Михаил поднял глаза чуть выше и увидел окаймлённое тёмно-русыми кудрями совсем юное личико, за которым соломенным нимбом торчала шляпка.
– Вы не ушиблись? – спросила виновница ДТП.
В её голосе чувствовалось столько беспокойства и заботы, что Михаилу стало стыдно.
– Спасибо, я в норме, – сказал он, пытаясь встать, – сам виноват, надо по сторонам смотреть…
Девушка хотела ему помочь, но Михаил справился сам. Поднявшись, он смерил её взглядом и непроизвольно улыбнулся – та оказалась до того худенькой, что было совершенно непонятно, как она умудрилась свалить такого лося, как он.
– Чего вы смеётесь? – смутилась девушка.
– Ничего. Просто я вешу девяносто три килограмма, а вы вместе с велосипедом…
– Эм вэ квадрат пополам, – с неловкой улыбкой сообщила девушка.
– Хорошо, что пополам! – хохотнул Михаил и протянул ей свою пятерню, предварительно вытерев её об штаны. – Михаил Волошин.
– Саша Серова, – сказала девушка, ответив на рукопожатие.
Михаил на секунду задержал в своей ладони горячую узкую ладошку и с улыбкой посмотрел в светлое и открытое лицо.
"Саша Серова, – проговорил он про себя, – девушка-лето".
Девушка-лето стушевалась и отвела взгляд.
Дверь сельпо со скриплявым грохотом распахнулась, и на сцене появилась гружёная сумками Светлана, как выяснилось несколько позже – уже старая любовь Михаила. Внимательно осмотрев почти мужа на предмет повреждений, а затем виновницу ДТП на предмет конкурентоспособности, она обрушилась на ту с обвинениями, будто сбили не Михаила, а её саму.
– Надо смотреть, куда едешь! – заголосила она. – Это же человек живой!
– Простите меня, пожалуйста, – проскулила поникшая от одного вида агрессивной самки виновница, – я не специально, там просто горка, я затормозить не успела…
– Затормозить она не успела! – не унималась Светлана. – А если бы ребёнок там стоял? А? Тогда бы насмерть, да?
– Простите, я не нарочно…
Михаил не вмешивался, он знал, что это бесполезно. Кроме того он безумно боялся Светланиного гнева. Не в силах смотреть в огромные заплаканные глаза, он опустил взгляд вниз и неожиданно заметил тоненькую струйку крови, которая, двигаясь откуда-то из-под платья, уже почти достигла шнурков драного синего кеда.
– А это что такое? – удивлённо произнёс он, пальцем показывая на кровавый ручеёк.
Саша значительно выше, чем требовалось, задрала подол своего платья и уставилась на собственную коленку, всю красную от крови.
– Ой, что это…
Михаил достал из кармана носовой платок, присел на корточки и аккуратно приложил к колену.
– Это – открытая рана.
– Ой-ой-ой!.. – запищала Саша.
– Будет визжать-то! Царапина, небось… – встряла Светлана, но Михаил её не услышал.
Он отнял от колена платок и увидел рану – глубокую, наполненную тёмно-красной кровью борозду с рваными краями.
"Видимо, при ударе налетела на что-то коленом", – подумал Михаил и мельком бросил взгляд на лежащее рядом транспортное средство. Звонок и часть руля вокруг покрывали красные капельки.
"Звонок, кто бы мог подумать…" – Михаил накрыл рану платком и посмотрел вверх.
– Дело серьёзное. Боюсь, придётся зашивать.
– Как это? – испуганно пропищала Саша.
– Иголкой и ниткой, – спокойно ответил Михаил, – в больнице. Не бойся, это с анестезией делается – больно не будет. Шрам, правда, останется, но это ерунда… главное, чтобы никакая зараза не попала…
– Можно подумать, ты в этом что-нибудь понимаешь! – в обычной своей манере подала голос Светлана.
– Понимаю… – тихо зверея, проговорил Михаил.
– Откуда это, интересно?
– …моя мать всю жизнь в травмпункте проработала. В детстве насмотрелся, знаешь ли…
Светлана скривилась в ухмылке:
– Что ж ты тогда врачом-то не стал? Сейчас бы, глядишь, нормально зарабатывал…
Это был удар ниже пейджера. Светлана вот уже год практически содержала Михаила и очень любила ему об этом напоминать. Такое положение, кстати, и объясняло её столь хамское поведение ещё до заключения официального брака.
Михаил поднялся с корточек и шумно вдохнул. Проснувшийся внутри вулкан Кракатау грозил превратить препирательства в настоящий скандал, но, к счастью, у него хватило сил сдержаться. Он лишь сплюнул в кусты и демонстративно повернулся к Светлане задом.
– Вы где живёте? – максимально спокойно спросил Михаил готовую отправиться в обморок Сашу.
– Полевая, шесть… – еле слышно ответила та.
Михаил знал, где это. Там по выходным обычно стояла бочка с квасом. Он молча нагнулся, подхватил невесомую девушку на руки и понёс по указанному адресу, оставив свою почти жену одну в обществе окровавленного велосипеда.
Михаил долго ворочался на продавленном "гостевом" диване, на который был сослан за утреннюю дерзость. Он не мог уснуть, а когда Морфей, наконец, уволок его к себе, к нему на том самом велосипеде приехала Саша. В давешнем лёгком платьице и соломенной шляпке подкатила она к магазину, где Михаил так же, как тем утром, безмятежно курил.
– Привет, Михаил Волошин! – крикнула Саша. – Как дела?
– И тебе привет, Саша Серова! – ответил Михаил. – У меня-то всё нормально, а вот как твоё колено?
– А всё зажило! На, посмотри!
Саша подняла правую ногу, и её платье задралось почти до самых трусиков. Михаил заставил себя не подниматься взглядом выше колена, на котором, как оказалось, не осталось даже ссадины.
– Чудеса, да и только! – развёл руками Михаил.
– Да, так бывает! – засмеялась Саша. – А ты чего здесь делаешь?
– Не знаю, – откровенно ответил Михаил, – может, жену жду…
– А я в Сипягино, на озеро, хочешь со мной?
В этот момент Михаил вспомнил, что миллион лет не катался на велосипеде.
– А он нас двоих выдержит?
– А давай проверим!
Саша, легко спрыгнула с велосипеда и толкнула его Михаилу. Тот схватился за раму и, немного подняв седло и руль, оседлал железного коня. Саша амазонкой села на багажник, и они помчались прочь от сельпо и гипотетической Светланы в нём.
Они катились по пыльному просёлку между дач, в синем-синем небе плыло облако, похожее на слонёнка с поднятым хоботом, и им обоим ни до чего не было дела. Михаил с лёгкостью крутил педали, а сзади на багажнике сидела молодая девушка Саша, в которую он был уже совершенно точно влюблён по самые свои немного оттопыренные уши, за которые ему в детстве сильно доставалось от прекрасного, но безумно вредного пола.
Михаил проснулся совсем другим человеком. Он даже не стал извиняться перед Светланой за мнимые прегрешения, а просто умылся, оделся, выпил холодного чаю и вышел из дома вон.
Несколько часов он бесцельно слонялся по посёлку, изредка останавливаясь поболтать со знакомыми, потом зашёл в пансионат "Вороново", благо ворота были не заперты, поиграл там с отдыхающими в волейбол, после выпил кваса у той самой бочки, вприкуску с пирожками, купленными в сельпо. К обеду он признался себе, что влюблён.
Обычные для влюблённого поступки Михаил начал совершать уже на следующий день. Сначала он долго прогуливаться вблизи Сашиной дачи, в надежде увидеть в окне предмет своего обожания, потом подошёл к покосившейся калитке, решительно открыл её и двинулся по узкой засыпанной гравием дорожке в сторону входной двери. Самому себе он казался отставшим от войска Ганнибала слоном.
Не успел он пройти и половины пути, как навстречу откуда-то выскочил всклокоченный пёс, но вместо того чтобы цапнуть незваного гостя за штаны, проводил до двери, виляя завязанным в крендель хвостом.
"Это всё потому, что сегодня я – слон", – подумал про себя Михаил и дважды стукнул костяшками пальцев о косяк.
В окне показалось озабоченное женское лицо.
– Добрый день, – сказал Михаил через стекло. – Простите за вторжение, я ваш сосед, хотел узнать, как Саша себя чувствует.
С сарайным скрипом открылась невысокая дверь.
– А у соседа есть имя? – спросила показавшаяся в проёме внутри женщина лет сорока пяти в военной рубашке с закатанными рукавами и потёртых джинсах. На голове у неё красовался цветастый платок, который вызвал у Михаила ассоциации с павлином из мультика про Мюнхгаузена.
– Михаил, – сказал он, – помните, это я Сашу позавчера принёс.
Женщина достала из нагрудного кармана огромные очки и неуверенно нацепила на голову. Озабоченное выражение её лица сменилось доброй улыбкой:
– Как же, помню! Заходите!
Пригнувшись, Михаил вошёл внутрь. Его встретил запах старой деревянной дачи и клубничного варенья.
– Уж простите меня за затрапезный вид, – начала оправдываться женщина, поправляя платок в павлинах.
– Ой, бросьте, я тоже не во фраке, – улыбкой остановил её Михаил.
Женщина нервно вытерла руки о полотенце.
– Мы тогда с вами так и не познакомились, – сказала она, – меня зовут Елена Сергеевна, можно просто Елена. Я – Сашина мама.
Михаил слегка поклонился. Они действительно не успели познакомиться, когда он принёс сюда окровавленную Сашу. Тогда в доме начался переполох с охами и ахами, и Михаил предпочёл быстро, но с достоинством удалиться. Ему, правда, через некоторое время пришлось возвратиться, чтобы вернуть велосипед, но он не стал заходить в дом, а просто прислонил орудие преступления к стене дачи, предварительно вытерев с руля кровь.
– Я просто хотел узнать, как Саша, – сказал Михаил, чувствуя, что пауза затягивается.
– А вы проходите в дом, Саша там, – с готовностью сказала Елена и махнула рукой в глубину дачи. – Саня, у нас гости! Ой, я прошу вас, не разувайтесь!
Михаил всё-таки снял свои видавшие виды кроссовки и, поблагодарив небеса за одинаковые и вполне приличные с виду носки, прошёл внутрь.
Предмет его платонического обожания сидел в большом плетёном кресле в центре маленькой, но уютной комнаты. Справа от кресла стоял кожаный диванчик, весь заваленный книгами, а слева – частично опустошённый книжный шкаф с распахнутыми дверцами. Прямо напротив кресла на тумбочке стоял маленький черно-белый "Рекорд" и показывал "Санта-Барбару".
Саша была одета в детскую пижаму в мишках и мячиках. Её рот, щёки и пальцы были очаровательно измазаны вареньем, которое она черпала ложкой из стоявшей на полу банки и намазывала на булку московскую, какие продавали в сельпо.
– Привет, Михаил Волошин, – точно как во сне сказала она и улыбнулась сладкими губами, – хочешь варенья?
– Хочу, ответил Михаил, хотя варенье ненавидел с детства.
– Тогда садись на диван.
Когда Михаил сгребал в сторону книги, освобождая себе место, он взглядом выхватил знакомый серый корешок. Перевернул и обмер: Набоков, "Лолита".
"Везде знаки", – подумал Михаил, затолкав поглубже Владимира Владимировича с его латентной педофилией.
– Ну, рассказывай, – сказал он, провалившись седалищем в диван.
И Саша в подробностях рассказала Михаилу, как её отвезли в Троицк и наложили там целых два шва, потому что одного старому усатому хирургу показалось мало.
– Теперь шра-а-ам останется, – с фальшивым вздохом сообщила Саша.
– Это не беда, – поспешил успокоить её Михаил, – у меня тоже есть шрам на ноге, я в детстве на разбитую бутылку упал.
Саша навела на него огромные серые глазищи.
– Ну, ты не сравнивай… ты же мужчина, тебе мини-юбок не носить.
Михаил понял, что сказал глупость. Перед ним, безусловно, сидел уже не ребёнок, а молодая девушка, которая очень скоро станет молодой женщиной. От осознания только что сделанного открытия Михаил громко почесал небритую щеку.
– Мама сказала, что есть такой специальный крем, – задумчиво проговорила Саша, – его намажешь сверху, и ничего видно не будет.
– Я думаю, сценический грим подойдёт… – предположил Михаил, – которым актёры гримируются.
– А у тебя он есть? – оживилась Саша.
– Честно говоря, нет, но у меня есть друзья – театральные актёры, я могу спросить…
В этот момент в дверь постучали. Михаила в бок кольнуло давно забытое ощущение, которое он испытывал при малейшем шорохе за дверью, когда в девятом классе сидел на диване у Риты Шаховой и якобы занимался с ней английским…
Это была Сашина мама. Она прикатила в комнату маленький столик на колёсиках, на котором было накрыто на двоих. Теперь на ней очутилось цветастое летнее платье и вечерний макияж. В комнате немилосердно запахло духами категории "К".
Дальше были чай, разговоры и пирожные.
Михаил ушёл из гостей поздно. В посёлке уже зажглись фонари, когда его сутуловатая фигура проследовала по улице Полевой в направлении пансионата. Он намеренно выбрал самую дальнюю дорогу: ему совсем не хотелось возвращаться в общество своей почти жены, почти тёщи и почти тестя. Примерно в тот же самый момент, когда он сознался себе в любви к Саше, он сделал ещё одно признание: он не хочет иметь с этими людьми ничего общего.
Дома его ждал скандал.
Следующие несколько дней прошли для Михаила в размышлениях, перепалках со Светланой и мучительных поисках предлога снова зайти в гости к Саше. Наконец к концу недели Михаил нашёл способ легально бывать у Серовых. Тот оказался до банального прост, и было совершенно непонятно, почему Михаил не догадался раньше. Он достал с чердака старый мольберт Светланиного деда – тот был художником-любителем – кисти, краски и холст, и притащил всё это к одуревшим от неожиданности Саше и её маме.
В тот же день Михаил принялся на работу. Светлане он решил ничего не объяснять, а лишь сообщил, что на него наконец-то снизошло вдохновение, и ему просто необходимо выплеснуть его на полотно. По какой-то причине Светлана не стала ему мешать и даже не поинтересовалась, заплатят за работу или нет.
Михаил приходил к Серовым каждый день после завтрака и работал до самого вечера. Для конспирации он трудился сразу над двумя портретами: до обеда ему позировала Саша, а после – Елена Сергеевна, которая всякий раз к его приходу нелепо и празднично наряжалась. Михаил не сразу понял, что одинокая сорокалетняя женщина имеет на него вполне определённые виды. А когда эта, совершенно очевидная для женщин и также совершенно неочевидная для большинства мужчин догадка, наконец-то прорвалась в его голову, он испытал чувство острого омерзения к самому себе. Очередной привет от Владимира Владимировича был подобен хлёсткой пощёчине мокрой ладонью, полученной за дело.
Но даже после этого Михаил не перестал у них бывать. Ему приходилось вести долгие разговоры с Еленой Сергеевной, терпеть удушающий запах её духов, сносить безобразные ухаживания, и всё ради того, чтобы несколько часов с утра и до наступления полуденного зноя находиться рядом с предметом своей бесперспективной страсти.
Они почти не разговаривали во время сеансов. Саша обычно читала или смотрела телевизор, а Михаил, стоя за мольбертом, вооружённый лишь кистью и разведёнными в масле красками, пытался поймать ускользающую красоту и по возможности без потерь поселить на пока ещё пустой плоскости холста. И этого ему было достаточно.
Про себя он стал называть Елену Сергеевну Донной Розой, а предмет своей страсти – Сашей Грей, по аналогии со своими любимыми литературными персонажами того самого Оскара великолепного. По мнению Михаила, это придавало работе лёгкий викторианский оттенок. Ах, если бы он знал тогда, какой похабщиной будет отдавать последнее в следующем веке!
Работа, которая продвигалась невероятно тяжело от наброска и до финальных мазков, заглотила его целиком, словно голодный удав. Михаил перестал за собой следить, регулярно питаться, спать и интересоваться чем-либо, кроме того, что в тот момент было на холсте. Точнее, холстах. Но результат того стоил: через две недели с обеих картин на сильно потерявшего в весе автора смотрели, несомненно, живые люди, на лицах которых можно было прочитать не только характер, но даже секреты. Елена Сергеевна не на шутку испугалась, когда Михаил разрешил ей первый раз зайти за мольберт – только слепой не смог бы заметить влюблённости во взгляде её двойника на холсте.
Михаил заболел, когда оба портрета были уже готовы. Он намеренно затягивал с завершением Сашиного, но всему, как известно, бывает предел. Кроме того, к этому времени Саше уже сняли швы, и она не могла и не хотела подолгу сидеть на одном месте.
В тот раз Михаил вернулся домой после сеанса необычно рано, покурил на крыльце, и понял, что не может встать. Он и так последние дня два-три чувствовал себя неважно, но тут оказалось всё серьёзнее. Привлечённые его стонами тесть с тёщей помогли ему добраться до дивана, на котором он теперь спал постоянно, и вызвали "скорую".
Михаил попал в больницу со странным диагнозом: "тяжёлое нервное истощение на фоне психофизического переутомления" и вышел оттуда только к концу лета. Лечивший его врач по фамилии Тутышкин сообщил, что положение Михаила на самом деле было весьма опасным – "ещё бы чуть-чуть, и могли бы не спасти… сердечко-то у вас, милостивый государь, слабенькое совсем…", но более всего его интересовало, что же могло довести пациента до такого состояния. Михаил тогда что-то малоубедительно соврал, а присутствовавшая при разговоре Светлана, отведя в сторону глаза, промолчала.
Михаил больше не видел ни Сашу, ни Елену Сергеевну, ни своих работ – с согласия Светланы они были за приличные деньги куплены Серовыми и вывезены в Москву. Говорят, что во время совершения сделки Светлана и Елена Сергеевна обменялись столь мощными залпами из подведённых по такому случаю глаз, что на даче чуть не вылетели все стёкла.
Выводы, которые сделал для себя Михаил, были неутешительны. Проведённое в Боткинской больнице в обществе двух зловонных пенсионеров время он потратил исключительно на размышления о том, что же повергло его в пучину этой всеразрушающей платонической любви, и почему работа над Сашиным портретом чуть не привела его на Хованское кладбище. Ответы на эти вопросы он получил довольно скоро, как только смог самостоятельно покидать палату. Сначала в тени чахлых берёзок больничного сада ему будто с неба спустилась мысль о том, что на самом деле он был влюблён ни в какую не Сашу, а в жалкий обломок недавно затонувшей бригантины своей собственной юности, который случайно выплюнуло к его ногам ненасытное море времени.
"Ну, вот и старость… – вспомнилась ему старая шутка, – а где же мудрость?"
Со вторым вопросом было несколько сложнее. Как вышло, что обычный портрет высосал из него так много жизненной энергии, он понял, когда впервые после случившегося взялся за кисти. Первая же попытка отобразить заоконное пространство на листе бумаги окончилась ничем. Михаил несколько часов просидел перед импровизированным мольбертом, ни сделав и мазка. Затем попробовал написать портрет соседа по палате – одного из зловонных дедов – снова ничего не вышло. Не выдержавший ожидания дед встал и ушёл в туалет, а Михаил остался один наедине с белым листом.
Несколько позже он признался себе, что не может более переносить реальность на загрунтованный холст так, чтобы у зрителя отвисала челюсть и вылезали из орбит глаза. Он понял, что растратил на злосчастные портреты весь запас того, что ему было отведено высшими силами, и никогда уже не сможет сделать ничего подобного.
"Я написал то, зачем родился, – сказал сам себе Михаил, глядя в белую бездну, – каждый художник ждёт и боится этого всю жизнь… вот и я дождался…"