- Что ж это вы… Не положено на русском. Да и нету такой молитвы. Есть молитва "Бог Авраама, Исаака, Иакова…", уверены, что не эта?
- Уверен.
- И что же, вы считаете, что самолет сбили вы?
- Конечно… То есть не собственноручно. Я же обратился к Богу.
- А кошер вы соблюдаете? - и пошло, и пошло.
Сидит Самуил Яковлевич, отвечает, как школьник, заикается. То и дело платок с головы сваливается. Старики кивают, улыбаются. Переговариваются на идиш, чтобы гость не понял их оценку.
Самуил Яковлевич потерял терпение:
- Значит, вы мне не верите. А у меня свидетель есть.
Старики насторожились.
- Кто свидетель? Еврей?
- Нет. Русский. Мальчик. Юрий.
- Ну вот видите. И свидетелей у вас нет.
Самуил Яковлевич вышел из себя и даже раскричался, мол, вы не советские люди, вы человеку не верите, вы мыслите узко, а идет война и у него три сына на фронте.
Старики руками замахали, стали успокаивать. Мол, идите домой, Самуил Яковлевич, такое время, все страдают, все работают не покладая рук. Всякое случается. А нервы на пределе.
Самуил Яковлевич сказал на прощанье:
- Ведь я же еврей. Я Еврейскому Богу помолился, призвал его на помощь. И он мне ответил. Он - мне - персонально - ответил. Это факт! Факт! Понимаете? А вы - на каком языке, да с какой молитвой. Как помнил, так и обратился. Куда ж мне теперь? В церковь? В райком? В милицию?
Старики зашикали, запричитали. Не надо, мол, ни в райком, ни в милицию, они соберут умных людей, посоветуются и пригласят Самуила Яковлевича.
Самуил Яковлевич оставил адрес. Скомкал платок и так, с платком в кулаке, прошагал до самой фабрики - на Пресню. Даже на трамвай не сел.
Поздно ночью вернулся домой. Света не зажигал - светомаскировка. Лег на диван, не раздеваясь.
Пролежал до утра, не сомкнув глаз.
Потом заснул. Проснулся через час. Будто заново родился.
Подошел к столу, там газета "Правда" вчерашняя, нечитанная.
Прочитал заглавие передовицы: "Советский тыл - могучая опора фронта". Еще больше почему-то обрадовался и поспешил на работу, потому что в военное суровое время опаздывать никак нельзя.
Теперь про это удивительное место, где все произошло.
Никакого памятного знака там нет.
В 1976 году несколько домов в Шведском тупике снесли, в том числе и тот, шестиэтажный, - возвели новое здание МХАТа. И, кстати, на ЭТОМ месте дела у театра не пошли.
Гарднер
По воскресеньям к Иосифу Матвеевичу приходил сын Аркадий, по субботам - внук Алексей. Их жены Иосифу Матвеевичу не нравились. Потому и не приходили.
Собственная его жена умерла много лет назад, и Иосиф Матвеевич уже не горевал по ней, а только скучал.
Собрать сына и внука вместе не представлялось возможным, так как они не ладили, а мирить Иосиф Матвеевич устал.
Три года назад у внука родилась дочка - Саша. И с недавних пор по субботам Алексей являлся с вполне самостоятельной девочкой.
Пока дед и внук чаевничали, Саша требовала мультиков.
- У дедушки нет видеомагнитофона, - объяснял Алексей.
Саша кивала и снова требовала мультик.
В очередной визит Алексей принес большую коробку.
- Дед, видеомагнитофон! По телеку смотреть нечего - я принес "Весну на Заречной улице", "Ко мне, Мухтар!", мультики для Сашки.
Иосиф Матвеевич обрадовался, но выразил опасение, что не научится обращаться с машиной.
- Ты же инженер, а тут всего две кнопки.
Алексей быстро все наладил и зарядил кассету с мультиками.
Иосиф Матвеевич принес блюдо с конфетами и яблоками - поставил на журнальный столик у дивана, погладил малышку по голове, посмотрел пару секунд на бегающих в экране зверушек и пошел на кухню, как заведено, пить чай с Алексеем.
Минут через десять послышался грохот, а после - крик Саши.
- Папа! Деда! Деда! Папа!
Бросились в комнату. Блюдо лежало на полу, расколотое надвое, фантики, конфеты, еще нетронутые Сашей, и яблоки разлетелись-раскатились по комнате.
- Оно само. Я не трогала.
- Само не могло, - сказал Алексей. - Ты не порезалась?
- Нет. Оно же само, - Саша сидела, уставившись на экран. Не отрываясь, она подняла руки и повертела ладошками: смотрите, ничего не случилось.
Алексей наклонился за фарфоровыми останками:
- Ну что, дед, выбрасываем?
Иосиф Матвеевич взял у внука половинки блюда, повертел так и сяк:
- Все бы вам выбрасывать. Склею.
Сколько Иосиф Матвеевич себя помнил - столько помнил блюдо: диаметром сантиметров сорок, сделанное вроде плоской корзинки. Тщательно была выделана соломка, сквозь мелкие переплетения которой, казалось, сквозил воздух. Посередине - сложенная кремовая салфетка с букетом полевых цветов - незабудки и колокольчики. И цветы, и салфетка словно настоящие. Салфеточная бахрома свисала с одного бока блюда-корзинки, и каждая ниточка в бахроме четко обозначалась.
Иосиф Матвеевич помнил, как пытался в детстве снять салфетку с блюда, а она не поддавалась.
Потом его сын Аркадий попался на ту же обманку. Потом внук Алексей.
Теперь вот Саша.
Иосиф Матвеевич перевернул расколотые половинки - лицом вниз, соединил их и вдруг подумал, что никогда не смотрел на блюдо "с изнанки". Только теперь, надев очки, прочитал на овальном клейме буковки, окружавшие всадника: "Фабрика Гарднера, Москва". А над клеймом - двуглавый орел со скипетром и державой.
"А ведь блюду лет сто, если не больше, - прикинул Иосиф Матвеевич. - Мать говорила, ее приданое".
Иосиф Матвеевич вспомнил, как в детстве вся семья собиралась вечерами за столом - в саду, пили чай, и на блюде лежала гора красной смородины, крыжовника. Или коржики, испеченные бабушкой.
Вспомнилось, как соседка, бабушкина подруга, всякий раз разглядывая блюдо, цокала языком:
- Богато живешь, Фейга, такую вещь по будням пачкаешь. Это и в субботу не грех поставить! Халу положить - как хорошо!
Бабушка смеялась:
- Отменили субботу, Дорочка!
Вспомнился день, когда Иосиф Матвеевич пришел с фронта - единственный из всей семьи. Отец и два брата погибли. Отец - на днепровской переправе, старший брат - Сема - под Летками, средний - Гриша - под Томашовом.
Сидели с мамой за столом. На столе это самое блюдо, сохраненное ею в эвакуации, хотя пришлось продать за кусок хлеба последнее платье. Рассказывала про родственников и соседей - убитых, умерших, пропавших без вести, просила прощения, что не может приготовить ничего вкусного.
А свой сухой паек Иосиф Матвеевич еще в поезде обменял на отрез диковинной прозрачной ткани с блестками.
- Она ж с золотом! Невеста век благодарить будет! - уговаривал продавец.
В мастерской взялись блюдо склеить - пообещали сделать лучше нового.
И правда, трещина едва угадывалась.
Иосиф Матвеевич позвонил Алексею, попросил купить "держалку", чтоб повесить блюдо на стену.
Алексей пришел с дрелью. Вставил в стену дюбель. Ввинтил шуруп. Приладил блюдо.
- Весь город оббегал - нет нигде держалок. Только в одной галантерейке и нашел. Давно его на стенку надо было.
Ночью Иосиф Матвеевич проснулся от грохота. Спросонок долго не мог понять, что случилось. Включил свет - оглядел комнату - ничего. Пошел в ванную - и там все нормально.
Зашел на кухню. Блюдо лежало на полу, расколотое на мелкие кусочки. Шуруп вывалился.
Иосиф Матвеевич сгреб осколки в полотенце, завязал узлом и положил на подоконник.
Посреди недели, вне расписания, явился Аркадий.
Заметив на стене непорядок - пустой дюбель, - спросил:
- Что вешал-недовешал?
- Блюдо, то, с салфеткой. Сашка расколотила. В мастерской склеили. Хорошо вышло.
- А теперь снял? И правильно, нельзя, чтобы в доме была посуда с трещиной, хоть и клееная.
- Да я не снимал. Само упало - и вдрызг! - Иосиф Матвеевич старался говорить ровно.
- Отец, ты что, расстроился? Если б ты меня попросил, я б тебе все сделал, как надо. Алешка вешал? Он не умеет, - Аркадий привычно переключился на сына.
- Нет, Алексей хорошо сделал. По правилам. Ну, разбилось и разбилось.
- Ты брось, отец. Наверное, вообразил черт-те-что. Еще сто лет проживешь, - затараторил Аркадий.
- Да я что, я сто лет проживу. Дело ж не во мне…
Вечером Иосиф Матвеевич развязал узел с осколками и разложил их на кухонном столе. Попробовал собрать - получалось плохо, особенно рисунок на салфетке. Соломенные переплетения обрывались и теперь светились не воздухом, а неровными сколами. Однако занятие захватило.
Сидел над осколками и завтра, и послезавтра, и на третий день. Собирал и снова разбирал фарфоровые кусочки, рассматривал края, вертел.
Завтракать, обедать и ужинать стал в комнате - на журнальном столике, чтобы не тревожить узор.
В субботу пришел Алексей с Сашей.
Алексей кивнул на стол:
- Мне отец звонил. Орал. А я чем виноват?
Девочка радостно всплеснула руками:
- Ой, дедушка, ты играешь в паззл?
Иосиф Матвеевич не понял:
- Что, мое солнышко? Как ты сказала?
- Ну, в паззл! - повторила Саша.
Иосиф Матвеевич недоуменно посмотрел на Алексея.
Тот принялся объяснять:
- Паззл - головоломка. Картинка заранее разрезана, фигурно, чтоб с толку сбить, дезориентировать. Ну, собачья морда или дворец. А труднее всего - небо с облаками. У Сашки полно. Да она еще маленькая - тут усидчивость нужна.
Сашка потянулась к осколкам:
- Дай я!
- Нет, это для взрослых, - перехватил ее руку Алексей. - Дед, ты прибери, пожалуйста, пока она здесь. Схватит - порежется. А то давай вынесу на помойку.
- Я дверь прикрою, на тряпочку, туго-туго. Она не откроет. Мы в комнате чай пить будем, и мультики вместе посмотрим, да, Саша?
Уходя, Алексей шепнул Иосифу Матвеевичу:
- Держись. Нельзя на себе сосредотачиваться. Завтра еще кассет принесу - "Бриллиантовая рука", "Полосатый рейс". Только ты позвони, когда отец уйдет - чтоб не столкнуться. С видиком освоился?
- Да-да. Все посмотрел. Хорошее кино, - рассеянно ответил Иосиф Матвеевич.
Сидя за столом, в сотый раз разбирая и собирая осколки, он приговаривал:
- Пазл-мазл*, мазл-пазл.
Резонанс
У Аарона Симоновича была мечта: выступить в программе "Свобода слова" на НТВ. До этого мечтал выступить в "Гласе народа" на том же канале - ему очень нравился Евгений Киселев, а потом Светлана Сорокина. Не успел.
Теперь настала "Свобода слова" с Савиком Шустером - и это вселяло новые, особые надежды.
Девяностолетний Аарон Симонович практически не видел, и потому номер телефона программы набирала 20-летняя правнучка Лиза, студентка.
Она долго разговаривала с кем-то в трубке и по завершении разговора отвечала на немой вопрос всегда одинаково:
- У них сейчас все места заняты. На полгода вперед. Потом позвоним.
Аарон Симонович не сдавался:
- С кем ты говорила? С Савиком?
Разобрать вполне, что и кому говорилось, он тоже не мог, потому что слабо слышал.
- Конечно, с Шустером, - привычно отвечала Лиза (а до этого так же отвечала: с Киселевым, с Сорокиной). - Он сказал, что как только место появится, сам перезвонит. Я дала свой мобильник, а то ты ничего не расслышишь.
Аарон Симонович на время успокаивался.
Каждую пятницу Аарон Симонович включал телевизор и смотрел "Свободу слова". Улавливая тему, возмущался: "Средневековье! Батареи не работают. Нужно потребовать". Или: "Что делается в Чечне? Кто это заварил? У нас чеченцы всю жизнь дороги строили - и хорошо. Почему им подряд не дают?".
Вообще политикой Аарон Симонович интересовался мало. Больше наблюдал за архитектурой и мостостроительством.
- Я с самим Патоном работал! Киев без моста Патона - не Киев! - В Москве Аарону Симоновичу ничего выдающегося построить не довелось, и потому московские мосты не учитывались.
Однажды, еще учась во 2-м классе, Лиза чуть не сорвала занятия в школе: по предварительному сговору все ученики, сидящие в классе, затопали ногами в такт, надеясь, что стены здания задрожат и занятия прекратятся. До полного разрушения школы дети доводить дело не собирались.
Так в голове Лизы уложились рассказы прадеда об опасностях совпадения резонансов.
Резонанс Аарон Симонович считал ключевым явлением. И любое происшествие оценивалось по шкале в два деления: "Хороший резонанс", "Плохой резонанс".
Выступлением на "Свободе слова" Аарон Симонович надеялся вызвать грандиозный мировой резонанс.
О сути никому не рассказывал, а только понукал Лизу:
- Ты меня на любую тему устрой, я там свой вопрос сам проведу.
Умирал Аарон Симонович тяжело. Зато дома. Внуки с невестками (детей Аарон Симонович пережил) находились при нем - кто когда мог.
Старик капризничал, просил сельтерской, мороженого кружочком, мацу.
Лиза горевала больше всех.
После очередного ухудшения, когда внук Аарона Симоновича справлялся у специально обученных людей насчет погребения, Лиза зашла в комнату прапрадеда и прошептала ему на ухо:
- Савик звонил. Завтра передача, тебя ждут. Будешь говорить что захочешь.
Ей показалось, что Аарон Симонович приоткрыл глаза. Она даже отшатнулась от неожиданности.
- Дедушка, ты меня слышишь? Ты понял?
- Слы… По…
В ту же ночь Аарон Симонович умер.
На его письменном столе обнаружилась папка, какими он пользовался, должно быть, еще работая в Укрмостпроекте.
Под исчерченными сложенными кальками и листами миллиметровой бумаги - тоже изрисованными, лежали справки о реабилитации "за отсутствием состава преступления": брата и жены старшего брата Аарона Симоновича, старшего сына и жены старшего сына Аарона Симоновича, датированные 54-м и 62-м годами. Вырезки из газет: про безродных космополитов, про убийц в белых халатах, про долой псевдонимы, про оттепель, про выставку в Манеже, про излишества в архитектуре, про физиков и лириков.
Была и тетрадочка - школьная, в клетку, где содержалось следующее:
"Практика реабилитации получила в Советском Союзе большой размах. Наше правительство не побоялось признаться в допущенных ошибках в период с 37-го по 52-й год (зачеркнуто другими чернилами и поверху толсто написано) в период с 1917 по 1953 год. Все невинно пострадавшие получили справку о реабилитации или могут ее получить. В случае их смерти такую справку могут получить родственники.
Сегодня, когда в нашей стране победила гласность, хочется призвать и весь мир к исправлению допущенных им ошибок в разных отраслях деятельности.
Так, в первую очередь, призываю провести массовую реабилитацию евреев - как нации - без срока давности в любом направлении, вплоть до двух тысячелетий, согласно историческому подходу. И выдать каждому еврею справку о реабилитации - по месту жительства в любой точке земного шара".
Почерк четкий, "чертежный". Писалось давно, еще до того, как Аарон Симонович ослеп.
Потом следовали записи крайне невнятные, много зачеркивалось, дополнялось то карандашом, то красным шариком, то черным, то зеленым. Чем дальше - тем непроходимее.
Жаль, что Аарон Симонович не использовал толстый лист с прорезями, "держащими строку" - для слепых. У Николая Островского было такое приспособление, когда он работал над романом "Как закалялась сталь".
Нога
В 1975 году пенсионеры Александр Семенович и Клара Захаровна собирались уезжать в Израиль.
Несколько лет назад уехал их сын, с огромным трудом. Помогли протесты западной общественности.
Александр Семенович и Клара Захаровна уезжали по статье "воссоединение семьи".
Сын - по телефону - велел никаких контейнеров не отправлять, взять самое необходимое и налегке проследовать к нему через Вену.
Все время сборов и оформления стариков сопровождали товарищи сына - отказники, знавшие, что и как. Однако на вопрос Александра Семеновича, можно ли брать с собой военные ордена и медали, ответить затруднились.
Александр Семенович требовал немедленной ясности и потому с отказниками-опекунами в скорости переругался, распорядившись, чтоб в их с Кларой Захаровной дела не лезли.
Клара Захаровна звонила по очереди каждому из обиженных мужем, извинялась, просила не оставлять себя и мужа без присмотра.
Недели за три до вылета Александру Семеновичу позвонили с фабрики, где он проработал с 1930-го по 1972-й (с перерывом на войну), и сообщили, что в связи с 30-летием Великой Победы ему как ветерану производства и войны выделили путевку в подмосковный дом отдыха. Заезд через два дня сроком на 14 суток.
Александр Семенович растерялся и не сказал, что путевка ему ни к чему, что он едет на Красное и Мертвое моря, причем на всю оставшуюся жизнь, а не на 14 дней.
Поблагодарил, удивился про себя, что на фабрике не извещены об его отъезде, и решил воспользоваться путевкой:
- Я за всю свою трудовую жизнь кроме зарплаты у государства ничего не взял. А как оно мне нервы трепало, ты, Клара, знаешь. Так что я из принципа поеду отдохну. Что нам собираться? Успеется.
Клара Захаровна никогда с мужем не спорила, и даже обрадовалась, что в последние перед отъездом дни его не будет дома - очень уж он шумный. А если при каком-нибудь документальном затыке обнаружится надобность в его непосредственном участии, так дом отдыха в часе езды на электричке.
Надо сказать, что Александр Семенович был инвалид войны - ему оторвало левую ногу, вернее, половину - от колена, и он носил протез. И, хотя по законодательству имел право не работать, так, с протезом, и трудился на родной фабрике "Красная этажерка", как он ее называл.
Протез, который Александр Семенович изо всех сил не замечал и запрещал замечать окружающим, и сыграл с ним злую шутку.
Никто не знает, что в точности произошло в доме отдыха: то ли выпили лишку ветераны по случаю праздника 9 Мая, то ли еще что, но только нашли Александра Семеновича на полу у кровати с травмой головы, а рядом валялся протез. Видно, неловко повернулся мужчина, отстегивая на ночь не свою ногу, упал, разбил голову, потерял сознание и потому на помощь не звал. Умер от потери крови: беда приключилась вечером - до утра его никто не беспокоил.
Клара Захаровна сильно переживала, но что сделаешь.
Все друзья сына дежурили при ней беспрерывно, организовали похороны. Протез хотели положить в гроб, как вещь, которая и при жизни находилась всегда с Александром Семеновичем, но Клара Захаровна запретила:
- На том свете у него две ноги будет, зачем ему лишняя.
До отъезда оставалась неделя. Квартиру сдали в ЖЭК, мебель растолкали по родственникам, книги раздарили, чемоданы упаковали. Последним - под самую крышку легло "чудо" - круглая со сквозным отверстием посредине жаровенка, в которой Клара Захаровна привыкла печь картошку и курицу кусочками.
Так и стояли два чемодана в пустой комнате.
Ордена и медали Клара Захаровна передала на хранение одному из товарищей сына - окончательной ясности с ними так и не наступило.
Ночью Клара Захаровна проснулась с твердым убеждением, что забыла нечто крайне важное. Протез!
Встала, взяла протез, обняла его, как малого ребенка, и запричитала: