- Мы поедем встречать папу, - просипела Жаба.
- Что-о? - переспросил Кессель, однако не потому, что не разобрал слов Жабы.
Быстро обернувшись. Рената состроила укоризненную мину, потом пожала плечами и ответила только:
- Да! - Очевидно, эти гримасы и жесты, которых не должна была видеть Зайчик, означали, что Кесселю все объяснят позже.
Рената, в общем, рассказывала о г-не д-ре Вюнзе довольно много. а на взгляд Кесселя - даже слишком много, хотя это не было ее любимой темой и она не ставила, как иногда бывает, своего первого мужа в пример второму: нет, она частенько говорила о нем достаточно обидные вещи, хотя намеренно придерживалась при этом самого сухого и нейтрального тона, чтобы не показаться пристрастной или. как она сама выражалась, "подлой". Самого д-ра Вюнзе Кессель никогда не видел, даже на фотографии. Если у Ренаты и сохранились где-то его фотографии, она их никогда не доставала.
Теперь, зная, в чем дело, Кессель нашел разгадку некоторых странных высказываний Керстин по дороге сюда - сначала в поезде, потом в машине. Значит, ребенку это уже тогда было известно. Однажды, когда у Жабы ненадолго прорезался голос, она спросила у матери: "Скажи, кого ты любишь больше всех на свете?" - "Тебя", - ответила Рената -"Нет, - уточнила Зайчик, - я имею в виду, из мужчин?" - Это было в поезде, днем, когда они уже встали и позавтракали. Кондуктор превратил спальные места обратно в сидячие. Кессель сидел у двери в коридор и читал книгу. Рената и Жаба сидели у окна. В Провансе стоял облачный душный день. Они переезжали пересохшие русла речек.
Услышав вопрос Зайчика, Кессель оторвал взгляд от книги и посмотрел на Ренату. Он не собирался облегчать ей жизнь, делая вид, что не слышит ее ответа.
Рената бросила на него быстрый взгляд.
- Это сложный вопрос, - наконец сказала Рената.
- Папу? - продолжала докапываться Зайчик.
- Это действительно сложный вопрос, - повторила Рената.
- А я больше всех люблю папу! - призналась Жаба.
- Естественно, - облегченно вздохнула Рената, - это вполне естественно, что ты больше всех любишь папу.
- Хоть бы он приехал поскорее! - воскликнула Зайчик, поцеловала свою плюшевую кошку и подняла ее высоко над головой, чтобы та могла выглянуть из окна.
На пляже, когда Рената, совершив несколько забавных телодвижений, натянула под платьем купальник, а Зайчик унеслась к морю, чтобы показать его своей кошке Блюмшен, Кессель спросил, зачем сюда едет д-р Вюнзе.
- Ты не будешь переодеваться? - спросила Рената.
- По-моему, ты прекрасно поняла, о чем я тебя спрашиваю, - произнес Кессель. - Впрочем, могу повторить: зачем едет сюда этот господин Вюнзе?
- Ну и глупо так ревновать. Я же давно его не люблю.
- А я и не спрашивал, любишь ли ты его или нет. Я спросил, зачем он сюда едет.
- Ты хочешь испортить мне настроение?
- Это еще неизвестно, кто кому портит настроение!
- Тоже мне, нашел повод ревновать!
- Я не ревную. Просто я не собирался проводить отпуск в обществе господина Вюнзе.
- Но я же не могу запретить ему приехать! Кроме того, он приедет со своей девушкой. Так что ревновать тут совершенно нечего.
- При чем тут "запретить"? - удивился Кессель. - Ты же не будешь уверять меня, что у вас с ним не было сговора.
- Я прошу тебя не употреблять слова "сговор"! В конце концов, это только ради Зайчика.
- Значит, ты все-таки знала, что этот Вюнзе…
- Почему ты все время называешь его "этот Вюнзе"? Я уверена, что вы с ним подружитесь.
- Вряд ли я сумею подружиться с каким-то типом из этого вашего Ремшейда.
- Во-первых, Люденшейда, а во-вторых, это чушь!
- Можно вопрос? - начал Кессель, - Ты вообще-то собираешься когда-нибудь сообщить вашему Зайчику, что я - твой муж?
- Для этого Курти сюда и едет, - Рената распрямила спину - Да, именно для этого! Мы скажем ей это вместе. Родители должны щадить психику ребенка, он имеет на это право: такую ужасную весть можно сообщать только в мягкой форме.
- И когда же это произойдет?
- В свое время. Скоро - Рената потянулась к Кесселю с явным намерением поцеловать его, но он уклонился.
- Я хочу, - сказал Кессель, - чтобы ты, начиная с сегодняшнего дня, снова спала со мной в одной комнате.
- Сегодня я не могу, - сказала Рената, - Вот когда мы ей все скажем, тогда, конечно, прямо сразу, я тебе обещаю…
- Мне не нужно прямо сразу, мне нужно сегодня.
- Мы можем все втроем пойти и сказать ей - так, наверное, будет даже лучше.
- Значит, сегодня ты со мной спать не будешь?
- Ну, когда Зайчик заснет… - проворковала Рената.
- Я говорю не об этом, я спрашиваю тебя, будешь ли ты жить со мной в одной комнате. Как полагается.
- Пока мы ей этого не сказали, я не могу. Нельзя так травмировать ребенка. Ребенок этого не перенесет. Ну войди ты в мое положение…
- Прежде всего я вхожу в свое положение, - сказал Кессель.
- Ты ведешь себя, как мальчишка, - заявила Рената.
- И последний вопрос, - объявил Кессель. - Значит ли это, что вы с господином Вюнзе будете жить в одной комнате, чтобы уж создать Зайчику полную иллюзию?
- О чем ты говоришь! Я же не люблю его. И, кроме того, я давно уже не его жена, а твоя.
- Хорошо, что ты хоть это помнишь, - вздохнул Кессель, поднимаясь на ноги.
- Ты куда? - спросила Рената - Ты не будешь надевать плавки?
Альбин Кессель даже не обернулся. Он спустился к воде, снял башмаки и носки, высоко закатал брюки и отправился на прогулку по пляжу.
До Морсо было километров тридцать. Когда Кессель около двух часов вернулся со своей затянувшейся прогулки, Рената была в прекрасном настроении, хотя и встретила его легкими упреками. Она искупалась - правда, у самого берега, потому что из-за прибоя нельзя было далеко заплывать, - а купание всегда приводило ее в хорошее настроение. Она быстро все собрала, и они поехали сначала домой - "оставить вещи, а то чемоданы Курти не влезут в багажник. У него всегда бывает очень много вещей", сообщила Рената, - а потом в Морсо. Кессель сказал было, что лучше останется в Сен-Моммюле, потому что машина маленькая, места и так мало. "Нельзя, - шепнула ему Рената, - я же сказала: Курти приедет с девушкой. Надо было как-то объяснить это ребенку. Я сказала ей, что это твоя девушка".
На целых несколько секунд Кессель лишился дара речи. Наконец он открыл рот, но сумел вымолвить только:
- Однако между нами все останется по-прежнему.
- Конечно, - шепнула Рената. Оглянувшись, не смотрит ли Зайчик, она поцеловала Кесселя в щеку.
Г-н д-р Курти Вюнзе был приземист и кругл, на нем было что-то вроде куртки-ветровки со множеством молний, пряжек и карманов, у него были рыжие волосы и рыжая борода. Но это был не дьявольски-огненный рыжий цвет, как у Якоба Швальбе, а какой-то матовый, морковный. Волосы на голове и бороде были почти одинаковы: они торчали острыми, мягкими спиральками и росли как бы двумя пучками, один из которых тянулся ото лба вверх, другой от подбородка вниз. Протягивая ему руку, Кессель подумал: если бы он однажды надумал отпустить баки, они торчали бы у него еще вправо и влево, и тогда он превратился бы в законченное подобие розы ветров.
Зайчик прыгала то на одной ноге, то на другой, сипло выкрикивая:
- Как я рада, как я рада! Папочка приехал! Мамочка, что ж ты не поцелуешь нашего папочку?
Вот подлая тварь, подумал Кессель. Она ведь наверняка давно все знает.
Курти и Рената замялись, но Зайчик не отставала. Рената послала извиняющуюся улыбку Кесселю, Курти - своей девушке, и Рената чмокнула Курти куда-то в подбородок.
- Нет, нет, - квакала Зайчик, - только в губы!
- Она и поцеловала меня в губы, - попытался оправдаться Курти.
- Неправда! - обиделась Зайчик. - Я точно видела!
Но Курти взялся за свой багаж (это были не чемоданы, а так же, как и у Зайчика, нечто вроде бесформенного рюкзака плюс большое количество пластиковых пакетов; Гундула, его девушка, несла старый матерчатый чемодан, перетянутый ремнем, потому что у чемодана был только один замок) и постепенно - правда, не без труда - уложил все в маленькую машину.
Гундула была на голову выше Курти, очень худа и обладала самыми грязными ногами, которые Кессель когда-либо видел в жизни. Заметив, что Кессель смотрит на ее ноги, Гундула сказала извиняющимся тоном:
- Мы тридцать шесть часов провели в дороге.
- Да, я понимаю, - сказал Кессель.
- Я взяла с собой только сапоги - продолжала Гундула, - но в них слишком жарко. В поезде была такая жара.
- Обращайся к Гундуле на "ты", - шепнула Рената Кесселю, - чтобы Зайчик ничего не заметила. Ты же мне обещал!
- Что-то я этого не припомню, - усомнился Кессель.
- Я прошу тебя! - взмолилась Рената.
Кессель избрал нечто среднее, решив вообще никак к ней не обращаться, что было совсем нетрудно, к тому же этого никто даже не заметил, потому что Зайчик с д-ром Вюнзе всю дорогу говорили за восемь человек.
Маленькая машина Ренаты ползла по одному из тех малоезжих прямых шоссе, что отходят от большого автобана Север-Юг, лежащего на двадцать километров дальше вглубь страны, соединяя его с городками на побережье. Рената сидела за рулем, рядом с ней помещался д-р Курти Вюнзе, держа между колен Зайчика. Кессель сидел сзади слева и был занят тем, что всячески старался избежать соприкосновения своих ног с ногами Гундулы. Гундула только улыбалась. Кессель прикинул: ей двадцать один год, значит, она родилась в 1955-м (двадцать один, то есть столько же, сколько было Юлии, когда Кессель с ней познакомился. Но с Юлией - никакого сравнения!). Итак, 1955-й. Кессель тогда учился в Университете. Время, в общем-то, было хорошее, почти что прекрасное было время - если бы не эта холера Вальтраут. Да, задним числом все мы мудрецы.
Гундула все улыбалась. У нее был длинный подбородок, плоское лицо и заколотые волосы цвета соломы - сбоку что-то вроде слегка подвитого чуба или челки, сзади пучок. Такие прически, вспомнил Кессель, были в моде в старые недобрые времена: это была арийская прическа. Поскольку родилась Гундула в 1955 году, таких грехов на ее совести не могло быть. Заметив, что Кессель внимательно изучает прическу Гундулы, Рената решила взять ее под защиту: "Сейчас это опять входит в моду". Что ж, подумал Кессель, навязать себе эту даму в качестве "моей девушки" я, во всяком случае, не позволю.
Он стал представлять себе в лицах ту сцену, которая разыграется - нет, которую разыграет он, Кессель! - тотчас же, как только они приедут в Сен-Моммюль-сюр-мер. Главное - начать, а там уж всем действием будет управлять он один. Вот здесь расположен его номер, слева - двойной номер, где живут Рената и Зайчик, еще левее - номер, снятый, как он узнал, для Курти Вюнзи и Гундулы, но Гундуле придется - "Только в первое время!" - пообещала Рената - делать вид, что она живет в одном номере с Кесселем, и лишь поздно ночью пробираться к себе. "И чтоб никаких интрижек!" - шутливо пригрозила Рената. Однако настроение у Кесселя было настолько испорчено (Рената этого не заметила), что мысль о подобной интрижке его даже не развеселила, хотя в тот момент он еще ничего не знал о том, какие у Гундулы ноги. Кессель прикинул: размер, наверное, сорок второй. Она спокойно могла бы носить мои башмаки, подумал Кессель; это его потрясло.
Итак, сразу по приезде Зайчик, испуская сиплые сентиментальные звуки, побежит вслед за Вюнзе к нему в комнату. Гундулу уже предупредили, что ей - только на первое время! - придется поставить свои вещи в комнату к Кесселю. Ноги-то свои она не сможет оставить за дверью, подумал Кессель. А ее сапоги я просто вывешу за окошко. Может быть, подумал он, утром удастся раздобыть такие деревянные щипцы, которыми торговки на рынке достают огурцы из рассола (как будут "деревянные щипцы" по-французски? Надо посмотреть в словаре). Этими щипцами я буду собирать белье Гундулы - она наверняка разбросает его по всей комнате. А комната-то не ее.
- Почему у вас такой мрачный вид? - обратилась к нему Гундула.
- Простите? - встрепенулся Кессель.
- Я говорю, что у вас мрачный вид!
Рената снова обернулась и тихонько свистнула: это явно было предупреждение. Что опять случилось? - удивился было Кессель, но тут же сообразил: Гундула обратилась к нему на "вы".
- У меня всегда такой вид, - буркнул Кессель и отвернулся насколько мог к окну.
Значит, средняя комната будет свободна. И вот тогда он, Кессель, мягко, но решительно заведет Ренату в эту комнату и скажет: Рената, скажет он, слушай, мне это все надоело. Рената, конечно, будет возражать, говоря что-нибудь вроде: "ну, неужели ты не понимаешь?" - но он, Кессель, скажет ей ясно и определенно: эта комедия недостойна взрослых людей. Мало того, что я тут уже сам себе кажусь лишним, что мне против воли навязывают какую-то девушку, которая не только носит имя Гундула и сапоги сорок второго размера, но еще и прическу, как у актрисы Хайдемари Хатхайер во время самых тяжелых ее запоев (да-да, он еще будет шутить, и его шутки будут полны сарказма), мало того, что я уже целую неделю практически шагу не могу ступить, а ты унижаешь себя настолько, что даже боишься признать себя моей женой - не ори, пожалуйста, наверняка скажет Рената, но орать он все равно будет, - так еще, скажет он, еще к тому же четверо взрослых должны разыгрывать дурацкую комедию ради какой-то сентиментальной Жабы с желтушными глазами, которая и без вас давно все знает, ты напрасно ее недооцениваешь. Я даю вам, г-ну д-ру Вюнзе и тебе, ровно полчаса, тридцать минут и ни секундой больше, и за эти тридцать минут вы скажете вашей Жабе все, а если через тридцать минут этого не произойдет, то тридцать первой минуты мне вполне хватит, чтобы просветить ее в полной мере.
И, не дожидаясь ответа, он, Кессель, немедленно выйдет вон, не то чтобы хлопнув дверью, но закрыв ее так, чтобы Ренате стало ясно: он не шутит. Эти тридцать минут… Ну, их можно потратить хотя бы на открытку тому же Экхарду Хеншайду. Адресовать же ее можно, наверное, и так: Экхарду Хеншайду, писателю, город Амберг, ФРГ. В конце концов, Хеншайд однажды издал гнусный пасквиль про свой родной город, амбергские почтальоны наверняка ему этого не забыли. Найдут. А напишет он вот что: "Дорогой Экхард, пишу Вам, находясь в отпуске, описание которого вполне можно было бы включить в Вашу замечательную книгу "Тяжелый случай"…" - или что-нибудь в этом роде. У него будет целых тридцать минут, чтобы как следует продумать текст.
Когда маленькая машина остановилась перед пансионом "Ля Форестьер". навстречу им выбежала мадам Поль, желая приветствовать новых постояльцев. Д-р Вюнзе заговорил с мадам Поль на языке, который, очевидно, считал французским. Гундула и Зайчик, изображавшая малыша, неловко, но старательно помогающего взрослым, принялись перетаскивать багаж, а Кесселя отвела в сторонку Рената.
- Прошу тебя, - объявила Рената, - будь хоть чуточку осторожнее.
- Рената, - начал Кессель, - я хочу тебе кое-что сказать…
- Не называй ты Гундулу на "вы", - продолжала Рената. - Ребенок моментально это заметит.
- А я и не называл! Я вообще с ней не разговаривал. И кроме того…
- Да, возможно. Но зато она обращалась к тебе на "вы". Обещай мне, что ты проследишь за этим.
- Рената, - вздохнул Кессель, - хоть я и собирался сказать тебе это там, наверху…
- Да, конечно, - сказала Рената. - Но сейчас для нас главное - пережить сегодняшний вечер. Понимаешь, дедуля - ну, отец Курти - тоже ничего не знает.
- Кто? - оторопел Кессель.
- Да, - подтвердила Рената, - Его родители тоже здесь. Бабуля уже в курсе, она все знает, а дедуля - нет. Мы не могли сообщить это дедуле. Я все объясню тебе позже - или, если хочешь, тебе объяснит Курти. Дедуля с бабулей пригласили нас на ужин. Зайчик так рада, так рада, что, наконец, увидится с ними.
- Ах… - промолвил Кессель.
- Естественно, ребенок рад. Она давно не видела дедушку с бабушкой.
- Ах вот как, дедушка с бабушкой тоже приехали?
- Они уже скоро уезжают. Мы пробудем вместе всего каких-нибудь два-три дня. Как тебе понравился Курти? Как муж, он, конечно, никуда не годится, - Рената нежно взглянула на Кесселя, но тот упорно смотрел в сторону, - однако человек он, в общем, неплохой. Безобидный, но неплохой. К тому же он хорошо говорит по-французски. Он чувствует себя здесь, во Франции, как дома. Это и для нас хорошо, между прочим. Поцелуй меня, пока Зайчик не видит.
- Зайчик все видит, - возразил Кессель и ушел. Он поднялся к себе в номер, запер дверь, распахнул окно, пододвинул к нему стул и уселся, положив ноги на подоконник. Он смотрел на вечернее небо, покоившееся над морем. Сейчас он бы не удивился, увидев на небе два перекрещенных следа от сверхзвуковых самолетов. Но небо было чистым, неярким (заходящего солнца из окна не было видно), светлым у горизонта и темневшим к зениту, где плыли темно-серые вытянутые облака. Сцена, которую я так хорошо придумал, была вычеркнута режиссером, подумал Кессель. Как старый телерадиоавтор, он знал, что это всегда случается с самыми лучшими сценами.
Рядом с главным входом, то есть с парадным подъездом отеля "Маритэн", находилась дверь в "Бар Маритэн". И, хотя яркая неоновая надпись над входом гласила "Nightclub", однако сквозь широкие, неплотно занавешенные окна было видно, что это обычное бистро, только не закрывающееся на ночь. Музыка была, но не оркестр, а магнитофон, с которым время от времени манипулировал бармен. Несколько человек даже танцевали. Большинство столиков было свободно - всего в баре сидело, наверное, человек двадцать.
У стойки, спиной к окну, в полном одиночестве позировала дама в чрезвычайно узких джинсах. Джинсы были настолько узки, что подчеркивали малейшие складки кожи, так что Кессель невольно подумал: черт побери, эта задница мне знакома!
Однако Кессель и после этого не вошел бы в бар, если бы над стойкой не было картонного плакатика с надписью "Pression" - надпись он заметил еще издалека. За несколько дней, проведенных во Франции, он успел выучить эту важную вокабулу: она означала, что здесь подают бочковое пиво.
Кессель тоже встал к стойке, сказал бармену: "Pression" и взглянул на даму в тесных красных джинсах. Дама ответила на его взгляд, улыбнулась и кивнула в знак приветствия.