После того как я несколько раз подтвердил это, он позволил мне вернуться к своему креслу.
- Так! И что это вам говорит?
Я в замешательстве покачал головой.
- Ну, как же так? Это называется, что вы в курсе дела? И это говорит мне юрист? Скажите, кто самый старшин член этого колледжа?
- Вы, без сомнения!
- Вот именно! И в этом-то и есть суть, мой милый. Не кажется ли вам странным, что, когда суд старейшин заседал, - я полагаю, что заседал он по поводу этой неприятности с Гетлифом, хоть это в данном случае совершенно неважно, - так вот, не кажется ли вам странным, что никто не пригласил меня занять принадлежащее мне по праву место?
И Гэй вскинул свою величественную голову.
- Я бы никогда не подумал… - начал я.
- Но вы должны были подумать. Вас не удивляет, что меня не только не пригласили занять принадлежащее мне по праву место, но еще всячески пытались отговорить от этого? Я получил несколько писем от ректора, в которых он намекал, что это, изволите ли видеть, может оказаться мне не под силу! Писем, переполненных самыми лестными отзывами, но… соловья баснями не кормят, мой милый! Он даже намекал на то, что я, видите ли, не буду в состоянии приезжать в колледж. Чистейший вздор! В конце концов суд мог бы заседать и летом. Разве нет? Или уж если им так не терпелось, не вижу, что им мешало собираться здесь, у меня? Если Магомет не идет к горе… Да, да! Вот именно! Но нет, они обращаются со мной, как будто я не нахожусь в compos mentis. Вот вам вкратце, что произошло. И я считаю, что настало время как следует проучить их.
Я старался успокоить его, но Гэй, у которого с плеч свалился шарф, перевел дух и продолжал:
- Вот тут-то вы мне и понадобились, Эллиот, - торжествующе крикнул он. - Скажите, имею или не имею я право заседать в суде старейшин, пока сам по доброй воле не подам в отставку?
Я ответил, что мне нужно перечитать устав.
- Скажите, лишили они меня места без моего согласия или нет?
- Похоже на то.
- Скажите, будет или не будет известен всем членам колледжа факт лишения меня места?
- Во всяком случае, некоторым из них…
- Скажите, будет или не будет этот факт означать, что, по мнению ректора и его советников, я больше не нахожусь в compos mentis?..
- Не обязательно…
- Он будет означать как раз это и ничто иное. Мое доброе имя опорочили, Эллиот! И вот поэтому я намереваюсь законным путем потребовать удовлетворения.
Я ждал чего угодно, но только не этого. Стараясь привести его в лучшее расположение духа, я сказал, что на языке юридическом это нельзя назвать опорочением доброго имени. Но Гэй не хотел приходить в хорошее расположение духа.
- Надеюсь, что есть еще справедливость в Англии… Помните Фридриха Великого: "Есть еще судьи в Берлине!" Отличный город Берлин - я получил там почетный диплом. Я абсолютно уверен, что никто не имеет права безнаказанно портить человеку репутацию. И это в такой же мере должно относиться к людям, имеющим кое-какие заслуги, как и ко всем остальным. Да, должно! Не дать человеку занять место, принадлежащее ему по праву, значит, мой милый, поставить под сомнение его пригодность, а я твердо убежден, что безнаказанно высказывать сомнение в чьей-то пригодности нельзя.
Он уперся на своем. Я невольно подумал, что он может и не забыть об этом. Интересно, как далеко успеет он зайти, прежде чем его остановят, размышлял я с тайным schaden freude по адресу Артура Брауна.
- Если я возбужу против них дело, - говорил Гэй, - это будет всем делам дело!
Я сказал, что вопрос этот очень сложный.
- Очень уж вы деликатны, теперешние молодые люди!
Гэй посмеивался довольно и ехидно, и, как ни странно, в ехидстве его отнюдь не было ничего старческого. Я был поражен запасом энергии, которую он таил в себе. Казалось, от одной мысли о возможной тяжбе он помолодел лет на двадцать.
- Очень уж вы деликатны. Я ни на минуту не сомневаюсь, что это Дело я выиграю. Выиграю, вот и все! И это их проучит. Я не сторонник чрезмерной деликатности, мой милый! Только потому я и добился известного положения. А человек, добившийся известного положения, делает большую ошибку, если начинает деликатничать, когда надо проучить кого-то!
Глава XV. "Забудь о гордости!"
Назавтра, в субботу, во второй половине дня Мартин позвонил мне в колледж по телефону. Есть кое-какие сдвиги, сказал он. Заслуга не наша: после циркуляра Фрэнсиса иначе и быть не могло. Во всяком случае, на нашу сторону перешли двое: Тэйлор (тот, что получил стипендию имени Калверта) и еще один, которого я не знаю. Теоретически счет теперь десять против девяти, то есть девять человек твердо обещали подписать просьбу о пересмотре дела. "Еще на одного, думаю, рассчитывать можно, во всяком случае. Вот тогда-то и начнется настоящая потеха!" - донесся до меня уверенный, но предостерегающий голос Мартина - голос прирожденного политика.
По тактическим соображениям, "чтобы видели, что мы с ними, не шутки шутить собираемся", Мартин стремился как можно скорее покончить с вопросом большинства. Не попытаю ли я счастья с Томом Орбэллом? И потом, не пообедаю ли я в колледже, - может быть, там мне удастся поговорить с кем-нибудь? Лучше, если мы с ним будем действовать каждый в отдельности. А попозже можно будет встретиться у него.
Я повиновался, но потерпел полную неудачу. Сеял мельчайший дождик, и было так темно, что во всех окнах колледжских зданий, мимо которых я проходил, направляясь к третьему двору, горел свет. На мгновение я поднял глаза на окна Тома Орбэлла. Я готов был голову дать на отсечение, что они тоже были освещены. Но когда я поднялся наверх, дверь в его помещение оказалась запертой. Я постучал и громко окликнул Тома. Ответа не последовало. У меня закралось сильное подозрение, что он видел, как я подходил.
В бессильной злобе я стоял и смотрел на табличку над дверью: "Доктор Т. Орбэлл". Новенькие буквы поблескивали в полумраке неосвещенной площадки. Я вспомнил, что прежде здесь висела потускневшая табличка с именем Дэспера-Смита - старого священника и большого ханжи, который около пятидесяти лет пробыл членом совета колледжа. Я стоял, чувствуя, как меня охватывает ярость с примесью отвращения, и почему-то мне казалось, что ярость, которую я так долго таил в себе, направлена против этого давно умершего старика, а не против Тома Орбэлла, заставившего меня стоять под дверью.
Как бы то ни было, Тома я повидал еще до наступления вечера. Я был приглашен к миссис Скэффингтон на чай, который оказался точной копией званых чаев, бывших в Кембридже когда-то в большой моде. Но это было еще далеко не самое странное. Начать с того, что Скэффингтоны жили в одном из двухэтажных домиков за стеной колледжа, которые во время оно занимали слуги. Зачем им понадобилось жить там, я просто не мог себе представить. Оба они были люди со средствами. Может быть, по мнению Скэффингтона, члену-сотруднику приличествовало жить именно в таких условиях? Если да, то они несколько промахнулись, так как их крошечная гостиная была обставлена явно родовой мебелью и над ней уже восхищенно ахали гости. Шэратон? - спрашивал кто-то, и миссис Скэффингтон скромно, подтверждала: "Нужно же на чем-то сидеть".
По стенам были развешаны картины, однако они вряд ли перекочевали сюда из родовых галерей, и я вспомнил, что, по слухам, Скэффингтон увлекается абстракционистами. У него был Зиккерт, недавний Пасмор, Кокошка, одна картина Нолана.
Итак, в гостиной, размерами меньше чем клетушки, памятные мне с детства, проведенного на задворках, мы сидели на шэратоновских креслах, пили китайский чай и ели, намазывая маслом, сухарики из сдобного хлеба. Не менее странным был и подбор гостей. Раньше я предполагал, что Скэффингтон хочет обсудить со мной положение дел и что присутствовать будут только его единомышленники. Но нет - там был и Том Орбэлл, возбужденный, так и сыпавший комплиментами, и миссис Найтингэйл с миссис Инс, хотя и без мужей. Для равновесия Айрин была приглашена тоже без Мартина. Может быть, миссис Скэффингтон считала своим долгом объединить колледж? Вполне возможно, думал я. Не из политических соображений и, уж конечно, не из сомнения в правоте дела, которое защищал ее муж: тут она так же, как и он, была непоколебима. Вполне возможно, однако, что делала она это из чувства долга - самого настоящего твердолобого чувства долга, какое испытывает помещик по отношению к своим арендаторам.
Говардовского дела разговор не касался. Вертелся разговор главным образом вокруг вереницы имен. У меня создалось впечатление, что все присутствующие играют в чисто английскую разновидность детской карточной игры "Счастливые семейки". Кто-то назвал своего знакомого гвардейца; миссис Скэффингтон тут же козырнула знакомством с командиром одного из лучших полков. Имена поместной знати, имена людей титулованных, прославленные имена… Они на все лады скандировали их, как будто заколдованный круг был крошечным и удержаться в его пределах можно было, только без остановки повторяя эти имена в унисон. И, однако, громче всех скандировали как раз те, кто мог свободно обойтись без этого. Подлинность аристократического происхождения Скэффингтона не подлежала сомнению. Том был сыном викария. Айрин - дочерью военного. Выяснилось, что миссис Инс, которая мне скорее нравилась, училась в одной из привилегированных школ. Сам я никогда об этом не догадался бы. Она носила очки и, так же как ее муж, говорила с шотландским акцентом. Миссис Инс была жизнерадостна, очень некрасива, с приплюснутым носом и широко расставленными глазами, и было похоже, что она не против постельных развлечений.
Не скандировала имен одна лишь миссис Найтингэйл. Миссис Скэффингтон не преминула спросить ее, знает ли она таких-то?
- О нет, - ответила миссис Найтингэйл, невозмутимо глядя на нее своими выпуклыми глазами.
А таких-то и таких-то?
- Откуда же мне их знать, - превесело ответила миссис Найтингэйл, - мы тогда жили на узловой станции Клаффам.
- Да что вы? - По голосу миссис Скэффингтон можно было понять, что в ее представлении узловые станции существуют только для того, чтобы проезжать мимо них в поезде. Затем она оживилась - Но тогда вы, возможно, знаете таких-то? У них был в Старом городе чудесный старинный особняк.
- О нет, мой отец там жить не мог. Это же было еще до того, как мы начали богатеть.
Том расхохотался. Вскоре после этого он незаметно удалился. Увидев, что я иду следом и почти уже нагнал его на булыжной мостовой, он вызывающе сказал:
- Хэлло, Люис! Я и не знал, что вы тоже собирались уходить.
Я только-только подоспел, чтобы не дать ему ускользнуть на территорию колледжа через боковую калитку, от которой у меня не было ключа. Вместо этого мы пошли вдоль забора. Когда мы проходили под фонарем, я увидел его глаза - ярко-голубые, упрямые, мятежные.
- Что вы делали сегодня перед чаем? - спросил я.
- То есть как что я делал?
- Я заходил к вам наверх. Хотел поговорить с вами.
- О, я был очень занят. По-настоящему интересной работой. И для разнообразия делал ее с удовольствием.
- Приятно это слышать…
- Ханна не дает мне дохнуть - требует, чтобы я писал. Ведь вы знаете, какая она. Но заметьте, Люис, я и так пишу больше, чем кто-либо из моих сверстников…
Он пытался перевести разговор на научные достижения молодых историков. Я прервал его:
- Вы знаете, о чем я хотел поговорить с вами? Не так ли?
- Вам не кажется, что с меня довольно этих разговоров?
- А кто говорил с вами?
- Ханна, конечно! Она утверждает, что я веду себя как настоящий скот.
До сих пор я не знал, что она открыто принимает в этом участие. Замечание было как раз в ее стиле. Неужели она недооценивает его характер, подумал я. Мне казалось - сейчас, возможно, это стало уже более очевидно, - что он влюблен в нее. Ханна, конечно, могла вообразить, что убедить его проще простого. На деле же, при всем непостоянстве своего характера, он был невероятно упрям. Чем сильнее начинали нажимать на него, тем неприятнее и тверже становился он.
- Мне кажется, что в данном случае вы изменяете своим принципам.
- Очень жаль, что вы так думаете.
- Мне всегда казалось, что там, где дело идет о человеке, вы стараетесь быть беспристрастным.
- Очень жаль, что в данном случае у вас с вами взгляды не совпадают. Поверьте, мне очень жаль. - Он сказал это враждебно.
- Послушайте, почему бы вам спокойно и здраво не обсудить этот вопрос - лучше всего с Мартином?
- У меня нет ни малейшего желания обсуждать этот вопрос с Мартином. Он лишь повторит мне все то, что сказали вы и что говорит Ханна, только в десять раз хуже.
Мы подошли к колледжу. Том заметил автобус, замедлявший ход у остановки.
- Дело в том, - сказал он, направляясь к нему, - что мне придется съездить к одному студенту. Он нездоров, и я обещал зайти к нему позаниматься. Может, увидимся в столовой? Как вы на это смотрите?
Я ни минуты не рассчитывал увидеться с Томом в столовой после его мнимого посещения студента. И действительно, когда я пришел в профессорскую, оказалось, что на листе обедающих записано всего лишь шесть человек; один из них был старый член колледжа, профессор, который приехал в Кембридж на субботу и воскресенье. Из обедавших в клубе в этот вечер членов совета трое были молодые люди, согласием которых Мартин уже заручился. Четвертый был старый Уинслоу. У него был приступ радикулита, и он буквально из себя выходил, что мало способствовало обычной непринужденности разговора. Все мы шестеро сидели, как наказанные, с одного края профессорского стола.
Уинслоу еле отвечал на вопросы, молодые люди испуганно жались. Что же касается бедного профессора, пожелавшего совершить паломничество в свой старый колледж, то та его долю выпал безрадостный вечер.
Где-то в нижнем этаже студенты-выпускники подняли галдеж. Уинслоу встрепенулся.
- Чему мы обязаны этим странным представлением? - спросил он.
Кто-то предположил, что, команда колледжа выиграла кубок рэгби.
- Никогда не мог понять, почему мы должны носиться со всякими олухами. Занимались бы лучше какой-нибудь достойной физической работой! - Уинслоу смерил взглядом старого профессора. - Прошу прощения, может быть, и вы когда-нибудь отдавали дань этому времяпрепровождению.
Старому профессору пришлось сознаться, что да, он отдавал. Уинслоу воздержался от дальнейших комментариев.
После обеда, когда мы вернулись в профессорскую, Уинслоу объявил, что вина он, пить сегодня не может; для него оно - яд.
- Яд, - повторил он. - Однако пусть это вас не останавливает.
Но нас это остановило. Мы сидели, объятые печалью. Уинслоу повесил голову, словно изучал отражение кофейной чашки в полированном палисандровом дереве; двое молодых ученых разговаривали вполголоса.
Покинув погруженную в унылое молчание комнату, я отправился к Мартину и добрался туда так рано, что он решил, что у меня обязательно должны быть новости. Я сказал, что никогда еще не проводил дня так бездарно. Выслушав мой рассказ, Мартин улыбнулся с дружеской издевкой.
- Ладно, - сказал он, - у меня для тебя есть еще одно последнее развлечение. Мы приглашены в гости к соседям - к Г.-С.
Я выругался и попросил избавить меня от этого.
- Он обещает угостить нас хорошей музыкой.
- Мне от этого не легче.
Мартин улыбнулся. Он знал, что я страдаю полным отсутствием слуха.
- Ничего не поделаешь, - сказал он, - идти нужно.
Мартин слишком трезво смотрел на вещи, чтобы надеяться склонить на свою сторону Кларка. Но он предпочитал проверить на практике то, что знал в теории. "Забудь о гордости, забудь об усталости! Никогда не отступай в сторону из гордости". В такой борьбе, как оба мы великолепно знали, это было основным принципом.
Дверь, соединявшая квартиру Мартина со второй половиной дома, не была заделана наглухо; Айрин отперла ее, и мы оказались во владениях Кларков. Этот переход очень напоминал переезд из Италии в Швейцарию. Даже коридор в их половине блистал чистотой; в гостиной царил безупречный, ослепительный порядок, возможный только в домах, где нет детей. Кларк с трудом поднялся нам навстречу, но пока он стоял, губы его кривились от боли в парализованной ноге, и вскоре Ханна помогла ему снова сесть в кресло.
Нас ждало кофе с австрийскими булочками. Оба они, и Кларк и Ханна, с облегчением вздохнули, когда мы отказались от виски. Кларк был гостеприимен, он любил выставить на буфете батарею бутылок, но отделаться от благочестивых заветов Общества трезвости, членом которого состоял в юные годы, он так и не мог. Что же касается Ханны, то даже после двадцати лет жизни в Англии она твердо верила в бесстрастие англосаксов и в их склонность к алкоголизму.
- Восторг! - сказала Айрин, пережевывая булочку и искоса поглядывая на Ханну. Голос у нее был озорной. Не передразнивала ли она Тома Орбэлла?
- Чтобы потом не портить удовольствия, - мягко сказал Кларк, - давайте прежде всего покончим с одним вопросом. Как вы считаете?
Он перевел свои прекрасные мученические глаза с Мартина на меня.
- Как угодно! - сказал Мартин.
- Так вот, я обдумывал démarche Гетлифа. Мне кажется, что с вами обоими я могу говорить прямо. Боюсь, что должен буду ответить отрицательно.
- Жалко! - Мартин сказал это просто и без тени возмущения.
- Мне кажется, я понимаю положение, в каком вы оказались, то есть оказались вы оба и Гетлиф. Не стану причислять к вам Скэффингтона, так как не хочу притворяться, что мне известен ход его мыслей. И вообще в его способности мыслить я несколько сомневаюсь. Но я прекрасно представляю себе, что вы, остальные, попали действительно в нелегкое положение. Да и как могло быть иначе? С одной стороны - возможность того, что какое-то отдельное лицо пострадало невинно; с другой - уверенность, что, решившись поднять этот вопрос, вы заставите пострадать всех нас несравненно больше. Я прекрасно представляю себе всю трудность вашего положения. И, принимая во внимание свойственные всем вам предвзятые суждения и всю вашу, так сказать, предысторию, понимаю, какой путь должны были вы избрать. Но, при всем моем уважении, не могу не сказать, что выбор, по моему мнению, был сделан вами неправильно.
- Поскольку существует "возможность", о которой вы говорили, иначе поступить мы не могли, - ответил Мартин.
- Вы, однако, не хотите употребить слово "уверенность"? - спросил Кларк.
- Может быть, вам угодно прослушать лекцию о том, что представляют собой данные научных исследований? - сказал Мартин. Но, пожалуй, мало с кем он стал бы разговаривать с такой предупредительностью. Не могло быть сомнения, что перед Кларком он до известной степени пасует.
- Должен сказать, - вставил я, - что ваша точка зрения представляется мне предельно порочной.
- Но ведь у нас с вами разные понятия насчет ценностей, - возразил он ласковым, спокойным голосом.
- Он знает, что я с ним не согласна, - сказала Ханна, обращаясь ко мне.
- Ну конечно же ты, дорогая, несогласна. И, конечно, не согласны со мной они оба. Как я уже говорил, с вашими предвзятыми суждениями, с вашим прошлым было бы удивительно, если бы это было иначе.