимается в его груди, словно он выпил бокальчик вина.
– Не изволите ли, – сглотнув, сказал он, – для продолжения беседы проследовать в мою каюту?
Сесиль стрельнула глазами по сторонам, убедившись, что никто не видит.
– Здесь слишком холодно, мадемуазель, – уточнил Браун, легонько подталкивая девушку вперед.
– Итак, вы думаете, что война… – пробормотала Сесиль, уже оказавшись внутри.
– Непременно, – сказал Браун, с силой привлекая ее к себе. – Война вспыхнет года через три, а то и раньше. Я, видите ли, пророк.
– Вы еще и пророк, – прошептала Сесиль, – якобы не замечая, что Браун уже сжимает ее ягодицы.
– О, и еще какой! – воскликнул Браун, ловко ставя шлюхе подножку и валясь с ней на роскошный ковер.
– Но ведь немцы… еще… совсем… – задохнулась Сесиль.
– Отлить не хотите? – поинтересовался Браун, поскольку был джентльменом, но маленькая Сесиль лишь мелко помотала головой, посередине которой уже болтался высунутый язык, онемев надолго, если не навсегда.
Часа два Браун вертел ее и трепал, словно куклу, усаживал в кресло, клал на стол и опускал в ванну… После она заснула, трогательно захрапев. Браун выкурил тонкую гаванскую сигарку. Он, в общем-то не любил курить, с юности заботясь о своем здоровье…
Внезапно ему пришла в голову идея. Он посмотрел на часы: было еще не слишком поздно. Он вышел, осторожно заперев спящую добычу. В радиорубке горел свет, маячила чья-то голова за стеклом.
– Могу ли я отправить телеграмму?
– О да, сэр! – неизвестно чему обрадовался клерк. – Пожалуй, это будет последняя телеграмма на сегодняшний день.
Браун заполнил бланки быстро, потому что давно обдумал эти лаконичные тексты.
...
Во-первых:
НАДЕНЬКА ПРОСТИ ПОДОЗРЕНИЯ ОКАЗАЛИСЬ ПРАВДОЙ ПРОЩАЙ НАВСЕГДА ТВОЙ ВОЛОДЯ
Во-вторых:
ЕВРОПА СМЕРТЕЛЬНО БОЛЬНА НАПРАВЛЯЮСЬ ЗА ОКЕАН ВСЕ НАЧИНАЮ СНАЧАЛА ЛЕНИН
Через несколько минут клерк весело кивнул из-за перегородки:
– Ваши телеграммы отправлены, сэр!
И в этот момент снаружи раздался протяжный скрежет. Палуба покачнулась, Браун схватился за конторку, присел, видя перед собой испуганные глаза почтового служащего, а за ними, на фоне коричневого потолка – белую, мелко дрожащую люстру…
Сны Тома Сойера
Может быть, когда-нибудь после я сочту небесполезным снова заняться историей изображенных в этой книге детей и погляжу, какие вышли из них мужчины и женщины…
Марк Твен, 1876
Неудачная побудка
– Том!
Нет ответа.
– Том, чтоб тебя черти взяли!
Ответа нет.
– Том, вонючка, мокрица, зассыха, дерьмо старого негра, козий шарик, пустая бутылка виски, ослиная моча, неделю простоявшая на солнце!
Нет, тем не менее, ответа. Ребекка в бешенстве. Она взлетает по лестнице, врывается в комнату, вырастает на пороге, как громовержец с молнией в руке, но Том всего этого не видит, ибо спокойно и сладко спит в кресле-качалке, чуть приоткрыв рот, и на нижней губе его сидит, умываясь, муха, сидит на краю огромной влажной пещеры и смотрит внутрь, в уютный жаркий грот, откуда дует ароматный ветер – предчувствие немыслимых наслаждений… Ребекка с силой толкает кресло-качалку, и Том, неподвижный, как труп, начинает мерно и важно отсчитывать время, и снится ему в этом замирающем падении в бездну, красочный и страшный, полный необычайных приключений – сон.
Он длится всего несколько секунд, пока Том не просыпается, весь дрожащий, в холодном поту и в ужасе, но там, в глубине, проходит не менее трех дней. Вот если бы так, всю жизнь проспать – пусть даже с мухой на губе – какой бы длинной показалась тебе твоя жизнь…