5
Сговор шел между тремя семьями. Космонавт, как всегда, держался наособицу: во-первых, был в конфликте с семейством Птицыных, во-вторых, к Жанне и к нему действительно приехали два белобрысых нескладных подростка в суворовской форме - получили увольнительные. Так вот, было решено - переговоры вела Анна, разумеется, - что каждая семья встречает полночь у себя, потом фейерверк и все собираются на веранде Артура, куда вынесен был большой плоский телевизор.
Гобоисту было все равно. Он, нарядив-таки елку, пустив по ней гирлянду разноцветных лампочек, стушевался и ушел к себе наверх со своим бурбоном. Нужно было сделать звонки. Администратор - уже вполпьяна - сказал, что из Испании от их импресарио факс, подтвердающий участие квинтета в весенним фестивале в Баальбеке, еще не пришел, сам понимаешь, Рождество. Администратор, его звали Валера, никак не хотел класть трубку; он решил рассказать Гобоисту, что встретит Новый год один - он был в который раз холост, - а потом пойдет и приведет с Ленинградского девочку; Гобоист никогда не понимал его пристрастия к проституткам, но тот однажды объяснил, что, мол, знай, Костя, когда ты бабе не платишь, она становится только наглее… Потом Гобоист поговорил с женой консерваторского друга - тот пошел за шампанским; позвонил редакторам, затем в филармонию, потом своему ректору - протокольный звонок, - потом еще нескольким знакомым, что уже не входило в обязательную программу, и, наконец, набрал с замиранием номер Елены - на всякий случай, но там никто не ответил… И выпил виски.
За окнами было темно, в гостиной работал телевизор, пахло жареным гусем, стол был уставлен закусками, и наступило то томительное время, когда праздник уже вот он, рукой подать, но надо еще ждать.
- Пойди приведи себя в порядок! - бросила ему Анна, пробегая мимо. - Ты же небрит. И сними этот ужасный свитер, он же весь в иголках… Оденься прилично, мы к людям идем!
- Да, действительно, идем в народ, - рассеянно сказал Гобоист.
Ему было жаль вылезать из удобной домашней одежды, свитер был исландский, теплый и мягкий, но вместе с тем он и обрадовался, что есть чем заняться: отправился в ванную. Он долго разглядывал свое лицо и видел, как постарел. Глаза были в красных прожилках, волосы надо лбом, кажется, поредели, и бакенбарды совсем седы. В следующем году ему стукнет пятьдесят, его поздравят в филармонии, в институте, быть может, пришлют телеграмму из консерватории, может быть - и из министерства три-четыре строки, и какая-нибудь газетка тиснет портретик со сладкой подписью, смахивающей на некролог. И это все, что он заслужил. Соберутся постаревшие приятели с женами - некоторые с молодыми, как правило, чуждого круга, из секретарш или администраторш, - придут его старинные приятельницы - этих, впрочем, Анна всячески старалась в дом не пускать, - а верховодить будет именно она, Анна, не отбиться…
Лежа в пенной ванне, Гобоист думал, что надо бы сбежать. Вот если бы на этот день выпали гастроли… Или если бы с Еленой, плюнув на все, махнуть на Корфу, в апреле там все будет в цвету, и пить смолянистое белое вино в траттории под Старой Крепостью, и на десерт хозяин принесет на подносе граненый лафитник мутноватой узо. Или - в Сан-Тропе, пойти в тот ресторанчик на пляже, заказать морской коктейль, всех этих членистоногих и ракушковых, плавающих в огненном супе, налитом в здоровенные миски, и запивать холодным прованским розовым… Но Елены нет, и неизвестно - когда будет, и всего лучше было бы уехать одному, взять каюту на пароходе, идущем в круиз по Индийскому океану, и в шторм где-нибудь у Маврикия исчезнуть, исчезнуть навсегда, как не было, - ведь в его гороскопе написано, что смерть Овена подстерегает в воде. Но, намыливаясь, он понимал, что все это - лишь пустые мечты, и главное в том, что в конечном итоге ему уже все равно, - пусть будет как будет. Праздновать особенно нечего, это уж точно. И если уж музыка его не влечет так, как прежде, и, в общем-то, мало волнует признание, даже к деньгам он сделался странно равнодушным - впрочем, для него всегда деньги были лишь приятным атрибутом востребованности, - то и последнее, что ему было подарено, судьба у него отобрала - Елену. И почему-то он очень остро почувствовал, что прежнего уж не вернуть и что Елену, быть может, он больше никогда не увидит.
6
Президент, довольно безобидный на вид моложавый мужчина, похожий на активиста из заводских инженеров, отчитал телевизионное обращение к нации, сказал, что все хорошо, а будет еще лучше, - и стали бить куранты. Анна встала из-за стола, встал и Гобоист - как в Чуке и Геке: какую нацию президент имеет в виду, интересно, вот же не повезло ему, прежде был советский народ - и никаких вопросов…
- Что ж, - сказала Анна с этой своей идиотской иронической интонацией и дурацким юмором, - поздравляю тебя с Новым годом, не болей, не кашляй, творческих, как говорится, успехов…
- И тебе того же, - сказал Гобоист и выпил полусладкого шампанского, какого терпеть не мог, любил только брют. - Да, вот что, тебе здесь подарочек. - Он извлек коробочку с записной книжкой и вручил Анне не без злорадства.
- А это тебе. - И Анна достала откуда-то упакованную в подарочную обертку тоже коробочку, но побольше.
- Можно взглянуть? - Гобоист развернул бумагу, это были дорогие голландские сигары - именно те, что он любил. И что-то похожее на стыд кольнуло его. И он благодарно Анну поцеловал.
Тут с улицы донеслась пальба из ракетницы, окна окрасились сполохами фейерверка, и к ним в дом ворвалось все семейство Птицыных: милиционер - в одной руке ракетница, в другой бутылка; Птицына с цветастой бумажной сумочкой на шнуре - и неприютная грустная худая Танька.
- Ур-ра! - закричал милиционер Птицын и хлопнул пробкой шампанского.
- Ур-р-ра! - подхватили и его жена, и - негромко - Анна.
- Ур-ра, - сказал Гобоист…
Из птицынской бумажной сумочки посыпалась какая-то дешевая косметика и невозможный ложно-янтарный мундштук - для Гобоиста, который, опять-таки не без злорадства, отдарился своим собственным компакт-диском. А от Анны Птицына получила приблизительно такой же набор, в котором было много маленьких упаковочек с пробными духами, какие бесплатно можно взять в любом большом западном магазине в отделе косметики…
У армян были все златозубые ашоты, карены, арсены, оганезы, в глазах рябило. Орал телевизор - там собирался Голубой огонек, дымил мангал во дворе, на веранде стояла нейлоновая елка метров двух в высоту, очень нарядная. Стол - по-кавказски изобилен.
- Ой, - всплеснула руками вежливая Птицына, - сколько же всего!
- Лично у нас, у Долманянов, всё всегда есть, - сказала старуха, принаряженная, все с теми же бусами на дряблой груди.
- Вы это, потеплее бы оделись, - сказал Артур, - на веранде будем, вай! Хотя я там два нагревателя поставил.
Анна с милиционером сходили за теплыми вещами, и к Гобоисту вернулся его любимый свитер. Потом было вручение подарков, потом - целый церемониал: были приглашены из гостиной дети, где им был накрыт отдельный стол и куда - к ее негодованию - была отослана Танька. Дети нашли под елкой многие подарки, передрались и были удалены.
- Мать, проследи, чтоб через час все были в кроватях! - скомандовал Артур. - Ну, друзья, вот и еще один год мы прожили - в достатке, в сытости, на свежем воздухе, с нашими детьми, с нашими родителями, чтоб были здоровы, и в дружбе, что самое главное в жизни!
И все чокались, ели, смеялись и любили друг друга.
Глава девятая
1
Милиционер Птицын - дело шло уже к двум часам, и был он, конечно, сильно пьян - вызвал Гобоиста, тоже отнюдь не трезвого, во двор покурить. Собственно, покурить можно было и за столом, но милиционер был настойчив.
Закурили, и он спросил:
- Нет, ты скажи, Константин, почему они живут лучше нас?
- Кто они? - поинтересовался Гобоист.
- Хачики, - загнул палец Милиционер. - Азеры, - загнул второй, - кацо эти - генацвали, даже чехи, даже чурки…
- Ну с ними ты перехватил!
- Там у себя, где арыки, может, и нет. А в Москве - дынями торгуют.
- Наверное, больше работают, - выдвинул предположение Гобоист.
- Э-э, врешь! Я тоже работаю честно, от и до. И ты тоже - вон сколько дуешь в эту свою дудку. А они нет, они воруют, спекулируют, наркотой торгуют. Вон чечены всех наших русских девок на стрите держат…
- Там русских нет, - проявил неожиданную осведомленность Гобоист, вспомнив рассказы администратора Валеры, - там украинки и молдаванки…
- Всё одно - наши славянки. А нам на Петровке все известно, мы все это насквозь видим. - И шепотом: - Агентура. Азеры - все оптовые рынки повязали, с наших мужиков калым собирают. Хачики - торговлю держат, весь Северо-Западный округ. А почему они у себя дома все это не делают, а? Почему они к нам в Россию лезут? И отчего жиды все наши банки прихватили - катились бы в свой Израиль, нет, под палестинские пули они жопу не подставят, им лучше русских обирать…
- Ну это тенденция общемировая, - не очень искренне промямлил Гобоист. - Бедный Юг стремится на богатый Север. Так во Франции - алжирцы, в Бельгии - марокканцы, в Штатах - мексиканцы и африканцы. Даже в Норвегии знаешь сколько вьетнамцев - тьма!
- Опять наврал. У них там алжирцы подавальщиками при французах, марокканцы апельсинами торгуют, латиносы башмаки чистят, африканцы вообще без штанов - рэп поют. А у нас - русские им, черным, услуживают. А они, рассевшиеся по всей нашей стране, нас же и презирают, за то, что у нас денег нет. Они даже наших русских братков придавили - так, оставили им по рыночку на окраинах… Это как понимать? Нет, я их всех в вагоны погрузил бы, как Сталин сделал, и на Колыму…
И просвещенный Гобоист сейчас почувствовал некое сочувствие к словам милиционера: нет, Колыма - это слишком, но то, что кавказцы, скажем, занимаются по всей России отнюдь не легальным бизнесом - тоже очевидно, при этом утесняя и развращая русское население. И он, хоть и застыдился бы утром этого, сейчас вдруг испытал даже к Артуру, у которого только что ел и пил, смутную неприязнь. В конце концов глупый милиционер был прав: Гобоист много ездил по миру и знал, что во всех странах Запада стоит эта проблема - нашествие с Юга. Но нигде арабы, африканцы, мексиканцы или пакистанцы не обрели столь социально привилегированного положения, и все политические и финансовые нити всегда оставались в руках тех, кого социологи называют представителями титульной нации. Но он, либерал, тут же и оборвал сам себя: нет, так недалеко до фашизма.
- Ага, - произнес шепотом милиционер, вглядываясь в глаза собеседнику, - ты ведь тоже так думаешь, угадал? - Будто мысли читал.
- Так недалеко до фашизма, - повторил Гобоист вслух, как Отче наш. Но тоже отчего-то шепотом. И решил пошутить: - Кроме того, ты же ведь и сам буддист.
- А буддизм фашизму не помеха, - твердо сказал милиционер, проявив удивительное знание предмета. И замолчал… - Пойду, ракетницу отнесу, - вдруг сказал он - как-то подозрительно трезво сказал, с оттенком даже некоторой угрозы. И нехорошее предчувствие посетило Гобоиста.
- Хочешь, я с тобой, - неожиданно для себя предложил он.
- Нет, оставайся. Иди, иди, хачики заждались.
- Ты вернешься?
- А как же! - сказал милиционер Птицын с напором, как будто даже со скрытой угрозой. И Гобоист понял, что возвращаться он не собирается.
Гобоист вошел в дом Артура, сел на свое место за стол на веранде.
- Где мой-то? - спросила с тревогой Птицына.
- Сейчас придет, - соврал Гобоист.
- Он хоть в себе?
- Почти трезвый.
- Это плохо, - сказала Птицына. - Он литр белого вина выпил и поллитра водки. Плохо!
- Да отчего ж плохо-то, если он ни в одном глазу?
- Это он не трезвый. Это он совсем пьяный, когда вот так себя ведет… Как затаивается… У него припадок может случиться. Только б пистолет не нашел, я спрятала.
И она повествовала, что однажды - Гобоиста не было в Коттедже - Птицын уже грозил в сторону армян пистолетом, и тогда Артур вышел на крыльцо со своей духовушкой и направил ствол на Птицына. И тот вроде как протрезвел, смутился, ушел к себе в дом. Потом они помирились, и никогда никто ни словом о случившемся не вспоминал…
В этом месте ее рассказа со стороны отсека Птицыных раздался жесткий, особенно громкий в морозной тишине револьверный выстрел, который было не спутать с мягким звуком ракетницы.
2
Гости Артура, повскакав с мест, давясь в узкой двери, пробивались с задней веранды через гостиную на парадное крыльцо, не слушая хозяина, который уговаривал, что это может быть опасно. А когда высыпали в переулок и, так же толкаясь, просочились во двор к супругам Птицыным, ополоумев от пьяного любопытства, Космонавт уже цепко держал Милиционера, уговаривая ласково:
- Ну, будь умницей, отдай пушку, ты мог человека застрелить.
- Я в воздух стрелял.
- Ты не соображал уже, куда палишь, мент ты поганый!
- Что ты сказал?!
- Вот так, так-то лучше… - И Космонавт, заломив Птицыну руку, выдернул-таки у него пистолет.
- Отдай, падла, табельное оружие, - мычал Птицын, - я при исполнении…
- Ты ж ему руку сломаешь, гад! - орала Птицына, заступаясь за мужа.
- Вот сейчас милиция разберется! - кричала с крыльца космонавтова Жанна. - Вот сейчас с ним закончим. Что ни день - всех на нервы ставит…
И, как это ни странно для новогодней ночи, действительно на улице послышалось урчание мотора, противный свист шин резко тормознувшей машины, и две яркие фары уперлись прямо в ворота Коттеджа, ослепив толпу свидетелей. С криками граждане, разойдись появился милицейский патруль - рядовой и лейтенант, как скоро стало ясно - татарин. Оба милицейских были сильно пьяны.
- Кто стрелял? - завопил татарин.
- А вот этот, вот его держат, - зачастила Жанна, - вот этот вот - так палил, так палил…
- Ну-ка, - подошел татарин к Космонавту. - Этот, что ль? Где оруж?
- Полегче, дяденька, - попросил тихо Птицын.
- Вот этот, товарищ лейтенант, - сказал Космонавт. - И вот оружие.
- А ты кто?
- Сосед. Полковник военно-воздушных сил. В отставке.
- Поможешь протокол составлять, товарщ полковник? Кто свидетл? Свидетл есть?
- Я, я свидетель! - заверещала Жанна. - И вот они. - Из-за ее спины выступили оба суворовца - они были в штатском, в спортивных костюмах с полосками, в каких ходят быки низших рангов. - Мы сидели на кухне, и вдруг во дворе пальба. И мой муж говорит: из револьвера стреляют. Не подходи к окнам, говорит, а сам тихонько приоткрыл дверь. И как бросится, как прыгнет - он храбрый, он на самолете горел…
- Хараш! - сказал татарин.
И тут Птицына взяла его тихо под локоток.
- Товарищ капитан, а, товарищ капитан, с праздничком. Я вам сейчас все-все объясню… Пойдем ко мне, товарищ капитан, ну хоть рюмочку…
- Свидетл, да?
- Да-да, я все-все видела…
- Держи его, Сарокн, крепко, - сказал татарин. - Я счас…
- Слушаюсь держать, - сказал Сорокин и нежно ткнул Птицына кулаком под ребро…
Собеседование длилось недолго. Татарин вышел из дома, утирая рот, подошел поближе, вглядываясь в Птицына в темноте, и спросил:
- Ты почму не сказал, что с Петровка, а? Сарокн, отдай ему оружие. Тела нет - дела нет!
- Банзай! - крикнул Птицын и увял.
- Р-расходись! - заорал татарин на толпу армян и вдруг будто даже повеселел. - А вы кто таки будт? Гость с Кавказ будт? А регистрац есть? - Лейтенант, видно, и сквозь хмель сообразил, что здесь может поживиться: завтра конец дежурства, а ему что, он этот русский Новый день может хоть когда отмечать…
Через десять минут квартира Артура превратилась в полевую комендатуру. У самого хозяина от гнева и стыда дрожали губы, и выражение лица стало совсем как у обиженного мальчика. Но он знал, что надо молчать.
У всех армянских мужчин с регистрацией было все в порядке. Вот у нескольких жен регистрация была просрочена, у двоих ее вообще не было. Татарин собрал с них за это по сто рублей - в сумме пятьсот - и, кажется, был доволен. Пожелал счастливого Нового года, прибавив, чтоб на своем участке он их больше не видел. И отбыл. И только тогда из стенного шкафа на втором этаже вылез Гамлет. У него был паспорт с московской пропиской, но, наверное, были и какие-то свои резоны с милицией не встречаться…
- Нет, ты подумай, какие мерзавцы! - вдруг вступила старуха - прежде ей достало соображения помалкивать. - Это ж надо! Чтоб яйца их козлиные в бульоне сварили… чтоб херы их поганые…
И неясно было, к кому она обращается. И непонятно было, кого из милиционеров имеет в виду: Птицына, наряд или всех разом. А может, и все российское МВД.
- Люди за стол только сели… вай, если б у нас в Ереване такое… без погон был бы на другой день, это я говорю, чем хочешь клянусь… маму их…
- Иди, мать! - рявкнул на нее сын.
Но праздник был испорчен и сам собою сошел на нет. Кто-то укатил сразу, кто-то еще выпил на посошок. Все как один уверяли, что дома дети и что рано вставать…
- Куда вставать, слушай! Завтра праздник! - с напускной улыбкой пытался задержать друзей Артур. Но выходило у него не слишком натурально. - Давай шашлык есть… давай долму кушать…
Но гости разъехались, и разошлись по домам соседи.
Играли при голубом свете телевизора в дурака - переводной, пики только пиками - Гобоист и его жена Анна. Улеглась спать семья Космонавта. Старуха Долманян, Анжела и жена Артура Нина собирали со стола посуду, и Нина даже поплакала - слезы капали в не доеденное кем-то сациви.
Артур сидел в гостиной перед телевизором, пил водку, мотал головой и скрипел зубами.
- Нет, ты послушай, какой козел, - говорил он сам с собой, тоскуя. - Позор, позор, стыд и позор… Гостей разогнал, маму я его имел… Такой праздник испортил… Еще шашлыка не ели, вай-вай… еще долму не кушали… Козел, козел, все русские козлы… Мать! - заорал он. - Неси закуску, неси долму. Женщины, стол накрывай, Новый год встречать будем!.. Семьей встретим, отца помянем…
Козел тем временем лежал на постели с компрессом в виде холодного сырого полотенца на лбу. У него была тихая истерика: он давился слезами, поскуливал, зубы стучали, его бил озноб.
- А если бы я попал в человека, мамочка… меня бы посадили. Да, Хель, посадили бы?
- Еще посадят, - утешала его Птицына, меняя компресс, - еще допрыгаешься, если пить будешь…
- А ты носила бы мне передачи, а, Хель?.. - И он вдруг приподнялся на локтях, глядя безумно в глубину комнаты. - А ведь в камере меня зарежут, я знаю… На нарах зарежут, во сне, заточкой. Нас никто не любит, в тюрьме так вовсе ненавидят!.. А ведь мы, менты… ведь мы… как лучше… - И он заплакал в три ручья от невыносимой жалости к себе и к родному ведомству. - И вот я лежу, покойничек, в гробу, и только усики, усики светлые такие…
И когда все окончательно стихло в Коттедже, и погасли все окна в поселке, и только качался в конце улицы, как будто тоже подвыпил на праздник, одинокий тусклый фонарь, на свое крыльцо вышел вдрызг пьяный армянин Артур с мелкокалиберной винтовкой.