"Налево ли, направо, – ухмыляется он из ночи в ночь, – а всё равно – в ад!"
Просыпаясь, Артём долго трёт глаза, вспоминая, куда ведут все дороги, и подушка у него мокрая от слёз.
"Вот он какой – цвет будущего", – шепчет Артём.
И тут просыпается, растерянно моргая, пока не понимает, что до этого пробуждался во сне.
А прошлой ночью сон изменился. Теперь его траурную процессию встречал ворон, он стучал клювом по валуну, под которым покоился нищий, точно старался соскрести эпитафию:
Отобрали всё.
"Прошёл мимо", – нацарапал поверх неё Артём. Но прежде чем проснуться, почувствовал, как его горло сжимают короткие жадные пальцы.
Труба на крыше дырявила побледневшую луну. Но работа двигалась. Ему оставалось изобразить на картине себя, пишущим картину, на которой бы он изобразил себя, пишущим картину… "Не провалиться бы в эту бездну", – испуганно подумал Дериземля, и у него закружилась голова.
А утром к нему постучали. Никто не откликнулся, и через час дверь выломали, наполнив комнату гулким эхом. Помещение было пустым, но искать художника не стали, забрав то, за чем пришли, – стоявшую на мольберте картину.
Коан для троих
– Что такое дзэн?
Он улыбнулся:
– Вспомните, чему учили в школе, вспомните премудрости логики, теоремы и аксиомы, так вот дзэн – это всё наоборот.
Его зовут Елизар. Он милый, хотя и старый. "Уже сорок", – пожал он плечами, когда я брала интервью. Елизар – местная знаменитость, и сокурсницы-журналистки предупреждали, чтобы я называла его учителем. Вот ещё! Да и он смущается. Но интервью получится интересное, наверно, лучшее на факультете.
– А про чайную церемонию расскажете?
– Лучше показать, – потянулся он за чайником.
На шее у Елизара родинка, а на щеках, когда смеётся, – ямочки. Только смеётся он редко. Чай заварен по-тибетски: холодный, с бараньим жиром. Делаю над собой усилие, чтобы не морщиться.
– А "Будда" происходит от слова "будить"? – наивно распахиваю ресницы. – Называют же его – Пробудившийся…
Ну вот, опять ямочки запрыгали! И смутился. Боже, какой смешной!
Прощаясь, кокетливо надула губы:
– Возьмёте в ученицы?
Целый день думаю о приходившей студентке. Елизавета красива. Даже слишком. Мастер Хакуо отверг одну ученицу из-за красоты – и та обезобразила лицо раскалённым утюгом. Да и какой я учитель! Мне до просветления, как до неба. Разве лекцию прочитать. И то, когда она, достав блокнот, спросила про Будду, растерялся. Смешно, конечно. И всё же нашёлся: "А Елизар происходит от Елизаветы…"
И подумал, что это, возможно, не простая игра букв.
Всю неделю хожу к Елизару, в его тесную квартирку с видом на глухую стену. Мы разговариваем, смотрим японские гравюры с иероглифами, листаем пожелтевшие, в кожаном переплёте книги. Елизар – большой ребёнок, иногда мне кажется, что я его старше. И говорит он по-особенному, всё больше про сутры да шастры. А в житейских делах совершенно не разбирается. Учитель, одно слово! Но мне с ним интересно, мои ухажёры-мальчишки кажутся теперь скучными. Раз прихватила к Елизару одного, так не мог вставить и слова, пыхтел, тужился. А потом, выпятив подбородок, козырнул:
– Мне вас жаль – потерянное поколение.
– Мы-то потерянное? – вспыхнул Елизар. – А вас в капусте нашли!
Ого, да мы умеем кусаться!
Мне сделалось стыдно, и я стала приходить одна.
Февраль выдался сухим и ясным. Ковыряя на окне изморозь, вспоминаю старинную метафору о том, что жизнь бесконечна, как таяние снежинки в чистом небе.
И мне делается необыкновенно легко.
Надолго ли?
Все истории про учеников дзэн кончаются их просветлением. А вдруг потом снова наступает тьма? Вдруг беспокойные мысли снова застилают сознание, как пыль – зеркало?
С Елизаром легко. С ним можно молчать, а можно откровенничать.
– Замечали, всё бывает не так, как думаешь? – щурится он. – Ожидаешь горя – приходит радость, кричишь от счастья, глядь, накликал беду…
– Это оттого, что всё непостоянно, – быстро киваю я. И тут же шепчу: – А мне, Елизар, порой кажется, что моё счастье маячит на горизонте синим облаком… Только вот как его найти?
– Это всё равно что с зажжённым фонарём искать огонь.
У него на всё ответ! Вот уж кто свою Вселенную строит из слов!
Классический дзэнский коан: что такое хлопок одной ладони? А теперь у меня появилась другая тема для медитации: "Почему встреч ровно столько, сколько и расставаний?" Я размышляю об этом, когда в одиночестве считаю часы до возвращения Лизы. У нас уже вошло в привычку проводить вечера вместе. И что она во мне нашла? Вчера за чаем бегло рассказала о своём детстве: родители развелись, выросла с матерью.
Может, она видит во мне отца?
Сегодня это случилось! Сидя в кресле, Елизар по обыкновению что-то рассказывал, то и дело ероша пятернёй волосы, как вдруг я почувствовала неудержимое влечение. Пересев к нему на колени, обняла, поцеловала. Он отстранился, но я крепко прижалась к нему всем телом…
В постели Елизар оказался не на высоте, но мне почему-то это совершенно безразлично. Главное, я поняла, что люблю его! Он признался, что после развода у него не было женщины. Бедный! Но в глубине мне приятно, не хочу его ни с кем делить, даже с прошлым…
Пробовал медитировать – напрасно! В голове крутится какая-то ерунда: "Елизар, Елизавета – ели за "р", ели за вето!"
Похоже, мой дзэн летит к чёрту.
Приходил Елисей. Не удержавшись, я рассказал про Лизу. Он стал выспрашивать и хохотать: "Значит вас уже трое – ты, она и любовь?" А глаза серьёзные. Елисей не верит ни в Бога, ни в чёрта. Но любит библейские изречения. "Один человек на свете, – гладит он щетину на подбородке, – и нет у него ни отца, ни матери…" А потом ржёт: "И друзей нет, и врагов – одни интересы…" Он с детства такой, и чего я его терплю? "Ну что, горе-буддист, – толкает меня в бок, – кто жизни не знает, тому других учить?" Я завожусь, и мы до хрипоты спорим. Елисей при деньгах, но не трудоголик и ещё не утратил вкуса к жизни.
– На сайте знакомств, – рассматривая холёные ногти, делано зевает он, – нашёл фотографию одной молоденькой – ищет секса по телефону. Я подумал, зачем фото, если по телефону? И точно – оказалась старухой.
– Ты это к чему?
– А к тому, что все кругом врут.
Я хотел промолчать, но не удержался:
– Завидуешь?
– Безумию? – вскинулся он, и я понял, что угодил в десятку. – Эх, Елизарчик, жизнь всё равно своё возьмёт, это вначале весело, а после женщина скажет: "На в лоб, болван!" А ты прочитаешь наоборот – то же самое получается… Так стоит ли начинать?
– Не философствуй – не тянешь, – огрызнулся я. Елисей оскалился:
– Да пойми, чудак-человек, сначала встреч больше, чем расставаний, потом – наоборот… В конце концов, кто из нас буддист? А молодым сегодня переспать, что воды пригубить, – гнул он своё. – Поверь, я лысину протёр на чужих подушках, и тебя заклинаю: "Трахать – трахай, а любить – не люби!"
– Не знал, что у меня появился опекун. Елисей похлопал по плечу:
– Ну, зачем так, я же школу на год раньше закончил, так что на правах старшего брата…
А потом сказал гадость. И мы чуть не подрались.
Показала матери фото Елизара. Она съехидничала:
– Не могла найти моложе?
– А ты нашла, да не удержала, – огрызнулась я.
И на глазах поцеловала фотографию. С тех пор мать шипит по каждому поводу. Ну и пусть, главное, Елизар – мо-о-о-й!..
Ничего не могу делать. Постоянно думаю о Лизе, о её бывших поклонниках, и не могу преодолеть мальчишеского желания быть лучшим. Опять был Елисей. С порога протянул письмо. Вот, говорит, почитай на досуге, полюбуйся на себя со стороны.
"Елизар со школы не от мира сего. Идеалист, мечтатель. А теперь ещё и влюбился! "Женщина окрыляет", – подтруниваю я. А он принимает всё за чистую монету! Начинаю по-дружески увещевать. Какой там! Слеп, как крот, глух, как тетерев. Ладно, думаю, зайду с другого конца. И посоветовал: "А чтобы в грязь не ударить, прими виагру". Думал, он меня убьёт! Вот и верь, что буддисты мухи не обидят.
Взлетать приятно – падать больно. А Елизар, как все влюблённые, этого не понимает. Эх, дурья башка, кто тебя защитит? Кто убережёт от женского коварства? Елизавета, иду на вы! Может, мне, как Цезарю и Наполеону, писать о себе в третьем лице?"
Сложив листок вчетверо, я позвонил Елисею:
– Извинения принимаются.
– Значит, прочитал, – вздохнул он. – Ладно, Елизарчик, мир… Люби себе на здоровье, только учти, современные девушки прилипчивы – потом ложкой не отскребёшь. Их учат за своё счастье драться… – Он заржал. – С нами.
И повесил трубку.
Во сне я читаю вслух о дзэне Будды: "Положение царей и правителей считаю я пылью. Сокровища из золота и драгоценностей вижу я грудами кирпича и булыжника. На тонкие шёлковые одежды смотрю я, как на рваные лохмотья. Мириады миров вижу я крошечными плодовыми семечками, а величайшее озеро Индии – капелькой масла у себя на ноге. Мировые учения воспринимаю я, как магические иллюзии, нирвану – как страшный сон среди дня. На суждения о зле и добре я смотрю, как на змеиный танец дракона, а на подъём и падение вероучений – как на смену времён года".
Подняв голову, я замечаю, что вокруг собралась толпа.
"А разве сам дзэн не иллюзия? – слышится мне насмешливый голос Елисея. – Выделить одну из иллюзий, назвать её отсутствием иллюзий – вот и всё твоё просветление… Нет, брат, всё – ложь!"
И, просыпаясь, понимаю, что Елисей больше буддист, чем я.
Вчера произошло странное знакомство. По дороге в университет меня обогнал чёрный мерседес. "Знакомиться на улице неприлично, – мягко улыбнулся вышедший из него мужчина, – не ставьте меня в глупое положение, скажите, где вас искать?" Было холодно, у меня мёрзли уши, а изо рта шёл пар. Я прошла мимо, но спиной чувствовала, как мерседес медленно едет за мной. У дверей университета не выдержала, обернулась и покрутила у виска. А после занятий мужчина встретил меня с охапкой свежих роз. Я опять прошла мимо. Он бросил цветы в снег. И тогда мне стало жаль. Не знаю, кого больше: его или себя – хочу одного, а делаю другое.
В "суши", куда мы пошли, было пусто. Елисей, так он представился, заказал острые блюда с непроизносимыми японскими названиями и коньяку, который я выпила залпом. У Елисея нос, как заснувший на козлах извозчик, и большие печальные глаза.
– Вы – еврей?
Он неопределённо махнул:
– К старости все делаются немного евреями. Кокетничает, он не старше Елизара. Сколько ему? Впрочем, какая разница, нам детей не крестить. А всё же интересно.
К выходу опять подкатил мерседес с шофёром. Выскочил, открыл дверцу. От коньяка я слегка опьянела, Елисей подставил руку, и, разгорячённые, мы опустились на заднее сиденье.
Елисей вызывающе богат, когда я намекнула на это, отмахнулся:
– Разве с голоду не пухну.
– Нет, вы прямо королевич Елисей из сказки, можно я вас так буду называть?
– Вы любую сказку превратите в быль, – откланялся он. – А быль – в сказку.
Лиза не приходит второй день. Звонит, говорит, экзамены. У меня тяжело на душе. Валяясь в постели, перечитываю буддистскую притчу: "Прячась от тигра, человек ухватился за корни дикой виноградной лозы, растущей над пропастью. Дрожа от страха, глянул вниз, а там его поджидает крокодил. А тут ещё две мыши, чёрная и белая, потихоньку подгрызают лозу. И вдруг висящий над бездной человек заметил рядом спелую, сочную землянику. Протянув руку, сорвал её. Как же вкусна она была!"
Прекрасно, только где найти такого человека?
Елисей – холостяк.
– Сколько женился – столько же разводился, – бесшабашно подвёл он черту под историей своей семейной жизни.
И погладил небритый подбородок, заставляя вспомнить о семи жёнах Синей Бороды.
– Значит, серебряная свадьба не для вас? В глазах у него заплясали чёртики.
– Знаете, как говорят про такие пары? – наклонился он. И, округляя ладонь у рта, прошептал с деланой серьёзностью: – "Их обитель в тихом вое: любовь ушла – остались двое…"
Всю неделю Елисей водит меня по ночным клубам, и я потом целый день разбитая. Да и в клубах – скука смертная, шум, гам, везде одно и то же. Если бы не Елисей, умерла бы с тоски. Правда, и он иногда перегибает.
– Люди, девочка моя, ужасны, – закинув ногу на ногу, вещает густым басом, – упал – затопчут…
Будто сама не знаю!
– Надо больше "зажигать", – отворачиваюсь я к танцующим. И чувствую спиной, как его передёргивает. У Елисея такая культура речи, что, по-моему, с соотечественниками его скоро будет разделять языковой барьер.
Зима на исходе, на прогалинах чернеет земля, уныло торчат деревья.
Лиза стала бывать реже. Подозреваю, тут не обошлось без Елисея.
Но что делать? В конце концов, искушений много, от всех не убережёшь. К тому же они – внутри, так что пускай всё идёт своим чередом.
Хожу по комнате и, сцепив руки, твержу: "Не желай, чего не имеешь, а не имеешь ты ничего…"
Сегодня Елисей, подарив букет, который не уместился у меня в руках, сделал предложение. Я сказала, что люблю другого.
Он остался невозмутим. Точно ждал отказа. Только и сказал: "Отчего, Лиза, всё бывает не так, как думаешь?" Неужели все взрослые выражаются одинаково? Но Елисей упрямый, чувствую, ещё не раз вернётся к разговору.
А с Елизаром мы стали ссориться. По пустякам. Дуемся, обижаемся. Что это? Борьба характеров? Вчера он, угрюмо насупившись, залепил: "Тебя надо содержать и терпеть. А я не могу ни того, ни другого…" Глупый, думает, мы расстанемся. Нет, Елизарушка, я тебя не брошу! У меня такого ни с кем не было. Прямо африканские страсти! Елизар говорит, что в постели я – генерал…
Наш роман длится уже вечность. Мы едим, разговариваем, занимаемся любовью, но Лиза далека от меня, будто в первый день.
"Не желай окружающего мира – он тебе не принадлежит", – учат мастера дзэна.
"Не старайся понять и ближнего", – всё чаще думаю я.
За окном серо, всё утро валит снег. Настроение не из лучших. На носу диплом, а что дальше? Бегать с высунутым языком? Елизар говорит, лёгкого хлеба не бывает. Но я ещё так молода! Собралась переехать к нему. К тому же мать пилит. Но как работать? Елизар старомодный, у него ни компьютера, ни Интернета. Да и квартирка – с ноготь, а дома у меня своя комната.
Лиза от меня всё дальше. Не удержался, позвонил Елисею. Он выслушал с холодным равнодушием:
– Что ты хочешь, это жизнь…
– А ты, случайно, не вмешиваешься? – затаил я дыхание. Он промолчал.
– Пойми, я её люблю…
Он опять промолчал. Тогда я вышел из себя.
– К чему столько слов? – перебил он. – Ты сказал – я поверил, ты повторил – я засомневался, ты стал настаивать – я понял, что ты лжёшь. Себе, Елизарчик, себе.
В его словах была какая-то правда, и я сменил тон.
– А помнишь, как ты был влюблён в одноклассницу, как рассказывал, что провёл с ней ночь за разговором, будто в постели вас разделял меч?
– Это с какой? – хмыкнул он. – Женщин в юности много, а комплексов – ещё больше…
И положил трубку.
Апрель повис на плече, как плачущая женщина. Я брожу по улицам, плюю в бегущие ручьи и наблюдаю, как вода уносит плевки под лёд. Весной одиночество ощущается особенно остро. Это Елисей может стиснуть зубы: "Я волк-одиночка, и – точка!" А я – нет. Лиза капризна, как у всех молодых, у неё в голове ветер. Но без неё я схожу с ума!
"Вот и весь твой дзэн, – прыгая на проталинах, чирикают воробьи, – вот и весь дзэн…"
Боже, какая я дура! Мало того, я просто грязная, продажная девка! Вчера Елисей пригласил к себе. У него дорогие апартаменты, множество комнат, в которых можно заблудиться. Он был обаятелен, много шутил, и я хохотала, как безумная. Прежде чем выпить, мы согревали коньяк в ладонях и медленно кружили под какую-то мелодию в стиле ретро. Впервые со дня знакомства Елисей был чисто выбрит, его глаза жарко блестели, и я чувствовала, как бьётся его сердце. Он болтал о пустяках и вдруг, приподняв мне подбородок кончиками пальцев, привлёк к себе. "Дорогая моя, – горячо зашептал он, – я сгораю от любви, вспомни Клеопатру, египетские ночи… Я дам сколько хочешь… Сто тысяч, двести… Только одну ночь, детка, только одну… И всё останется в тайне…"
Не знаю, как это случилось…
После этого сидела, как каменная, ничего не чувствовала. Елисей устало закурил, потом молча выдвинул ящик стола. Когда до меня дошло, я закричала: "Не надо мне никаких денег!" Он пожал плечами и больше не произнёс ни слова. Я стала одеваться, с холодным безразличием он подал пальто.
По телефону выплакалась подружкам. "Ничего себе, – удивились те, – ты ещё долго держалась…"
Простит ли Елизар?
Подруги советуют не рассказывать, но разве я смогу?
Всё кончено. Позвонила Лиза, рыдала: "Нам надо расстаться…" По телефону ничего не объяснила, а при встрече выложила всё. Я дал пощёчину. "Вот он, хлопок одной ладони", – глядел я на удалявшуюся узкую спину, на худые, мелко сотрясавшиеся плечи…
Месяцы кружат свой хоровод, уже лето. Я оставил дзэн-до и, затворившись в четырёх стенах, перебираю случившееся.
Иногда заходит Елисей, издевается: "Ну что, Елизарчик, их осталось двое? Только вот кто ушёл – он, она или любовь?"
Спиритический сеанс для Николая Второго
– Понедельник, вторник, четверг – три "мужских" дня, а среда, суббота и пятница – три "женских", – бубнил кривой мужик, катая по тарелке голубиное яйцо, – "мужские" дни счастливые по нечётным числам, а "женские" – по чётным…
Этого чернявого оракула привезли к государю из-за тридевяти земель, на телеге, которая тащилась позади славы, – у себя в провинции он нагадал недород и болезнь губернатора.
– Мужчина проживает в одиночку, а женщина делит жизнь с приплодом, – пояснил оракул, увидев вздёрнутую бровь. Из сада пахло яблонями, и душная истома стояла на балконе, как гвардеец. В этот час умирают споры, а в темноте карманов рождается истина, за которой лень сунуть руку.
"Скорее бы вечер…" – подумал Николай, отстукивая на подлокотнике военный марш.
Была годовщина коронации, в Царском Селе чертили на воде "Боже, царя храни" и, готовясь к фейерверку, заряжали пушки. Песочные часы на подоконнике цедили время, которое должен был скрасить прорицатель, но государь уже клевал носом. Его шея вылезала из воротничка, а подбородок касался груди. Во сне он видел свой экипаж посреди толпы, как это было недавно в голодающей губернии, когда матери протягивали ему пелёнки, на которых прорех было больше, чем заплат. Швыряя медяки, он то и дело поворачивался так, чтобы не слышать плача, но половина его лица всё время оставалась в тени. А другая горела, будто от пощёчины. "Сами не знают, чего хотят…" – подумал он, разворачивая письмо, прилетевшее к нему "аэропланом". Целую вечность его палец скользил по бумаге, но ему показалось, что он забыл грамоту, что буквы принадлежат какому-то неизвестному алфавиту, он едва разобрал одно слово, и это был день недели…