С середины шестидесятых годов – в то время переписка с Симоном Листом стала более интенсивной – Людвиг увлекался в придачу еще математикой и астрономией, затем – одной из специальных областей философии, а именно средневековыми и ранне-христианскими духовными течениями, которые сегодня считаются ложными учениями: манихеизмом, совокупностью гностических и несторианских идей. Был ли это научно-исторический интерес или сыграли здесь роль исповедуемые компоненты, из того материала, который был у Антона Л., определить было невозможно. (Вполне вероятно, что Солиман Людвиг в результате обращения к побочным областям, неизбежно повлекшего за собой отход от астрологического в его так никогда и не законченной диссертации, разочаровался в своем научном руководителе, что, возможно, привело к упомянутой выше размолвке.)
Разочарование принесла "конторская книга". Солиман Людвиг начал ее вести в качестве дневника вскоре после поступления в институт. Десяток страниц был исписан краткими фразами о посещенных лекциях и прочитанных книгах. Несколько шире было изображено двухнедельное путешествие в Венецию, которое он совершил во время летних каникул в 1962 году. Но Солиман и здесь ограничился тем, что перечислил осмотренные им церкви и музеи. Среди прочего он посетил остров Сан-Лаззаро – причем два раза подряд в течение первой недели своего пребывания, а третий раз перед своим отъездом. Красным карандашом, который Солиман Людвиг нигде больше в книге не использовал, вслед за последней, относящейся к Сан-Лаззаро записью, было написано: "Патер Руб". (На Сан-Лаззаро находился монастырь армяно-католических монахов-мехитаристов и их знаменитая типография.)
Переписки с "Патером Рубом" обнаружено не было.
Вскоре после посещения Венеции Солиман Людвиг начал вести дневник почти нечитабельным небрежным почерком, затем на латыни и наконец какой-то тайнописью. Но так как числа на протяжении всей книги записывались обычными цифровыми знаками, можно было определить, что Солиман Людвиг продолжал вести дневник до самого последнего времени. Последняя запись была датирована 19 июня этого года.
Записи, сделанные плохо читаемым шрифтом, снова содержали сведения о прочитанных книгах, посещенных семинарах, театральных и концертных представлениях, а рядом со всем этим – записи об одной странной поездке: после этого Солиман отправился через Инсбрук и Боцен в Феррару, во Флоренцию и в Рим, Манфредонию, Дураззо, Корфу, Афины, Константинополь, Иерусалим, Багдад, а оттуда к крепости Аламут в Персии, где Хасан, уже тысячу лет живущий там скрытно шейх уль-Джибал или Старик Горы, провел его в чрево Земли и показал ему 121 Тайную Книгу ассасинов. Из последней части описания этого путешествия можно было предположить, что как минимум эта часть путешествия, а может быть даже и все путешествие было лишь мистификацией.
Написавший то короткое сообщение для Солимана Людвига, которое Антон Л. нашел в придворной свечной лавке, подписался сокращением "К.", передавшего конверт, который поверх конверта написал свой привет, звали "Е.". Ни "К.", ни "Е." среди не менее чем тридцати отправителей писем не было, что, конечно же, не было удивительным, потому что оба они жили в одном городе с Солиманом и посему в переписке с ним не состояли. Правда, в письмах Симона Листа многократно шла речь о каком-то очень старом человеке по имени Лоренц Эшенлое и о некоем директоре издательства по фамилии Кандтлер.
Когда Антон Л. прочитал эту фамилию и то, что этот Кандтлер был директором издательства, в его памяти забрезжило воспоминание о человеке, которого он встречал в течение трех лет, когда и сам работал в издательстве. Эта фамилия была довольно редкой, и было трудно предположить, что ее носили два директора издательств, а кроме того, касавшиеся господина Кандтлера упомянутые в письме некоторые внешние признаки, вызвали у Антона Л. в памяти образ этого человека. Господин Кандтлер работал в другом издательстве, то есть не в том, где работал сам Антон Л., и занимал там заметную должность. Издательство "В.", в котором Кандтлер многие годы был главным редактором, отличалось серьезностью и изысканностью. Торопливость, беспорядочность, спешка были чужды издательству "В.", которое занималось издательской деятельностью уже более двухсот лет, то есть на протяжении жизней уже семи поколений. Поддержанию этих традиций служили мраморные лестницы, дубовые шкафы, добротные двери, приглушенное спокойствие и уникально тихоходный лифт. Не исключено, что этот лифт был, так сказать, девизом этого издательства (спокойно, тихо, надежно) и вместе с тем служил для того, чтобы ввести даже самого взволнованного и беспокойного автора в атмосферу издательства. Сначала очень долго приходилось ждать самого лифта. Затем беззвучно вбок сдвигались две солидные двери (одна железная, другая деревянная). Человек заходил и нажимал на кнопку, соответствующую желаемому этажу. После этого не происходило ничего. Лишь когда нетерпеливые пассажиры лифта снова из него выходили и собирались уже жаловаться портье (которым почти всегда странным образом была красивая девушка), он тихо, но решительно закрывался: сначала внутренняя, деревянная дверь, затем, после выдержанной паузы, и внешняя, металлическая. Начинал ли лифт после этого движение, пассажир определить не мог. Движение было слишком медленным. Когда сидишь на дереве, то тоже никак не можешь почувствовать, что оно растет. Пассажира окружала почти расточительная роскошь: зеркало, мягкое сиденье – все добротное и со вкусом, – пуф, стойка для зонтиков, латунный крючок для одежды. (Принимая во внимание время, которое затрачивал лифт на весь путь от подвала до шестого этажа, эта обстановка была не лишней.) Когда же лифт наконец прибывал, после долгой беззвучной подготовки открывалась сначала внешняя дверь, а затем наконец отодвигалась и внутренняя, и он выпускал на третьем этаже доведенного до полного спокойствия и сдержанности автора, каким бы кипящим и красным от гнева не вошел он в вестибюль. При этом красным от гнева по отношению к издательству "В." быть вообще было нельзя. Все выглядело идеально корректным. Денег было более чем достаточно. Иногда возникало чувство, что издательство "В." ни в малейшей степени не заинтересовано, чтобы его книги продавались. (Это касалось беллетристики, но конечно же, не объемной издательской деятельности в определенном, очень важном секторе специальных книг, который создавал материальное благополучие издательства.)
Кандтлер был невысоким стройным человеком с так называемой украшающей лысиной. Большинство мужчин вместе с волосами теряют определенную часть своей привлекательности. Но существуют и такие, а господин Кандтлер относился к таковым, которые ввиду благородной формы черепа из-за волос скорее теряют, чем выигрывают. К тому же господин Кандтлер носил смешанные бело-седые усы, иначе и не скажешь, дворянского вида. В общем, господин Кандтлер был похож на вернувшегося домой после многолетнего пребывания в колониях английского офицера. Такие люди всегда изысканным образом находятся не в курсе текущих событий, но не из-за неспособности их постичь, а из нежелания. Они знают, что можно быть "в курсе дел", только если этим интересоваться, но этот вариант они отклоняют. Они развивают в себе мягкий цинизм, а так как они – говоря судебным языком – плохая сторона, но хорошие арбитры, они вырабатывают в себе точность в мышлении и выражениях, и это доказывает, что они в глубине своей, то есть совершенно на другом уровне, все-таки "в курсе дела", да еще и как! Именно таким был и господин Кандтлер. Многие годы он опекал одного из самых значительных авторов своего издательства – одного из самых знаменитых немецкоязычных писателей нашего столетия, – и его заслугой было то, что после войны его имя постепенно было признано. После смерти упомянутого автора господин Кандтлер прибрал к рукам его наследие, и в то время, когда Антон Л. познакомился с Кандтлером, издательство "В." вынужденно продавало книгу за книгой этого автора, которые стали уже почти "бестселлерами". (Слово, слыша которое, господин Кандтлер не мог удержаться, чтобы не спросить: а что это такое?)
Издательство, в котором работал Антон Л., издавало целый ряд антологий. В одну из них был включен рассказ того, опекаемого Кандтлером, писателя. Автор в то время был еще жив, известный, если не внушающий страх, неврастеник с припадками бешенства. (Не специально ли для этого человека оборудовало издательство "В." свой успокаивающий лифт?) Но вот только издатель этих антологий, некий Марико Рек-Вавруцки, однажды написал что-то об этом авторе издательства "В.". Рек-Вавруцки был одним из тех литераторов, которые старались настойчивым писанием о своем собственном значении посеять это суеверие и у других людей. До собственно творческих фигур Рек-Вавруцки не дотягивал; он "издавал", рецензировал и печатал фельетоны. Дурацкий фельетон об авторе издательства "В." – читатель наверняка уже давно догадался, что это был не кто иной и не меньше чем Каетан фон Шлаггенберг – вызвал в очередной раз один из шлаггенберговских приступов ярости, один из многих внушающих ужас локальных торнадо. Шлаггенберг поклялся, что при первой возможности "раздавит этого евнуха Река-Клавичника. или как там его зовут". (Шлаггенберг активно занимался спортом, был высоким, и даже в старости у него были крепкие мышцы; Рек-Вавруцки был жалким костлявым домоседом; итог непосредственной физической конфронтации был совершенно очевиден.) И вот теперь, правда уже по прошествии лет, именно этот Рек-Вавруцки издавал антологию. Если Рек-Вавруцки хоть как-то стремился к более или менее полному охвату и представлению периода, который должна была отразить его антология, то Шлаггенберг в ней отсутствовать никак не мог. Антон Л. получил щепетильное задание – Рек-Вавруцки даже теперь, по прошествии многих лет, не осмеливался появиться там, где он мог нарваться на несвоевременную вспышку ярости Шлаггенберга, – выступить посредником между издательствами. Было необходимо провести множество переговоров. В конце концов господин Кандтлер решил проблему деликатным образом: издательство Антона Л. предоставило в его распоряжение фотографию, на которой был изображен Рек-Вавруцки, догонявший отъезжающий трамвай. Трамвай был вырезан, но позади фигуры Река-Вавруцки было впечатано изображение Шлаггенберга. Любимым видом спорта Шлаггенберга была стрельба из лука. Это был также единственный пункт, в котором обычно скромный Шлаггенберг становился тщеславным. Поэтому он охотно фотографировался в образе стрелка из лука, хотя в остальных случаях он испытывал буквально ужас перед человеком с фотоаппаратом в руках. Поэтому гордая фигура стрелка из лука была в соответствующем размере впечатана, все это увеличено, взято в рамку и снабжено подписью "Рек-Витцвеллек, или как там его зовут, бросается наутек". Определенный риск, конечно, оставался, но Шлаггенберг, получив этот подарок, ужасно смеялся и согласился, чтобы его рассказ поместили в антологию.
И позже Антон Л. часто встречал господина Кандтлера, усы которого с годами становились еще красивее, и даже с ним разговаривал. Никогда Антон Л. не обнаружил ни намека на то, что господин Кандтлер хоть как-то интересовался теми почти оккультными вещами, которыми занимался Солиман Людвиг. (Если бы Антону Л. попали в руки старые планы издательства "В.", он бы обязательно сделал одно открытие. В 1962 году в серии "Лекции по древней истории" появилась небольшая книга "Библиотеки хашашинов и последствия их разрушений Ильханом Хуланом в 1256 году", написанная Солиманом Людвигом.)
После того как были найдены письма, написанные Солиману Людвигу, Антона Л. они настолько увлекли, что он ограничил свой "Рабочий план", хотя для его почти детективной работы они давали очень немного. Можно было определить, что Солиман Людвиг, господин Кандтлер, наверное, введенный в это дело лишь с практической точки зрения Эшенлое и переписывающийся с Людвигом Симон Лист договорились описать все существующие в мире тайные библиотеки и не менее того. Солиман Людвиг явно настаивал на том, чтобы исследовать и содержания исчезнувших библиотек, мероприятие, от которого Солимана Людвига все время отговаривали. Тем не менее интерес Людвига к этому вопросу казался неуемным. Одно из писем Симона Листа было почти сердитым. В конце концов в последний год, казалось, что Людвиг сконцентрировался на одном-единственном пункте: на раскрытии одной из специфических тайн, на след которой, как ему казалось, он напал. Что это за тайна, из писем понять было нельзя. Этот философский камень Симон Лист всегда обозначал – возможно, несколько смущенно – как "то, что Вы ищите", или "то, что нужно найти", или, наконец, как "ЭТО".
Антон Л. поразмыслил, не следовало ли ему отыскать квартиру господина Кандтлера или вообще поехать в Зальцбург и поискать в квартире Симона Листа (его адрес был известен, так как он был написан на папке), ибо, возможно, Солиман Людвиг в своих письмах к Листу, которые тот, скорее всего, тоже хранил, был менее скрытным. Но это оказалось совершенно излишним, ибо однажды в конце августа, в день, когда Антон Л. вообще ничего не сделал в соответствии с концентрическим кругом, обозначенным в "Рабочем плане", и лишь только читал письма Симона Листа – он прочитал уже почти все, – папка лежала закрытой, но вниз лицевой стороной, то есть обратной стороной папки вверх, на столе в салоне. Антон Л., ненадолго прервавший чтение, чтобы покормить Соню, вернулся назад, намереваясь продолжить чтение. Его взгляд упал на даты, проставленные на папке, даты, когда Солиман Людвиг отправлял письма Симону Листу. Последняя дата: 25 июня.
Это письмо еще никак не могло быть переслано адресату, пусть даже Людвиг написал его рано утром и отправил. Антон Л. приступил к сложному расследованию (обследование соответствующего почтового отделения и т. д.), но уже первый шаг возымел успех. Солиман Людвиг написал письмо после закрытия магазина (в то время как Эшенлое направлялся с посланием Кандтлера в свечную лавку) и бросил его в ящик поздно вечером. Из почтового ящика на углу Хетумштрассе 25 июня корреспонденция больше не вынималась, она вообще больше никогда не вынималась. Когда Антон Л. взломал почтовый ящик фомкой, на землю выпали двадцать или тридцать писем. Антон Л. сразу же узнал среди них письмо с красивым, рисующим почерком Солимана Людвига.
XIII
Письмо
"Дорогой друг Симон Лист,
Вы до сих пор еще сомневаетесь, хотя я знаю: это не шутка – я в этом уверен. Возможно, что "уверен" – это не совсем правильное слово, пока еще не совсем правильное, потому что у меня еще нет свидетелей, свидетелей я пока еще не нашел. Но все-таки я Вам говорю: я уверен, не в оккультном, мистическом, каббалистическом смысле, а в смысле трезво-логическом. Логика всегда занимала меня точно так же, как и все каббалистическое.
И я Вам это говорю.
Я Вам это уже говорил в последний раз, когда Вы были здесь. Теперь я Вам это пишу. Но и это, наверное, не было бы необходимым, потому что я знаю, что Вы запомнили то, что я рассказал Вам, К. и Э. Я пишу это для себя, пусть даже я это письмо отправлю.
Что есть мир (я имею в виду Вселенную)? Клубок из более или менее живых частей субстанций. Чем более живыми являются эти части, официально мы называем их клетками, тем более торопятся они с совершенно немыслимых, далеких, темных (или, скорее, огненно-красных) времен сделать одно-единственное, что им осталось сделать: сотворить как можно больше из самих себя. Все стремится создать матрицу, каждая клетка, каждый конгломерат клеток, начиная от домашнего зверька и кончая человеком имеет, если быть откровенным, и это необходимо признать, лишь одну тенденцию: размножаться. Каждое живое существо имеет склонность, нет, стремится к тому, чтобы создать вокруг себя подобные ему самому живые существа или переделать имеющиеся структуры в соответствии с собственным образом и подобием. Матрица есть тайна жизни.
Верю ли я в Бога, спрашивали Вы в предпоследний раз. Я определяю свое состояние в этом направлении таким образом: с некоторого времени я сомневаюсь в несуществовании Бога. Если Добрый Старик (или Злой? Гневный?) существует – в чем я все-таки сомневаюсь, а значит с оговорками могу говорить непочтительно, – то библейская форма Господа вполне возможна, но и в этом случае было бы ясно, что духовное существо не является свободным от стремления к созданию матрицы: он создал Адама и Еву по своему образу. (Хотя, мог бы сказать циник, можно было придумать более удобную форму.)
Но и Дух не является свободным от стремления к воспроизведению, доказательство: история наук является в то же время историей вербовки себе подобных. У каждого ученого есть свои ученики, в которых он хочет вчеканить свое собственное духовное видение мира. Все состоит из перечеканивания, переоценок в соответствии с собственным образом. В этом смысле амеба в своем образе ничем не лучше Платона. Поэтому у меня есть обоснованный повод для предположения, что мир, наш мир, Земля и ее созидательное единство тоже имеет склонность и стремление к матрице. Результатом этого стала – книга.
Вселенная не может создать рядом с собой еще одну вселенную, если Вам угодно, я скажу: не может по причине ограниченного числа атомов и т. д. и т. п. Стремление к матрице, разделенное поначалу на невообразимый спектр многообразия мира, перекрещивается под давлением "желания к размножению", которое не нашло никакого другого пути, в фокусе, и именно в этом фокусе должна затем возникнуть новая – новая/старая – картина мира, отчеканенная, отштампованная, соответствующая.