– Естественно. – Она поднимает ногу в цветастой штанине, чтобы показать мне.
– Впечатляет.
Сара прыгает на стул и кидает на прилавок свою книгу "Написанное на теле" авторства Элен Сиксу.
– Ленни, эти французские феминистки в сто раз круче тупых экзистенциалистов. Я так прониклась их идеей jouissance. Оно означает трансцендентный восторг, о котором, я уверена, вы с Джо все и так знаете. – Она взмахивает невидимыми барабанными палочками.
– Знали, – поправляю я ее с глубоким вздохом и готовлюсь услышать худшее в истории – "А ведь я предупреждала".
– Но вчера… – Она недоверчиво трясет головой, пытаясь переварить новость. – Вы так резво сбежали с репетиции, что нас всех просто затошнило от бесспорных, неопровержимых, безошибочных признаков истинной любви, которая так и сочилась из ваших тел, что стремились друг к другу с силой магнитов. Рейчел чуть не взорвалась. И это было прекрасно! – И тут Сару осеняет. – Нет, только не это!
– Пожалуйста, давай обойдемся без твоих коров, лошадей и трубкозубов, ладно? Никаких нотаций.
– О'кей, обещаю. А теперь успокой меня, скажи, что это не так. Я же говорила, что у меня были дурные предчувствия.
– Ты была права. – Я прячу лицо в ладонях. – Джо увидел, как мы целуемся.
– Ты что, шутишь?
Я качаю головой.
Как нарочно, мимо окон кухни на скейтах проезжает компания крошечных копий Тоби. Рёву от них, как от "боинга".
– Но зачем, Ленни? Зачем ты вообще это делаешь? – Как ни странно, в голосе ее нет осуждения. Ей правда интересно. – Ты же не любишь Тоби.
– Нет.
– И ты помешана на Джо.
– Абсолютно помешана.
– Тогда зачем?
Вот уж вопрос на миллион долларов!
Я запихиваю начинку в одну трубочку, потом в другую и в процессе пытаюсь сформулировать свою мысль поточнее.
– Я думаю, дело тут в том, что мы оба очень любим Бейли. Наверное, это звучит безумно.
Сара таращится на меня:
– О да, звучит более чем безумно. Бейли вас обоих убила бы на месте.
Сердце бешено колотится у меня в груди.
– Не сомневаюсь. Но Бейли умерла, Сара. И мы с Тоби не знаем, как с этим справиться. Понятно? – Я раньше никогда в жизни не орала на Сару. Но сейчас я просто в ярости: она посмела сказать то, что я сама и так знаю. Бейли бы точно меня убила, и от этого мне хочется орать на Сару еще громче, что я и делаю: – И как прикажешь мне поступить? Епитимью на себя наложить? Умерщвлять плоть, опускать руки в известь, втирать в лицо перец, как святая Роза? Власяницу надеть?
Глаза у Сары чуть не вылезают из орбит.
– Да, именно это и сделай! – вопит она в ответ, но потом уголки губ у нее начинают подергиваться. – Угу, надень власяницу. И шляпу из волос. Волосяной костюм! – Лицо у нее искривляется гримасой смеха, и она слабо блеет: – Святая Ленни! – И сгибается пополам от хохота.
Наш гнев выливается в приступ неконтролируемого смеха: мы обе скрючиваемся в три погибели, хватаем ртом воздух. И это так прекрасно, даже если я умру от недостатка кислорода.
– Прости, – выговариваю я, совсем запыхавшись.
Сара еле дышит:
– Нет, это ты меня прости. Я же обещала, что не буду. Хотя выговориться было приятно.
– И мне…
Мария вплывает обратно, неся в фартуке помидоры, перец и лук, окидывает нас взглядом и командует:
– Так, выметайтесь отсюда, и ты, и твоя сдвинутая компашка. Отдохните.
Мы с Сарой падаем на скамейку перед рестораном. На улицу из гостиниц начинают выползать обгоревшие парочки, приехавшие из Сан-Франциско. Они замотаны в черное и рыщут в поисках завтрака, автосервиса или хорошего косячка.
Сара закуривает и трясет головой.
Надо же, я смогла поставить ее в тупик. Знаю, ей все еще хочется возопить: "О чем ты вообще думала, Ленни, о тысячи летающих лисиц?", но она сдерживается.
– Ладно. Сначала займемся возвращением этого Фонтейна, – спокойно объявляет она.
– Но как?
– Видимо, заставить его ревновать – не вариант.
– Видимо, да. – Задумчиво обхватив подбородок, я смотрю на тысячелетнюю сосну по ту сторону дороги. Дерево взирает на меня с нескрываемым ужасом. Оно явно желает дать мне хорошего пинка под юный зад. Моему юному заду очень стыдно.
– Знаю! – восклицает Сара. – Ты его соблазнишь. – Она опускает ресницы, складывает губы уточкой, затягивается и выпускает идеальный комочек дыма. – Беспроигрышный вариант. Попробуй вспомнить хоть один фильм, где бы это не сработало.
– Шутишь? Он ужасно обижен и зол. Я звонила ему сегодня три раза, и он отказывается со мной говорить. И помни, пожалуйста, что это я, а не ты – я и соблазнять-то не умею.
Я так несчастна. Все время вспоминаю, какое безжизненное и застывшее лицо было у Джо. Если есть на свете лицо, которое не проймешь соблазнениями, то это именно оно.
Сара одной рукой скручивает шарф, держа сигарету в другой:
– Тебе ничего не надо будет делать, Ленни. Просто заявись на завтрашнюю репетицию в шикарном виде. Так, чтобы он не смог устоять. – Она произносит "шикарном" так, словно в слове десять слогов. – Его гормональный всплеск и дикая страсть сделают все за тебя.
– А разве это не чудовищно – поверхностный подход, мисс французская феминистка?
– Аи contraire, та petite. Феминистки много пишут о том, что нужно гордиться телом и его langage. – Она взмахивает шарфом. – Как я уже говорила, для них важно понятие jouissance. Конечно, они используют его, чтобы перевернуть довлеющие патриархальные парадигмы и литературный канон, созданный белыми мужчинами, но об этом позже. – Она бросает сигарету на землю. – В любом случае, попробовать стоит. Будет весело! Мне-то уж точно.
Однако лицо ее подергивается дымкой грусти.
Мы обмениваемся взглядами, в которых застыли целые недели невысказанных слов.
– Мне просто казалось, что ты теперь не сможешь меня понять, – выпаливаю я.
Я чувствовала себя совсем иначе, а Сара осталась прежней. Уверена, что Бейли ощущала то же самое в отношении меня, и она была права. Иногда приходится разбираться с собственным хаосом в одиночку.
– Я и не понимала! – восклицает Сара. – Правда, не понимала. Чувствовала – и чувствую - себя такой бесполезной, Ленни. И ты бы знала, какое говно все эти книги по переживанию горя. Такие сухие – стопроцентный хлам.
– Спасибо, что читала их, – отвечаю я.
Она смотрит себе под ноги:
– Я тоже по ней скучаю.
До этой секунды мне и в голову не приходило, что она может читать эти книги и для себя тоже. Но это конечно же правда. Она боготворила Бейли. А я оставила ее горевать в одиночестве. Я не знаю, что сказать, поэтому протягиваю руки и обнимаю ее. Изо всех сил.
Где-то рядом гудит машина. Полная машина придурков-старшеклассников. Ну спасибо, что испортили такой момент! Мы расцепляем объятия, и Сара машет им вслед своей феминистической книжкой, как религиозный фанатик Библией. Я смеюсь.
Они проезжают, и она достает из пачки очередную сигарету и легонько касается ею моего колена:
– А вот насчет Тоби я все равно не понимаю. – Она зажигает сигарету и продолжает размахивать потухшей спичкой, как метрономом. – Вы что, соревновались с Бейли? Мне казалось, вы совсем не похожи на сестричек из "Короля Лира". Ну, по крайней мере, я так думала.
– Да, мы и не были такими. Но… знаешь, я задаю себе тот же вопрос… – Я со всего разбега врезаюсь в то, что вчера сказал дядя Биг. В это огромное, гигантское нечто. – Помнишь, мы смотрели с тобой скачки дерби? – спрашиваю я Сару. Не уверена, что смогу ей все правильно объяснить.
– Ну да. А что? – Она смотрит на меня как на сумасшедшую.
– Ты заметила, что ко всем лошадям были приставлены пони?
– Что-то такое припоминаю…
– Ну вот, мне кажется, что это мы с Бейлз.
Она долго молчит, выдыхает длинную струю дыма, а потом говорит:
– Вы обе скаковые лошади, Ленни.
Но я-то слышу, что она сама в это не верит и говорит просто из вежливости.
Я качаю головой:
– Давай посмотрим на вещи трезво. Я не лошадь. Боже, ну конечно же нет.
И я сама в этом виновата. Бейли ругала меня не меньше бабули, когда я бросила кларнет.
– А хотела бы? – спрашивает Сара.
– Может быть. – На "да" у меня не хватает решимости.
Она улыбается, и мы молча наблюдаем, как машины проезжают мимо, и почти каждая везет до нелепого яркие резиновые изделия для плавания: лодки с жирафьими головами, слонов-каноэ и тому подобное.
Наконец Сара говорит:
– Хреново, наверное, быть пони. Я имею в виду, по-настоящему, не метафорически. Ты только подумай: жертвовать собой круглые сутки, и ни славы, ничего… Пусть они организуют профсоюз и тоже устроят скачки.
– Вот ты этим и займись.
– Нет. Сейчас я займусь превращением святой Ленни в роковую женщину. – Она ухмыляется. – Ну давай, Ленни, соглашайся уже.
Ее "ну давай, Ленни" напоминает мне Бейли, и я, сама не знаю почему, отвечаю "хорошо".
– Никаких крайностей, обещаю.
– Да уж, ты славишься умеренностью.
Она смеется:
– Ну да, ты оказалась в полной заднице.
Затея совершенно безнадежная, но мне ничего другого не остается. Раз уж все равно надо что-то делать, то что мешает мне принять сексуальный вид – если предположить, что я вообще могу выглядеть сексуально! Соблазнение и правда отлично работает в кино. Особенно во французских фильмах. Поэтому я полагаюсь на Сарины знания и опыт, а еще на понятие jouissance, и операция "Соблазнение" объявляется открытой.
Теперь у меня есть декольте. Дыньки. Сиськи. Мощные буфера. Пышная грудь торчит из крошечного черного платья, и я собираюсь прийти в этом на репетицию при свете дня. Я все смотрю и смотрю себе в вырез. Полногрудая особа, которую щедро одарила природа. Моя тощая фигурка превратилась в воплощение секса. Неужели лифчик может творить такие чудеса? А еще говорят, что материя не может появиться из ничего. Я уже молчу о том, что на шпильках во мне четыре метра роста, а губы рдеют, как гранаты.
Мы с Сарой забежали в класс рядом с музыкальной комнатой.
– Ты уверена? – в который раз спрашиваю я. Понятия не имею, как оказалась в эпизоде сериала "Я люблю Люси".
– Как никогда в жизни. Перед тобой ни один парень не устоит. Я, правда, немного волнуюсь за мистера Джеймса – вдруг он просто не переживет твоего появления?
– Ладно, пошли.
Я иду по коридору, притворяясь, что это вовсе не я, а персонаж какого-то французского фильма, где все курят и выглядят загадочно и притягательно. Я женщина, а не маленькая девочка, и я иду соблазнять мужчину. Кого я пытаюсь обмануть? Охваченная паникой, я бегу обратно в класс. За мной бежит Сара, подружка невесты.
– Ленни, ну давай, – понукает меня она.
Ну вот, опять "Ленни, давай". Я делаю еще одну попытку. На этот раз я думаю о Бейли. О том, как важно она ступала, словно сама земля под ее ногами поклонялась ей. И у меня получается без особых усилий прошествовать в музыкальную комнату.
Я сразу замечаю, что Джо нет, но до репетиции еще остается секунд пятнадцать. Обычно он приходит раньше, но, может, на этот раз его что-то задержало.
Четырнадцать секунд. Сара была права: все парни таращатся на меня, будто я сошла с журнальной обложки. Рейчел чуть не роняет кларнет.
Тринадцать, двенадцать, одиннадцать: мистер Джеймс восхищенно всплескивает руками:
– Потрясающе выглядишь, Ленни!
Я добираюсь до своего места.
Десять, девять: я собираю кларнет и понимаю, что не хочу запачкать мундштук помадой. И все равно пачкаю.
Восемь, семь: настраиваю инструмент.
Шесть, пять: все еще настраиваю.
Четыре, три: оборачиваюсь. Сара трясет головой и беззвучно произносит: "Очешуеть можно!"
Два, один: слова, которых я ждала. "Давайте начнем урок. К сожалению, на фестивале с нами не будет одного из трубачей. Джо выступит со своими братьями. Достаньте карандаши, я кое-что поменял в партитуре".
Я роняю свою роскошную голову на руки и слышу, как Рейчел шепчет:
– Я же говорила, он тебе не подходит, Ленни.
Глава 28
(Написано на оборотной стороне рекламного проспекта, валяющегося на тротуаре Главной улицы)
– Да пребудет с тобой сила.
С этими словами Сара отправляет меня вверх на холм, к дому Фонтейнов. Я все в том же черном коктейльном платье, на шпильках и с сексапильными буферами. Всю дорогу я повторяю, точно мантру: Я автор своей истории и могу рассказывать ее, как захочу. Это мое соло. Я скаковая лошадь. Да, это выставляет меня тем еще фриком, но зато я благополучно добираюсь наверх. Через пятнадцать минут я стою перед Maison Fontaine, и вокруг меня шелестит сухая летняя трава, воздух гудит от невидимых насекомых, что наводит меня на мысль: "А Рейчел-то как узнала, что случилось с Джо?"
Я выхожу к подъездной дорожке и вижу мужчину в черном, с копной белых волос. Он размахивает руками, как безумный, и кричит что-то на французском изящной даме в черном платье (которое ей, кстати, по размеру). Та, судя по виду, в полном бешенстве. Она шипит ему в ответ на английском. Мне что-то не хочется попадаться этим пантерам на глаза, поэтому я делаю крюк и ныряю под огромную иву. Она по-королевски правит всем двором; мерцающие волны листьев ниспадают с древнего ствола, как складки шикарного бального платья. Отсюда меня никто не заметит.
Мне нужно немного успокоиться. Я нарезаю круги по своей новой сверкающей зеленой квартире, пытаясь придумать, что же я скажу Джо. Мы с Сарой как-то упустили этот пункт из виду.
И тут я слышу: из дома доносятся звуки кларнета. Мелодия, которую Джо написал для меня. Мое сердце колотится надеждой. Я подхожу к дому с той стороны, где растет моя ива, и, все еще скрытая покрывалом листвы, встаю на цыпочки и вижу в окно Джо. Он в гостиной, играет на басовом кларнете.
И так начинается моя шпионская карьера.
Я говорю себе, что вот закончится песня – и я позвоню в звонок и встречу трудности в буквальном смысле лицом к лицу. Но Джо играет мелодию еще и еще, и вот я уже лежу на спине, слушая божественную музыку. Я достаю из сумочки (позаимствовала ее у Сары) ручку и бумагу, набрасываю стихотворение, беру палку, нанизываю на нее страницу и втыкаю в землю. Музыка приводит меня в экстаз. Я снова ощущаю его поцелуи, снова пью сладкие капли дождя с его губ…
Мечтания мои прерывает разъяренный голос ДагФреда:
– Чувак, меня скоро родимчик хватит. Сколько уже можно, одна и та же песня два дня подряд, я больше так не могу! Когда с моста будешь бросаться, нас позови. Почему бы тебе просто не поговорить с ней?
Я вскакиваю и бегу к окну – просто Джеймс Бонд в платье. Пожалуйста, Джо, скажи, что поговоришь с ней, телепатически умоляю я его.
– Исключено.
– Ну давай, Джо. Ты просто жалок.
Голос Джо, напряженный и резкий, чуть не срывается на крик:
– Да, да, я жалок! Она лгала мне все это время. Как и Женевьева. Как и папа врет маме, если уж на то пошло…
Ох. Ох. Да, ну и облажалась же я.
– Да ладно тебе, что теперь вспоминать. Иногда все сложнее, чем кажется.
Золотые слова, ДагФред.
– Только не для меня.
– Тащи сюда свою трубу, надо репетировать.
Все еще спрятавшись за деревом, я слышу, как репетируют Джо, Маркус и ДагФред. Происходит это так. Три ноты – телефонный звонок – Маркус: Привет, Эми - пять минут – Маркус: Салют, Софи - ДагФред: Привет, Хлоя - пятнадцать минут – Привет, Николь. Они, как валерьянка для кошек. Помню, когда я была у Джо в гостях, телефон звонил, почти не переставая. И наконец Джо произносит: "Выключайте телефоны, или мы не доберемся до конца песни". Но как раз когда он заканчивает фразу, звонит его собственный телефон, и братья смеются. Я слышу, как он говорит: "Привет, Рейчел". Вот тут-то я и отдаю концы. Привет, Рейчел. Он произносит это радостным голосом, будто ожидал этого звонка. Может, даже не мог дождаться.
Я вспоминаю святую Вильгефортис, которая легла спать красавицей и проснулась с огромной бородищей и усами. Надеюсь, с Рейчел случится то же самое. Сегодня же ночью.
А потом я слышу: "Да, ты была совершенно права. Эти мастера горлового пения из Тувы просто великолепны".
Звоните в службу спасения!
Ладно, Ленни, успокойся. Хватит шагать туда-сюда. И не думай о том, как он хлопает ресницами этой Рейчел Бразил. Как улыбается ей, целует ее, как она ступает по небу от его поцелуев… Что я наделала? Я ложусь на спину под зонтом дрожащих листьев, освещенных солнцем. Меня размазало от одного телефонного звонка. А каково ему было смотреть, как я целую Тоби?
Я – полный отстой, что тут еще скажешь?
Что тут еще скажешь: я так влюбилась, что это чувство вопит во мне, как сраные оперные певцы.
Но чтобы он с ЭТОЙ СУЧКОЙ РЕЙЧЕЛ?
Не кипятись, говорю я себе, подумай разумно. Сколько у нее есть безобидных, совершенно не романтичных причин звонить ему. Но я не могу придумать ни одной, хотя стараюсь так усердно, что не слышу гула грузовика, когда он паркуется у дома. А вот хлопанье двери я слышу. Я встаю, выглядываю из-за плотной завесы ветвей и чуть не падаю в обморок: на крыльце стоит Тоби. Это еще что за хрень? Он медлит, не решаясь нажать звонок, глубоко вдыхает и жмет на кнопку. Ждет. Звонит снова. Делает шаг назад, смотрит в сторону гостиной, откуда доносятся раскаты музыки. Стучит в дверь. Музыка замирает, сердце мое колотится в пятках, дверь открывается, и я слышу голос Тоби: "Джо дома?"
Блин.
Из гостиной доносится голос Джо:
– Что тут непонятного? Я не хотел говорить с ним вчера и не хочу говорить сегодня.
Маркус возвращается к нему в комнату:
– Да поговори ты с ним, и все.
– Нет.
Но, судя по всему, Джо все-таки пошел к двери, потому что я слышу приглушенные голоса, вижу, как двигаются губы Тоби, хотя слов разобрать не могу.
Я совсем не думала этого делать. Так случилось. Просто в моей голове опять заела мантра про историю и лошадь, и я почему-то решила – будь что будет, я больше не хочу прятаться в дереве. Собрав волю в кулак, я раздвигаю ветви.
И первым делом замечаю небо: такая бескрайняя синева, такие пронзительно-белые облака, что я в восторге от того, что у меня есть глаза. Что плохого может случиться под этим небом, думаю я, переходя лужайку и пытаясь не шататься на шпильках. Родители-пантеры скрылись из виду: возможно, они решили шипеть в сарае. Тоби оборачивается, видимо, расслышав мои шаги.
– Ленни?!
Дверь открывается, и из нее кубарем вываливаются все трое Фонтейнов.
Первым заговаривает Маркус:
– Ну и дела!
У Джо отвисает челюсть.
Да и у Тоби тоже.
– Ни хрена ж себе! – высказывается ДагФред. С его лица не сползает обычное обалдело-счастливое выражение.