Пожалуй, это была самая удачная потуга на остроту, которую я когда-либо слышал от него. Том Орбэлл сдержанно фыркнул, и на мгновение Кроуфорд просиял улыбкой, как комик, которого наконец-то оценила публика. Браун, однако, не сиял. Он сказал:
- Я всегда считал, что член небольшого общества совершает непростительную ошибку, стараясь помыкать своими коллегами, как это пытается сделать он. Далеко не все любят, когда им угрожают.
- Согласен! - сказал Кроуфорд.
- Если бы он пришел к вам, ректор, чтобы обсудить дилемму, перед которой оказался, - всю силу своего убеждения Браун обрушил теперь на Кроуфорда, - я, может, и по-другому отнесся бы ко всему этому. Именно так следовало ему поступить. Он должен был переговорить с вами, прежде чем браться за перо. Тогда, возможно, мы и нашли бы разумный способ благополучно все урегулировать. А он своими действиями превращает колледж в базар.
- Согласен и с этим, - сказал Кроуфорд. - Кто бы мог ожидать, что Гетлиф захочет создавать в колледже ненужные волнения. Я постараюсь переговорить с ним в следующий четверг на заседании Королевского общества.
- Тем временем, - Браун по-прежнему обращался не к нам, а к ректору, - я думал над тем, какую позицию нам следует занять, и, кажется, решил остановиться вот на чем: если члены колледжа допустят, чтобы ими помыкали, и образуют большинство, которое обратится к старейшинам с просьбой пересмотреть дело, тогда по уставу мы, естественно, должны будем согласиться на это. Это само собой разумеется. Но я как-то не могу себе представить, чтобы члены совета колледжа могли настолько потерять голову. Я уверен, что мы выражаем желание большинства, отражая все попытки заставить вас действовать вопреки требованиям здравого смысла.
- Уверены ли вы в том, что выражаете желание большинства? - спросил Мартин.
- Да!
- Не хочу заниматься подсчетом голосов, - продолжал Мартин в тон Брауну, - но должен заметить, что из девятнадцати членов девять придерживаются обратного мнения.
- Вы уверены в этой цифре, Мартин? - спросил Кроуфорд.
- Из девятнадцати членов девять выразили желание голосовать за пересмотр.
- Признаться, я предпочел бы, - сказал Кроуфорд, - чтобы перевес на той или иной стороне был более определенным.
- Я готов согласиться с тем, что названная Мартином цифра правильна, - сказал Браун. Еще бы не согласился, думал я. Оба они знали друг другу цену, знали каждый голос, каждое очко. - Но уверен, что и он согласится со мной, если я скажу, что в число этих девяти не входит - за исключением Гетлифа и его самого - никто из наших старших и наиболее уважаемых членов.
- Совершенно верно, - ответил Мартин. Преувеличивать свои возможности он не собирался.
- Во всяком случае, - заметил Кроуфорд, - для всех заинтересованных было бы гораздо приятнее, если бы разрыв между этими двумя цифрами был более ощутим.
Снова мы с Мартином переглянулись и убедились в том, что мысль наша работает параллельно. Пора было кончать. Прежде чем Браун успел открыть рот, в разговор вступил я и сказал, что на них надвигается еще одна неприятность иного характера, и пояснил, что старый Гэй спрашивал моего совета, как возбудить судебное дело против колледжа.
Кроуфорд не усмотрел в этом ничего забавного. Он пошел к шкафу и достал копию устава. Он показал нам параграф, согласно которому совет колледжа должен был официально принять резолюцию, признающую Гэя неспособным занимать место в суде старейшин. Как выяснилось, подобного случая не было за всю историю колледжа. Поэтому они - не только ректор, но и Браун и Уинслоу - ездили к нему и писали ему письма по этому поводу надеясь, что он оставит свое место добровольно. Он особенно не протестовал; раза два он даже выразил в разговоре согласие, но со старческой хитростью, указывающей отнюдь не та дряхлость ума, а скорее на его живость, ни разу не подтвердил своего согласия письменно.
Мне казалось, что, по мнению Брауна, ректор тут не то сплоховал, не то снебрежничал. Когда Кроуфорд спросил меня о юридической стороне дела, я ответил, что особенно беспокоиться им не о чем. Какое-то время я смогу помочь им держать старика в рамках. Если он обратится к своим поверенным, они, безусловно, не дадут ему затевать это дело. Он мог, конечно, связаться с какой-нибудь недобросовестной адвокатской конторой, если бы у него хватило пороху, но я просто не представлял себе, чтобы человек девяноста четырех лет - пусть даже сам Гэй - мог бы затаить против кого-то злобу на такой долгий срок.
- Я только тогда уверюсь, что эта беда миновала нас, когда мы отстоим по нему в капелле панихиду, - проговорил Артур Браун. Недавнее раздражение было причиной столь необычной для него черствости. Усовестившись, он, однако, добавил: - Но конечно, ничего не скажешь, - по-своему, он замечательный старикан!
Глава XVII. Никаких обязательств
Спустя несколько минут мы с Мартином уже катили на такси по Бэйтмен-стрит к дому Лестера Инса. Мартин спросил, не показалось ли мне, что, когда спор наш принял острый характер, Браун все усилия направил на то, чтобы удержать ректора на должной высоте. Да, согласился я. Еще немного, - возможно, хватило бы одного разговора с Гетлифом, - и ректор решит, что дело следует пересмотреть.
- Значит, что касается большинства - дело в шляпе, - сказал Мартин. - Но, - продолжал он, - такой поворот дела нам совсем не на руку. Как ты считаешь? Они сделали ошибку, не предложив пересмотр, как только об этом попросили три-четыре человека. На этот раз Артур, против обыкновения, просчитался. Если мы сумеем собрать большинство и заставить их подчиниться, это даст нам в руки лишний козырь - им придется считаться с этим фактом, когда они начнут пересмотр дела. И нас вовсе не устраивает, чтобы они согласились на этот пересмотр в виде одолжения.
Стоя на тротуаре Бэйтмен-стрит, мы слышали смех и говор гостей, танцевавших на третьем этаже. После того как я позвонил, шум не утих, и шагов по лестнице слышно не было. Пришлось позвонить несколько раз, прежде чем Инс сошел вниз и впустил нас. Из прихожей на темную мокрую улицу упал свет. "Хэлло, Лью!" - сказал Лестер Инс. В передней стояли две коляски, пахло пеленками и молоком. Поднимаясь по ступенькам узкого и высокого старинного особнячка, мы с Мартином разговаривали шепотом.
- Можете не беспокоиться, - сказал Инс, ничуть не понижая голос, - сейчас хоть из пушек пали, их не разбудишь.
Краска на стенах кое-где облупилась, перила лестницы шатались. Их четверо детей спали, "рассованные", как выразился Инс, по первым двум этажам. Этот ветхий дом целиком принадлежал ему, он только сдавал внаем полуподвальный этаж. Когда мы вошли в комнату, где происходило веселье, мне - да и Мартину, вероятно, тоже - показалось, что мы снова попали на вечеринку в провинциальном городке, как в дни нашей скудной юности: на столе пивные бутылки, граммофон в углу, очищенная от мебели и битком набитая танцующими парами комната, которая в те времена служила бы спальней хозяевам дома. Разница заключалась лишь в том, что вместо граммофона у Инса был элегантный проигрыватель и танец был сугубо современный, лихой.
Инс взял со стола стакан с пивом, осушил его с удовольствием, так что улыбка разлилась по его широкому бледному лицу, и, сказав: "Ну, этого пропускать я никак не намерен!" - поманил пальцем хорошенькую молодую женщину и начал энергично крутить ее по всей комнате. Жена подмигнула ему. Самый воздух здесь - вокруг Инса уж во всяком случае - был насыщен желаньями, страстью, бесшабашным весельем.
Я подумал, что Инс, так же как и его жена, - пожалуй, даже в большей степени, чем она, - старается не показать своего происхождения. Только обман его был направлен, так сказать, в обратную сторону. Вместо того чтобы стараться сойти за человека более знатного, чем он был в действительности, он, казалось, стремился к противоположному. Он был сыном врача, родился в самой гуще буржуазной интеллигенции, получил типичнейшее для этой среды образование: хорошая начальная школа, хорошая закрытая средняя школа. Однако поведение, его манера говорить и взгляды были как у человека, вышедшего из самых низов. Выдавала его речь - так же, как это случается со светскими самозванцами другого толка. Из-под курьезной смеси английского простонародного говора - так по крайней мере ему казалось, хоть часто и без оснований, - и разухабистых американизмов проступала безупречная речь человека образованного, не хуже чем у самого Артура Брауна.
Как это ни странно, подделываясь под людей, стоящих ниже их по социальной лестнице, Инсы нисколько не интересовались политикой. В прежние годы я нередко встречался с великосветскими радикалами, добросовестно называвшими друг друга "Дэс", и "Пат", и "Бэрт" и внимательно следившими за собой, чтобы, не дай бог, не поставить на конверте титул. Но это было совсем не то. Не было это и "сближением с народом". Между прочим, Инсы даже не трудились голосовать. Об интеллектуальном протесте они и не думали. Просто они чувствовали себя свободней, оторвавшись от своего класса.
По-видимому, их это устраивало. Если в этот вечер они и не были счастливы, то, во всяком случае, очень удачно притворялись счастливыми. После каждого танца Лестер Инс выпивал бутылку пива. У него было мощное телосложение человека, занимающегося спортом, - этим он несколько напоминал Мартина, - и пиво не оказывало на него никакого действия. Когда он танцевал с женой, было очевидно, что она держит его под башмаком, чем он очень доволен. Некрасивая, с приплюснутым носом, уютная, она казалась ему такой привлекательной, что, следя за ними, мы вчуже чувствовали ее обаяние. Температура в комнате - и в прямом и в переносном смысле слова - неуклонно поднималась. То и дело кто-нибудь из молодых профессоров исчезал куда-то, прихватив с собой даму. Были тут и супружеские пары, и аспиранты, падкие на девушек, и интеллектуального вида девушки, падкие на аспирантов. Я задумался над странным idée reçue, любезным сердцу военных, бизнесменов и представителей света, что люди науки гораздо более холодны по натуре, чем сами они. Если в этом вопросе возможны какие-то обобщения, то мои наблюдения говорили как раз об обратном.
Еще в такси Мартин сказал мне, что вам нужно будет поговорить с Инсом. Момент для этого был не слишком подходящий, но, ввиду "неустойчивости" Кроуфорда, другого могло и не подвернуться. Поэтому, после того как мы с час пробыли на вечере, Мартин перехватил Инса на лестничной площадке и кивнул мне.
- Мне назад к жене ужас как хочется! - сказал Инс.
- Одну минуту, - проговорил Мартин. Затем он сказал безо всяких обиняков, что письмо Гетлифа "наделало переполоха" и что ему нужен еще один только голос.
- До чего же у вас односторонний ум, Марти! Просто сил никаких нет!
- Не сказал бы, - ответил Мартин, - а как все же…
Инс выпил много пива, но пьян он не был, только пришел в веселое расположение духа. Он постоял в раздумье, чуть расставив сильные ноги, потом сказал:
- Ничего не выйдет. Я в этом не участвую.
- Знаете ли, так просто отмахнуться от этого вы не можете.
- Черта лысого я не могу!
Я его знал мало, но мне всегда казалось, что в душе он человек порядочный, надежный и здравомыслящий. Меня поразило, что он говорил тоном, в котором звучало не только легкомыслие, но и бессердечие. Я сказал ему, что очень удивлен.
- Ну и удивляйтесь себе на здоровье, Лью! Если уж на то пошло, какого черта вы-то сами тут суетитесь?
Я ответил не менее грубо:
- Потому что люди, вроде вас, ведут себя хуже последних дураков.
- А вот этого я не потерплю ни от вас, ни от кого другого.
- Придется, черт вас возьми, потерпеть, - сказал Мартин.
Инс, не двигаясь с места, дружески улыбаясь, смотрел на нас. Он нисколько не был ни смущен, ни растерян.
- Я просто-напросто не участвую в этом, Марти! - сказал он.
- Почему?
- Не вижу, почему я должен объяснять вам причины. Я и не знал, что вы исполняете обязанности духовника для безбожников.
Моментальная бледность покрыла лицо Мартина. Наглость молодых людей он воспринимал гораздо болезненнее меня. Однако, несмотря на все свое возмущение, он сумел сдержаться. Обычно он давал себе волю, только когда это было необходимо в тактических целях или же дома.
- Я считаю, что объяснить причину вы должны, - сказал он.
- Почему это?
- Если хотите, чтобы к вам относились серьезно. А я надеюсь, что вы этого все-таки хотите.
Выражение лица Инса впервые омрачилось. Он был человек волевой, но у меня создалось впечатление, что ему не часто приходилось мериться силами с другими волевыми людьми, тогда как для Мартина в этом не было ничего нового.
- Меня этот вопрос не интересует.
- Довольно бессмысленный ответ, - сказал Мартин.
- На мой взгляд, это просто какая-то свара между учеными. Ну и разбирайтесь с ней сами на здоровье! Желаю удачи и целую крепко!..
- Это никак не свара между учеными, - сказал я. - Просто вы ищете себе отговорку. Мы вам говорим, что вы не можете…
- А я вам говорю - черта лысого я не могу.
- Послушайте, - сказал я, - вы должны согласиться с тем, что существует возможность, - а по нашему мнению, это несомненный факт, - что пострадал невинный человек. Неужели, по-вашему, это так уж хорошо?
- Ну, если такие штуки случаются, то в конце концов все равно все всегда становится на свое место.
- Господи боже мой! - сказал я. - Впервые слышу столь оптимистический взгляд на положение вещей в человеческом обществе.
- Ну это, конечно, касается не ваших дел… Не дел мировой важности. Ни в коем случае, - возразил Инс. - Скольких людей на ваших глазах потопили за это время?
- Многих, - ответил я, - но не совсем…
- Тогда какого же черта вы не помогаете вылезти им?
- Я хотел сказать, - ответил я, - не совсем таким путем… И тот факт, что многих топят, вовсе не означает, что в их компанию нужно добавлять еще одного.
- Если вы действительно хотите знать причину, так вот как раз поэтому я и не хочу участвовать в этой сваре, - сказал Инс. - От всего этого дела, на мой вкус, чересчур попахивает Пэкснифом. Бог его ведает, что вы в этом всем увидели, Лью, но почему-то вам тоже обязательно понадобилось разыгрывать со мной Пэкснифа. И ведь среди этой публики вы далеко не худший. Все вы ученые, Марти, недалеко ушли от. Пэкснифа. Вы считаете, что можете вертеть нами как вам угодно, думаете, что моральный подъем можно включать и выключать по желанию. Так вот, чтоб вы знали, потому-то я в этом и не участвую. Идите и творите себе добро. Я вам не собираюсь мешать. Но слушать об этом я не хочу. Мне и без того прекрасно живется, премного вам благодарен!
Глава XVIII. Перемена фронта
На следующий день, когда Мартин зашел за мной, чтобы идти завтракать, вам нечего было сообщить друг другу. В столовой, где уже сидели несколько членов совета, о деле Говарда не было сказано ни слова, хотя кое-кто из присутствующих - Найтингэйл и Том Орбэлл, например, - несомненно знали весь ход его развития. За исключением одного глухого старика священника из окрестной деревушки, который с незапамятных времен ежедневно являлся сюда завтракать, все остальные пришли после лекций в университете или работы в лабораториях. Лестер Инс объявил, что читал своему курсу о Бэовульфе.
- И что же вы им сказали? - спросил Том Орбэлл.
- Что он нуден до невозможности, - ответил Инс.
За нижними столами непрерывно сменялись студенты-выпускники; хлопали двери, стучали тарелками слуги. Мы позавтракали на скорую руку, в столовой было очень шумно; пить кофе в профессорскую отправились после завтрака только мы четверо - Мартин и я, Найтингэйл и Орбэлл.
Днем весь уют этой комнаты пропадал; без радующего глаз огня в камине, без отражающих свет ламп рюмок на столе она казалась совсем унылой. По двору, делая круг за кругом, бегал какой-то студент, и за окнами мелькали его голова и плечи; сама же комната казалась сейчас темнее, чем вечером, и потолочные балки ниже нависали над головой.
Мы вчетвером сидели у зияющего камина; на низеньком столике рядом стоял кофейник.
- Ну что, разливать, что ли? - подражая говору кокни, сказал Найтингэйл, как будто мы сидели в общественной столовой. Настроение у него было чудесное; мое присутствие, по-видимому, его ничуть не раздражало; во всяком случае, Кроуфорд и Браун показались мне вчера вечером гораздо более озабоченными положением, чем он. Было бы неверно сказать, что он безразлично относился к происходящему, - напротив, мне казалось, что его просто распирает от какого-то ехидного удовольствия. Он вел себя как человек, владеющий секретом, от которого, стоит только открыть нам его, в пух и прах разлетятся все наши надежды на успех.
Он рассказывал о своих планах постройки нового здания. У него была заветная мечта - возможно, последняя - оставить по себе в колледже след. Он хотел построить еще одно общежитие на восемьдесят человек.
- Делать, так уж делать как следует, - говорил Найтингэйл. - Мне бы хотелось, чтобы молодые джентльмены помянули меня добрым словом.
Конечно, сказал он суровым тоном человека, порицающего чье-то былое расточительство; если бы такое здание строилось в тридцатых годах, оно обошлось бы колледжу всего в семьдесят тысяч фунтов. "В ваше время, Эллиот, вот когда нужно было сделать это". При теперешних ценах такая постройка влетит нам в четверть миллиона.
- Но колледж должен платить за свои ошибки, - продолжал Найтингэйл. - Я не потерплю комнатушек, в которых и едят и спят. Я твердо решил построить здание, которым колледж будет гордиться, даже когда никого из нас уже не останется в живых.
В вопросе выбора архитектора у него тоже был свой готовый план. Он предполагал выбрать двух "ортодоксальных" и двух "модернистов" и попросить их представить проекты.
- И тогда уж слово будет за колледжем, - торжествующе сказал Найтингэйл.
- А знаете, казначей, - заметил я, - держу пари на пару бутылок, что я могу предсказать выбор, который сделают члены колледжа при своем вкусе и своей мудрости, - кое-какое подозрение на этот счет у меня имеется.
- Ничего не могу сказать, Эллиот. Ничего не могу сказать.