Черецкий не удержался тогда, сказал без злорадства, но не скрывая насмешки: "Есть все же, черт меня подери, Бог на белом свете!" Сергей невольно кивнул, но разговора не поддержал. Парня вытащили из траншеи как репку с грядки. Он был отправлен чистить оружие - под общим взгядом уныло поплелся к казарме, оставляя за собой лужицы.
Сергей оборвал воспоминания. Хватит лирики!
Флажок взлетел взерх. Мышцы невольно напряглись, тело сжалось в комок. Сергей чуть не согнулся в поясе, ему было отчетливо видно, как палец Новикова уперся в кнопку секундомера. Расстояние небольшое: вся полоса - сто метров, но каким далеким кажется финиш!
Вместе с резко опущенной рукой сержанта мелькнула красная молния. Пошли!
Автомат зажат в правой руке. Из-под сапог летит щебенка. До канавы двадцать метров - двенадцать шагов-прыжков. Хоп! Сергей резко оттолкнулся левой ногой, правую руку с автоматом выбросил вперед. Есть! Вместе с ним через канаву перелетело перевернутое, искаженное в воде отражение. Скосив глаза, увидел - Мишка приземлился почти одновременно.
Но глазеть не время - используя инерцию прыжка, надо скорее жать вперед. До лабиринта десять метров - два вдоха, один выдох. Сергей вскинул автомат выше, чтоб не цеплялся за нагороженные в кажущемся беспорядке деревянные брусья. Туда, сюда! Влево, вправо! Еще и еще раз, отталкиваясь левой рукой от перекладины, чтобы не терять скорости на поворотах. Конец лабиринту! Сергей выскочил на волю, но пилотка, сбившаяся от верчения, полетела на землю. Секунда потеряна, черт возьми!
Слепнев вырвался вперед - он уже взбегал по наклонной доске на забор. Два прыжка, и под Сергеем заскрипела такая же длинная узкая доска. Здесь главное - не спешить, можно сверзиться - тогда труба! Левой, правой, левой… Сергей балансировал руками на высоте полутора метров. Обрыв. Хоп! Не останавливаясь, пeрепрыгнул метровое рaсстoяние до следующей доски. Главнoe, нe задeрживаться! Потеряешь разгон - не удeржишьcя! Прямо, влево три метра. Прижок! Доска ходунoм заходила. Сергей еле удeржaлcя - спасибо чeтирехкилoграммовому автомату - oтличная балaнсировкa. Прямо!
Оттолкнувшись кaк можно сильнее, заметил: Мишка уже на земле, прет дальше. Половину расстояния до "разрушенной стены" Сергей пролетел в воздухе. Земля тяжело ударила в сапоги. Только не упасть. Ребята, стоящие вдоль полосы, орали во все глотки. Но Сергей не слышал отдельных слов; звуки тонули в общем реве, в стуке бешено колотящегося сердца в груди. Ему было не до них. Краем глаза он видел подпрыгивающую фигуру Черецкого, тот хлопал в ладони высоко задранными над головами руками. Все внешнее происходило будто не наяву или где-то очень далеко.
Дыхание спирало. Сапоги с каждым метром становились тяжелее. Хоп! Есть первая перекладина. Сергей перенес всю тяжесть тела на правую ногу, оттолкнулся. Вторая! Земля отдалялась. Третья, четвертая. Ноги подрагивaли, оступишься - переломаешь все кости! На последней, пятой, перекладине он чуть приостановился, чтобы кубарем не скатиться вниз по шаткой неустойчивой лесенке с редкими ступеньками. Перил нет, в проемах лестницы проглядывала тянущая к себе земля, до нее два метра!
Вперед! Лестница трещит, гнется, но держится. На последней ступеньке Сергей зацeпилcя каблуком за пeрекладину и стремительно, не успевая осмыслить случившееся, полетел вниз. "Все, кранты!" Нaдвигающaяся со скоростью локoмотива кирпичная стена грозила серьезными нeприятностями. Уже в падeнии oн успел оттолкнуться правой ногой, забрать чуть левее и - головой вперед с автoмaтом и вытянутой руке слетел в узкий проем.
"Фу, пронесло!" Падение даже немного ускорило ход.
A колени сгднящей болью накомнили о промашке, да резко ударивший в пах подcумок с двумя рожками ослепил на секунду.
"Ничего, скоро конец. Мишка вон позади - застрял в стенке. Может, сапогом зацепился? Кто его знает, не до того!" Сергей быстро вскочил на ноги, на бегу перекинул автомат за спину. Последний толчок! Провалился. Теперь он был в "колодце", впереди - траншея. Оглушила, ослепила темнота, лишь метрах з шести белел свет. Дыхания не хватало, легкие рвались из груди, в висках стучала кипящая кровь.
"Чуть-чуть, еще малость!" - подбодрил себя Сергей. Опираясь на рухи, на четвереньках, стараясь не задевать стволом автомата за низкий потолок, он выбрался из траншеи в открытый окоп. Не теряя времени, на ходу расстегнул не притершийся пока замочек на сумке, нащупал гранату.
"Не спешить. Полсекунды на отдых. Ага! Теперь можно!" Предметы перед глазами обрели четкие очертания - вот и большой фанерный щит, на котором белой краской выведен четырехугольник. Сергей откинулся всем телом назад, граната в руке. "Лети, родная!" И тут же скользнул вниз, в укрытие, успев все же; заметить, как, пролетев двадцатиметровое расстояние, чугунная болванка ударилась почти в самый центр квадрата. "Порядок!" Почти одновременно он услышал резкий хлопок слепневской гранаты. "Ай да, Мишутка, совсем рядышком идет!" - мелькнуло в голове. Стараясь не терять ни секунды, Сергей выскочил из окопа.
- Серый, рви! - раздалось сбоку.
Теперь назад, та же стометровка, но уже без препятствий - по гаревой дорожке сбоку от полосы. Эх, сапоги, не хотят бежать - хоть ты лопни! Перед глазами плыли черные и зеленые круги, автомат тянул вниз. Сбоку опять что-то кричали, подбадривали. Доносилось как сквозь стену.
Вот она, заветная черта, - десять метров, шесть, два…
Сергей остановился, тяжело упершись руками в колени, приподнял голову и по глазам Новикова увидел - уложился. Для него это был двойной подвиг - всю ночь не спал, думал о ней, о Любе, утром встал больным и разбитым, шатало от стенки к стенке. Но ничего, ничего…
Николай что-то говорил. Сергей его не слышал.
Лето было в разгаре - середина июля давала знать о себе. И теперь с трудом верилось, что не так давно отлились бесконечные, казалось, дожди, и что вообще была эта серая скучная пелена. Июль взял свое: солнце палило вовсю, трава бурела под его лучами, наливалась соками и уже не могла тянуться вверх, сгибалась под собственной тяжестью.
По ночам ее подпаивал дождь, но к полудню от его деятельности никаких следов не оставалось.
Тянуло к воде, нестерпимо хотелось погрузиться в прохладные струи, расслабиться в них, отдать накопившееся тепло. Но ни речушки, ни озера поблизости не было, а потому и купаний не предвиделось. Зато пыль, прокаленная светилом, царствовала повсюду: вилась над дорогами, прилетала невесть откуда вместе с ветром, лезла в глаза, уши и не мог с ней справиться ни ночной дождик, ни буйная растительность, ни тщательная уборка территории. Лето торжествовало. Достигнув своего апогея, оно словно бы утверждалось навеки. И само не замечало, как постепенно шло на убыль: деньки становились хоть ненамного, но короче, ночами давала о себе знать прохлада.
Славка радовался подмосковному лету, он будто отогревался после далеко не жаркой погоды русского Севера. Там сейчас наверняка было пасмурно, а если и выглядывало солнышко, то ненадолго, да и грело оно не так, как здесь. И если кто и скучал по домашней обстановке, по родным, то это был, во всяком случае, не Славка Хлебников. Ему нравилось здесь, как ему нравилось и везде, в любом другом месте, не похожем на уже виденные места. Он впитывал в себя новое, как губка, запоминал, обобщал и вновь убеждался в своих выводах, что люди есть люди, в каких бы условиях они ни жили, куда бы ни забросила их судьба, они остаются самкми собой - ведь невозможно долгое время носить на себе чужую маску, раньше или позже - проявиться суть твоя. Славка всматривался в людей. Не корил их, не требовал от них непосильного, принимал такими, как есть, зная, что упреками человека не улучшить, унижением не исправить. Жизнь и окружение людское делало человека человеком. И здесь это было особенно заметно.
Шестивесельная малая лодья чуть покачивалась в неспешных водах Дуная, задевая правым бортом отлогий поросший травой берег. Легкая речная волна ударяла в деревянный бок лодьи, рассыпались, гасла. Далеко за рекой, по левую руку, почти у самой кромки горизонта, плыли в клочьях утреннего тумана зубчатые стезии Доростола.
Полдня и ночь прошли с того времени как русичи покинули крепость, перебралась на левый берег Дуная. Неделя миновала после отшумевшей кровавой последней битвы у стен города. Болгарские отряды, не смирившиеся с волей византийцев, были здесь же, на широких свободных луговинах левого берега. Черными холмами стояли кх шатры по зеленому полю, малыми островками посреди огромного русского лагеря.
Солнце, выдубившее на пару с ветром кожу на лицах русичей, покрывшее ее чернотой загара, выбелило их волосы, бороды, одежды - оттого казалось, что и поле бело, будто пал первый, еще нестойкий и местами уже сошедший снег. И не могли пересилить этого царства белизны ни черные шатры болгар, ни красные стяги, ни сочная, потемневшая за лето трава, ни сумрачный блеск железа.
Туман рассеивался, и уже начинал отчетливо проглядывать своей чернотой противоположный берег - лишенный зелени, пустынный, чужой.
С четырьмя товарищами по десятку, всеми, кто уцелел из него после сечи, стоял Вех у лодьи. Сам Радомысл, еще не оправившийся от ран, сидел неподалеку, на пригорке, поглядывал в их сторону, махал рукой. Было заметно, что он завидует и готов забыть про свою немощь, лишь бы встать рядом. Но раны напоминали о себг - время от времени лицо Радомысла искажалось гримасой боли, и он опускал его, прятал, не желая вызывать жалость даже у друзей.
- Вы там покруче, спуску не давайте! - крикнул он.
- Без тебя пропадем! - полушутливо откликнулся Вех.
Вчера воевода Свенельд, старый, поседевший в боях воин, бывший в прежние времена правой рукой отца Святослава, князя Игоря, а теперь не отлучавшийся от сына, поручил Веху подготовить лодью и сопровождать князя. Личной охраны Святослав не имел - любой из поредевшего, но все же несокрушенного русского войска готов был взять эту роль на себя - помочь князю в нужную минуту, оберечь, прикрыть собой.
С вечера Вех и его сотоварищи подлатали, приготовили доспехи, проверили оружие - кто мог знать: что им сулила встреча с Цимисхием, не раз забывавшим о своей чести, не чистым на руку царедворцем, ложью и силой проложившим себе путь к императорскому трону?
Святослав появился, когда тумaн рaссеялся без следа. Переговаривалсь на ходу с не отстающим ни на шаг Сзскельдом, он подошел к воде, заглянул в лодью, кивнул одобрительно гoловой. После этого снял шлем и вложил eгo в руки воеводе. Красное корзно соскользнуло с его плеч на траву. Кольчуги под плащом не было. Отстегивая меч и передавая его вместе с поясoм Свенельду, Святослав сказaл, обращаясь к Веху:
- Негоже о мире говорить в ратном. Пусть видят ромеи, что без дурных помыслов идем к ним.
Волей-неволей всем пришлось последовать примеру князя - оружие должно было остаться здесь, на левом берегу Дуная.
- И-эх, зря вы это! - подосадовал издалека Радомысл.
Птицами взлетели вверх лопасти весел, дружно ударили о воду: теперь только она отделяла русичей от неизвестного. Ударялись о нос лодьи волны, разбегались по обе стороны ее деревянного тела. Грубая холстина не могла скрыть мышц, перебегающих волнами по плечам и рукам Святослава - гребли все, греб вместе со всеми и он - приближая миг встречи.
Начались переговоры шесть дней назад. Через день после битвы прибыло в Дорзстол ромейское посольство во главе, со священником Феофилом - Византийская империя просила мира. Долго сидел совет: послов слушая, думу думая.
С ответным визитом ходили на следующий день посланники русские во вражеский лагерь. Не было сил у ромeeв сбросить "варваров" в Дунай, не было сил и у русичей разжать кольцо осады, отбить легионы и вновь прибывшие свежие полки из далекой Сирии - перемирие было необходимо. Для начала сошлись иа том, что позволят ромеи славянам с честью похоронить своих павших воинов, справить тризны на их пепелищах, насыпать курганы. В ответ же русские должны отойти на левый берег реки, и после того встреча князя с императором определит условия мира.
Отгорели погребальные костры, успокоилась вода, взбаламученная тысячами тел, пришло время последних слов.
Солнце вздымалось по небосводу вверх, брызги искрились в его лучах. Берег приближался.
Неожиданно в глазах у Веха зарябило до боли - зто вынырнула из-за холма императорская свита в начищенных до зеркального блеска шлемах. Когда пыль, поднятая сотнями копыт улеглась, он увидел и самого Цимисхия. Тот был на белом коне, в пышном пурпурном облачении, расшитом драгоценными каменьями и надетом поверх золоченого с хитросплетенной чеканкой панциря. Свита выстроилась по правую и левую руки базилевса. За его спиной словно ряды частокола с железными набалдашниками стояла тысяча "бессмертных" - личная охрана Иоанна I Цимисхия.
- Правей бери, - негромко проговорил Святослав, не замечая пестрой суеты на берегу.
Лодья послушно скользнула вправо, туда, где прибрежный холм незаметно сходил на нет и пологий берег стлался почти вровень с темной поверхностью воды. Когда до отмели оставалось расстояние вдвое меньшее полета стрелы, Святослав приказал остановиться. Легкий речной ветерок чуть шевелил длинную, свисающую к уху прядь волос на его выбритой голове.
Лодья стояла так еще некоторое время, пока справившийся с замешательством Цимисхий не отдал распоряжения спуститься с холма. Свита засуетилась, не поспевая за своим хозяином, растянулась по берегу. Лишь "бессмертные", не выказывая ни удивления, ни растерянности, четко и слаженно передвинулись на сотню саженей правее, замерли.
Русичи вновь взялись за весла, расстояние сократилось вдвое.
- Я, Святослав, князь Киевский и всех земель русских, приветствую тебя базилеас Иоанн! - выкрикнул князь не вставая.
По мясистому лицу императора, заросшему до глаз черной-курчавой бородой, волной пробежало недоумение. Он внимательно вглядывался приплывшим в лица, стараясь пересилить охватившее его раздражение и определить: кто же сейчас обратился к нему?
Над головами свиты прокатился ропот, но Цимисхий взмахом руки пресек его. Опыт старого придворного подсказал ему - кто есть кто, и он заговорил, глядя на Святослава:
- И я рад приветствовать тебя, князь!
Толмач переводил не спеша, вдумываясь в каждое слово.
- Ты хорошо воевал, князь! - продолжил Цкмисхий. - Я счастлив, что вижу прославленного воителя?
- Я тоже искал с тобой встречи, базилевс! - отозвался Святослав и добавил тише: - Только раньше, из поля боя.
Вех переглянулся с гребцами, сдерживая неуместную сейчас улыбку.
- Я всегда желал быть твоим другом, Святослав. - Цимисхий снял шлем и держал его тепeрь в левoй руке, согнутой в локте на уровне груди. - Твой отец заключил договор много лет назад, и мы ЖИЛИ в мире…
- При отце Болгария была свободной, - ответил князь, - с тех пор много воды утекло, но я тоже хочу мира!
Свита императора оживилась, и Цимисхий окинул ее победоносным взглядом.
- Ты полуачишь его! Пусть все остается по-прежнему. Пусть купцы русские торгуют в Кокстаитинополе. Я велю не обижать их, принимать как лучших гостей. Пусть твой враг будет моим врагом; а мой - твоим! Разве не так поступали наши отцы и деды - и они иногда воевали друг с другом, но они всегда находили общий язык!
- Но ты хочешь, чтобы мы ушли навсегда из Болгарии, а твое войско осталось здесь?
- Да, князь! - Цимясам налился краской. - Что тебе Болгария? Обширность твоих владений сравниться может лишь с империей, вверенной мне Богoм. Кто может потягаться с нами? Так неужели же мы не поделим этoт мир, так чтобы обоим вдосталь места хватило?! Поделим! Но я хочу, чтобы ты не разорял и колоний наших в Таврии. Я о Херсонесе, князь, и прочих.
- Коли не будет от таврских кoлоний раззору землям Тмутараканского княжества - быть посему! Но с Болгарией, базилевc, не спеши - братьев по крови, землю свободную отдать тебе - не много ли?
- Подумай, княже. Империя вновь станет ежегодно посылать тeбе богатые дары, как было то прежде. А сейчас мы разрешаем тебе взять с собою всю добычу и веcь полон. Более того, я прикaжу выдать еды твоему вoйску столько, что хватит до caмoro Киевa - хлеба дам по две меры на воина. Пошлю гонцов к порогам днепрoвским, и твой путь назад будет свободен от печенегов. Это почетный мир!
Цимисхий остановился, чтобы перевести дух. Весь его вид говорил о торжестве - собственное кажущееся всесилие наполняло его сердце чванливой гордостью, щеки были раздуты, маслины темных глаз поблескивали.
- Ты так и не ответил мне, базилевс, - Святослав сложил руки на груди и смотрел прямо в глаза Цимисхию.
- О чем ты? - деланно удивился тот.
- О Болгарии! Я готов уйти, но и ты должен оставить эту землю.
- Не спеши, князь. Ты знаешь, что творится в стране: банды мятежников подрывают устои власти свыше данной. Ты сам государь и должен понять меня. Но я клянусь именем Христовым, что на болгарском престоле в Преславе будет сидеть болгарский царь.
Иоанн размашисто, задрав глаза к нему, перекрестился.
- Я клянусь, базилевс. Клянусь Перуном - если ты выполнишь свои обещания, нога русского воина не ступит во владенья твои.
- Я знал, что мы договоримся, князь! Сегодня же до полудня мои люди привезут тебе обоюдные грамоты для скрепления слов печатью. До поможет нам Бог в праведном деле нашем!
Сердце отказывалось понимать услышанное. Вех съежился. Неужели так и уйдут они из Болгарии? После стольких боев, побед и потерь? После того, как доказали свою несокрушимость? Все сидящие в лодье русичи с недоумением смотрели на Святослава. Но он был совершенно спокоен. "Неужели он верит этим обещаниям? - подумалось Веху. - Нет, этого быть не могло! Так что же?" - Хорошо, базилевс. Пусть грамоты будут составлены на двух языках: ромейском и русском. И пока ты будешь блюсти свою клятву, буду верен своей и я!
Святослав дал знак поворачивать лодыо и сам первым взялся за весла. Солнечным зайчиком сверкнула серьга в его ухе и погасла. Он низко нагнул голову, бугры мышц вздулись, напряглись в усилии, словно желая с места придать лодье быстрый бег.
Тихо прошептал Святослав сквозь густые темно-русые усы:
- Не получилось мира - всего лишь перемирие. Но нам надо уйти сейчас, чтобы вернуться позже. Мира не будет!
И он был прав - во время переговоров Вех читал в глазах Цимисхия то же самое - мира не будет!
Вех встретился со Снeжаной а священной роще. Она отстояла на две стадии ст Даростола и сбегала редкими деревцами да кустарничком к Дунаю. Лучше места для их последней встречи и нельзя было придумать.
А то, что встреча последняя, знали оба.
Она ждала его у огромного дуба, расщепленного молнией. Этому дубу было не меньше тысячи лет. И последние шестьсот возле него приносили священные жертвы Перуну. Дуб так и назывался - Перунов. В его стволе на высоте трех метров было вырезано насупленное, сердитое лицо грозного бога. А под ним, на земле, стоял жертвенный камень.
Сейчас возле дуба была тихо. Но Вех не сразу увидал Снежану. Она выскользнула из-за ствола, бросилась было к нему… и вдруг замерла, опустила руки. Улыбка на ее лице погасла.
- Что с тобой, любимая? - спросил Вех издалека.
Ока повернулась к нему спиной, заплакала. Да, она была совсем девчонкой, она не умела сдерживать своих чувств.