- Ты чего такая скучная-то? Или, может, нового любовничка себе завести успела, про меня забыла, а, Любаш, отвечай? Чего молчишь! Шучу ведь, шучу-у! - Николая прямо-таки распирало от какой-то непонятной радости. Ты не грусти! Денек сегодня - лучше не надо, прям все мечты исполняются! У меня тут прям крылышки за спиной растут! Лю-ю-ба-а, ау-у?!
- Тебе весело?
- Ага, еще как, отпуск дали! Ты рада?
- Очень.
Она повесила трубку. Снова подошла к зеркалу. Но опять ничего в нем не увидела, не смогла сосредоточиться. Телефон трезвонил как заполошный.
Люба к нему не подходила. Она немного прибралась в комнате. Потом подмела в прихожей, расставила обувь. Постояла. После этого прошла на кухню, вытерла со стола, отжала тряпку и повесила ее сохнуть.
Заглянула в комнаты - следов сестры не было, вновь вернулась на кухню и, на ходу расстегивая верхние пуговицы на платье, подошла к плите, до отказа вывернула все ручки. Огня не зажгла…
- А ничего! - Медсестра была не из тех, кого можно было взять на испуг. - Что слышал! Из-за тебя, небось, девка-то травилась, а?! Чего из себя невинного строишь!
Сергей обмяк. Язык отказывался подчиняться ему, в горле как-то сразу пересохло.
- Не гляди, не гляди - тоже мне! Было б из-за кого! Сестра входила в раж. - А эти тоже дуры. Нет, это ж надо такими дурехами быть - ведь не одна ж такая?! Будто для того и выдумали плиты газовые, что все их дела сердечные одним махом решать, - говорила она упоенно, не замечая Сергея. А когда заметила, добавила суше: - Ну, ладно, соколик, чего встал-то, иди себе с Богом. Ты свое дело сделал, можешь отдыхать. Иди, иди!
Сергей все понял. Понял только теперь. "Ты свое дело сделал!" - вертелось в мозгу.
Сергей плюхнулся на лавочку в прибольничном сквере. Ослабил галстук на шее, снял фуражку. "Это я сделал свое дело!" Он был твердо уверен в том, что причиной был не он один, но все же… "Свое дело сделал! Да! - приходилось признаваться самому себе. - Внес лепту, - с сарказмом подумал он. И вдруг до боли осознал все случившееся, горькая волна прокатилась в груди, обожгла сердце: - Сволочь!" Он с силой сжал голову в ладонях так, что даже заломило в висках. "Сволочь, всю жизнь только о себе думал, а теперь получай! Ну ладно!" Что "ладно" - он не знал, в памяти всплывали одна картина за другой. Их безмятежная жизнь до армии, когда ничто не нависало над ними, когда день шел за днем и каждый таил в себе что-го приятное, хорошее. Он плыл тогда по волнам, растворяясь в ее любви, в ее заботливости. И все было до того хорошо для них обоих. "Обоих? - Сергей поймал себя на том, что он и тогда чувствовал, что что-то не так, что безмятежность охватывала лишь его одного. Что с ней-то все было совсем иначе. Тогда он гнал от себя эти мысли, не хотел верить в них - так было проще: пускай думает она, а он, он будет с ней, и вдвоем им будет славно. Но все было не так.
"Я, я, я, - стучало в голове, - всегда только я, только мне. А каково ей здесь приходилось?!" Сергею показалось, что он сходит с ума. Все окружающее отступило куда-то вдаль, завертелось перед глазами. "И главное - она-то ведь все видела, все понимала… и терпела меня. Ни одного слова упрека, ни одного взгляда. Подонок! Скотина!" Ничего вернуть уже было нельзя, все прошло.
И тут Сергей совершенно отчетливо понял, что он сам отрезал все пути. Сам поставил последнюю точку. Что уже ничего больше не будет, а если и будет, то не с ним, с кем-то другим. А с ним - никогда!
И повторить ничего не удастся. Он до горечи во рту ощутил всю бессмысленность поисков врагов, недоброжелателей и всяких прочих причин снаружи. Их надо было отыскивать в себе.
Сергей встал и, не надевая фуражки, держа ее в руках, побрел к остановке. Надо было ехать домой. Надо было поправлять то, что еще можно было поправить. Иначе… иначе места ему в этом мире не оставалось.
Прозрение приходило не сразу, оно было неотвратимо и тяжело. Но поделиться этой тяжестью было не с кем.
На второй день Сергея в больницу не пустили. И он сидел на уже знакомой лавочке под кленом, в прибольничном сквере. С неба моросил мелкий, словно паутинка, дождик. Сергей его не замечал.
Он не помнил, как вчера добирался до дому. Только у самого подъезда очнулся. Громкий басистый голос вырвал его из полузабытья:
- Серега! Спишь на ходу?!
Перед ним стоял Юрий, родной брат.
- Хорош! Форма тебе в самый раз, брательник. Ну, чего невеселый? Привет!
Сергей выжал из себя замученную улыбку, протянул руку.
- Привет. - Сам-то как?
- А чего нам сбудется? - Брат перестал улыбаться, видно, почувствовал - что-то не ладно. - Ты чего как на похоронах?
Сергей только рукой махнул - вдаваться в подробности ему не хотелось, да и ни к чему все это было сейчас.
Юрий недовольно поморщился, похлопал младшего брата по плечу.
- Ладно, давай-ка домой. Мать заждалась. Да и отец там же… - он заглянул Сергею в глаза, - ты соберись, Серега, не кисни - зачем маму зря расстраивать. Сам знаю служба не пряник, но будь мужиком, не бабьем!
- Да не в этом дело, - перебил его Сергей.
- Ну-ну, - растерянно проговорил Юрий, глядя в спину уходящему брату.
Мать хлопотала на кухне - Сергей услышал ее голос еще с лестничной площадки, вставляя ключ в замок. И от этого настроение неожиданно поднялось, задышалось легче главное, что с ней все в порядке: на ногах, а ведь последнее время почти и не вставала с постели. Свои дрязги сразу же отошли на второй план. Он шумно захлопнул дверь, чтобы предупредить, не напугать своим неожиданным появлением. Повесил фуражку на крюк покосившейся вешалки.
- Сергей?! - Из-за двери комнаты высунулась голова отца. Лицо было растерянным, чувствовалось, что он никак не может справиться с этой растерянностью. - Ты?
- Я, я, кто же еще! - ответил Сергей, проходя мимо.
Он шел на кухню, туда, откуда доносился минуту назад голос матери. Сердце в груди замерло, к горлу подкатывал сухой, шершавый комок.
- Вот и я, мам, не ждали? - нарочито весело начал было Сергей и тут же осекся. Сжало горло, слезы подступили к глазам - еще б секунда, и он разрыдался.
Но Марья Сергеевна опередила его, прижалась к груди, повторяя одно и то же: "Сереженька, Сереженька…" По спине у нее пробегали волны какой-то дрожи. Но она не плакала. Когда Сергей чуть нагнулся, чтобы поцеловать мать в щеку, он увидел на ее лице улыбку.
Отец стоял за спиной, его присутствие не только ощущалось, оно давило на Сергея, заставляло быть сдержаннее, чем ему бы этого хотелось. Постепенно где-то внутри начинало закипать раздражение, грозящее перелиться во чтото более серьезное. Но и здесь первой оказалось мать.
- Сережа, поздоровайся с отцом, - прошептала она на ухо, - я прошу тебя, ну не будь таким безжалостным, ради меня.
Сергей повернул голову, кивнул. Из полуоткрытого рта его вырвалось что-то тихое, неразборчивое. Смотреть на отца он почему-то боялся, отводил глаза в сторону.
- А ты здорово изменился - настоящий мужик!
- Да ну? - Сергей скривил губы в иронической ухмылке. - Надо же как интересно. Ты б подольше гулял, так и вообще меня уже стариком застал!
- Прекрати! - Мать дернула Сергея за рукав. - Прекрати немедленно, это ж отец твой!
Отец широко улыбнулся, от прежней растерянности на лице не оставалось и следа, он уже почувствовал себя хозяином положения и сдавать позиций не собирался.
- Злость, Серега, не лучший советчик, - тихо, но очень внятно проговорил он, - ты уж поверь мне. Давай-ка как в пословице - кто старое помянет, тому глаз вон…
- А кто забудет, - резко оборвал отца Сергей, - тому оба долой, так?!
Тот сокрушенно покачал головой, не нашелся.
- А вот я вас сейчас накормлю хорошенько - так вы у меня по-другому заговорите, - нарушила паузу Марья Сергеевна, глядя то на одного, то на другого. - Сережа, живо переодеваться, руки мыть и за стол!
Сергей мысленно поблагодарил ее за помощь. Скандала он не хотел, сдерживаться не умел, а мать всегда была тем связующим звеном, без которого давно бы уже вся семья полетела бы в тартарары, ко всем чертям. Он с нежностью заглянул ей в лицо, улыбнулся виновато, с еле заметной долей признательности. После этого пошел в свою комнату, с радостью вдыхая в себя на ходу приятные домашние запахи…
Сейчас, сидя на лавочке и вспоминая вчерашний день, Сергей все больше и больше проникался симпатией к отцу.
В душе его зарождались какие-то новые, неведомые чувства к человеку, которого, по сути дела, и не знал толком. Нет, он не прощал его, да и как он мог простить то, чего не понимал до конца, просто само собой пришло чувство близости, родства. И если раньше возвращение "блудного" отца представлялось ему чем-то страшным, недопустимым, то теперь Сергею казалось, будто иначе и быть не могло. Ощущение своей неправомочности вмешательства в родительские отношения покинуло его, и на смену пришла твердая убежденность в том, что не мешать им он должен, а помочь, помочь своей добротой, пониманием.
К Любе не пускали. Сидеть здесь, на лавочке, в пустом ожидании? Ожидании чего?! Нет это тоже было невыносимо. Уйти? От себя не уйдешь, уж что-что, а это Сергей понимал прекрасно.
И когда он, окончательно отчаявшись, собирался встать и идти, из больничного окна сверху раздался слабый, но такой до боли знакомый голос. Ребров обернулся всем телом, чувствуя, как холодеют пальцы.
- Сережа! Постой.
И он увидел ее. Высунувшись наполовину из окна, Люба махала ему рукой, она звала его. Разделявшие их двадцать с лишним метров Сергей преодолел на одном дыхании. Замер, сорвав с головы фуражку, но так и не взмахнув ею в ответ. Зеленое натянутое сукно потемнело от пропитавшей его влаги. Голоса не было.
- Сергей, - Люба смотрела на него уже не теми отрешенными глазами, что вчера, - в зрачках светилась жизнь. - Сережа, я была с тобой неласкова, прости, - скороговоркой, почти без выражения заговорила Люба. - Господи, все не то. Сережа, только я прошу тебя - не вини себя ни в чем! Хорошо? Ты слышишь меня - ты не виноват, это я сама…
Он увидел выступившие на глазах девушки слезы. Стало душно, не хватало воздуха, несмотря на то что мелкий освежающий дождик нес с собой озон.
- Ну что ты… - начал было он.
Люба его оборвала. И говорила, говорила, говорила… Сергей не понимал слов. Голову словно сжало обручем, он смотрел на любимое лицо, ловил интонации, упуская при этом смысл. Пальцы до боли, грозя искрежить строгую форму, сжимали фуражку. Голова намокла, и с волос текло на лицо, за шиворот. Он разобрал только одно - Люба прощает его. И уже не помнил, что совсем недавно никак не мог решить - простить ли ее саму! Нет, он не помнил об этом. И ловил слова прощения с жадностью и самообольщением, тут же рисуя себе в горячечном воображении картины радужного будущего.
- Да ты не слушаешь меня! - почти выкрикнула Люба. - Сергей, что с тобой? Где ты?!
Опомнившись, Ребров что-то промямлил в ответ, пытаясь изобразить на лице улыбку.
- Ну зачем ты пришел сегодня, зачем еще раз? Ты же был вчера? Разве этого мало?
На него будто вылили ушат ледяной воды. Обруч на висках рассыпался, в глазах прояснилось. "О чем она? Ведь все было так хорошо…" Сергей встряхнул головой, и по сторонам разлетелись крупные брызги.
- Я хочу сама разобраться в себе. Пойми, Сережа, не надо приходить, не надо писать. Когда-нибудь потом я сама напишу или приду. Потом.
- Погоди! - Сергей взмахнул рукой, пытаясь остановить этот миг. - Люба, мне завтра в часть. Скажи хоть что-нибудь определенное. Ну пойми ты, что я уже устал ото всего, я не могу больше так.
- Вот и давай, Сережа, отдохнем друг от друга. Умные люди говорят, что такие передышки только на пользу идут Ты слышишь меня?
Но Сергей уже не слышал. Он шел в сторону больничных ворот. И Люба видела его напряженную, ссутуленную и промокшую под дождем спину.
"Может быть, это и к лучшему", - успела подумать она до того, как из-за ее плеча вынырнула волосатая полная рука медсестры, цепкие пальцы вцепились в ручку, и окно с шумом захлопнулось.
- Ты что это, девонька, всех моих больных застудить собралась?! Гляди у меня!
Люба молча прошла к своей койке. Она не чувствовала в душе покоя - даже то его подобие, что было в ней до сегодняшнего разговора, растворилось, исчезло. Вдруг очень захотелось домой. До слез, до крика. Она упала лицом в подушку и заплакала. Заплакала не от жалости к себе и не по Сергею, а просто потому, что слезы накопились и надо было дать им выход.
- Поплачь, поплачь, милая, - тяжелая рука опустилась на голову, пригладила волосы. - Так-то оно легче.
Люба дернула головой, затихла.
Через минуту от самой двери в палату до нее докатился шепот медсестры:
- Вы ее, девоньки, к окошку не подпускайте - еще сиганет вниз - греха потом не оберешься. Все они нонешние какие-то чокнутые, прости Господи!
5 Каленцев старался не замечать того, что происходило на его глазах, но еще больше он остерегался копаться внутри своей души, он боялся признаться себе, что неравнодушен к Оле, гнал эти мысли прочь. Но они возвращались. И деваться от них было некуда. "Старый дурак, - корил он себя, - ты же на восемь лет старше ее, неужели не соображаешь. Если б, к примеру, ему было сорок, а ей тридцать два - еще куда ни шло, но семнадцать и двадцать пять?…
Нет, не годится!" В свои двадцать пять Каленцев считал себя чуть ли не пожилым человеком. Его друзья и однокашники по училищу давно уже были женаты, имели детей, да и те, кто позже закончил учебу, не все, но все-таки большинство, приезжали в часть семейными, обремененными множеством забот. Втайне Каленцев завидовал им, но явно этого не показывал. Необорот, старался подчеркнуть свое независимое положение, делал вид, что гордится им. Так и шло время, постепенно отнимая из жизни год за годом, пока он не заметил, что из голенастой, пискливой девчонки, дочери командира части, получилось, какого неожиданно для всех, нечто стройное, пышноволосое, привлекательное…
Все это произошло недавно, каких-то полгода назад.
Но полгода эти Юрий Алексеевич ходил не то чтобы сам не свой, но все же несколько отвлеченный, излишне, как это казалось со стороны, задумчивый. Предпринимать что-либо он не решался и, хотя постоянно сам себя корил за слюнтяйство, чувствительность, запрещал себе думать об Оле, где-то в глубине души он знал, что просто еще рано, что надо выждать хотя бы годик, а потом… Теперь этого потом могло и не быть. Совершенно неожиданно на горизонте появилось непредвиденное препятствие, соперник, которого и соперником-то было какого неудобно признавать, мальчишка, юнец, его же подчиненный - рядовой Черецкий.
Что мог поделать старший лейтенант Каленцев? Что мог изменить Каленцев-человек? Ничего. Воспользоваться своим правом командира? Пойти на это Юрий Алексеевич не мог, не привык жить в разладе с совестью. Спокойно следить за развитием событий? Что могло быть хуже, мучительнее? Оставалось лишь одно - выжидать. Не за горами тот день, когда, окончив, как они сами ее называли, учебку, ребята разъедутся по частям. Уедет и Черецкий.
Но поможет ли это? Каленцев терялся в догадках, сомневался… но придумать ничего не мог.
Оля всегда смотрела на Юрия Алексеевича как на человека старшего, в общем-то хорошего и симпатичного, но не имеющего и не могущего иметь лично к ней никакого отношения. Ох, если бы хоть один неравнодушный взгляд, хоть одно теплое словечко - Каленцев знал бы, как ему быть! Но ничего не было: ни взглядов, ни слов…
А время шло, и его неумолимый ход Юрий Алексеевич ощущал на себе, постепенно свыкаясь со своим положением застарелого холостяка, ни на что не рассчитывающего, ничего не ждущего.
"Привет, Серый!
Пишет тебе бывший студент, а теперешний самый разнесчастный человек на свете, лаборант одной шибко научной конторы Мишка Квасцов. Эх, доля моя горемычная! Думал, до армии погуляю, отдохну всласть, покуролесю! Так нет! Кроме тебя, Серега, некому и печаль-то свою излить - вот до чего дошло.
А все пахан, папаша разлюбезный! Я на него, как на Бога молился, все ждал, когда он с чужбины возвернется да сыночку единственному подмогу окажет. Всезазря! Он даже не позвонил в институт, говорит, сам выкручивайся, мол, все условия для учебы были! Вот так вот! Это еще присказка, это всего лишь полбеды: как меня поперли из вуза-то, так он вмиг работенку подыскал. Говорит, чтоб ни единого дня на его шее не сидел. Вот так, Серега! Слава богу, хоть не к станку послал! Эх, да теперь все равно! Теперь мне и армии не миновать. Шутки шутками, а с учебой придется расстаться, как минимум, на три года. Такие дела! А ведь все носом вертели, и то нам не так, и это не эдак. Но теперь все - жизнь по новой начинать придется.
Как я тебе завидую. Серый, аж до скрежета зубовного - ты хоть времени даром не терял, а у меня все наперекосяк даже после армии восстановиться не дадут, придется заново с первого курса начинать! Ты меня уж извини за нытье это. Знаю, что у самого тебя есть горести. Да вот какого подумал, что ежели изолью и я свои перед тобой, поплачусь в жилетку, так и тебе немного полегче будет - что делать, Серег а, - жизнь есть жизнь, не такая уж она и сладкая да разноцветная, какой нам со школьной скамьи сквозь стекла ученья казалась А Любовь твоя оздоровела, все у ней в порядке. Я сеструху ее видал - не жалуется, тебе привет передает. Цени друга-то, где еще такого найдешь! Пассия твоя дважды меня по роже смазала, а я о вас же с ней и забочусь. Вот такие пироги!
На том и остаюсь твой друг непутевый Мих. АН. Квасцов, 21.07.199… г.".
Николай решил выйти на сестру Любы. Он считал это более надежным предприятием, чем разговаривать сейчас с ней самой с "больной". Обстоятельный во всем, он и в личных делах прежде всего искал контакта с родственниками избранницы. А раз таковых не имелось, за исключением старшей сестры, то, значит, с ней.
Ведь имеет же Валентина Петровна на Любу какое-то влияние. Конечно да! Иначе он и думать не мог. Иначе просто и быть не могло - так ему подсказывал опыт собственной семьи.
К сестре-то он и направился, будучи в очередном увольнении и пользуясь тем, что Любу пока еще не выписали из больницы.
Звонок на двери был все так же неисправен. "Ох, недотепы! - в сердцах подумал Николай. - Ну, ничего, когда я здесь буду хозяином - все по-другому пойдет!" Пока что исправлять звонок он не считал нужным. "Пускай убедятся, что без мужской руки в доме все равно им, двум бабам, не обойтись!" Постучал в дверь.
На стук никто не отозвался. Он постучал сильнее и дольше, чем в первый раз. Реакция была та же самая - гробовое молчание за дверью. Дома никого не было.
Он вышел на улицу и стал думать, что же делать дальше. Но мысли не приходили. Не приходили, кроме одной - ждать. "А вдруг Валентина Петровна опять в командировке?" Могло быть и такое. Но не уходить же вот так - несолоно хлебавши. И Николай уселся на лавочку под липами. Надо ждать. Ждать хоть до конца увольнения.