– Министерству Обороны. Его выкопали, чтобы использовать в качестве бомбоубежища на случай ядерной войны. Вход в него – в садовом центре супермаркета "Вулворт", в Большом Малверне. Клянусь тебе. Одна из стен в супермаркете – фальшивая. Под ней скрывается огромная металлическая дверь, как в банке. Когда сработает тревожная кнопка, Министерство Обороны перебазируется туда, в "Вулворт". Члены правительства Малверна, а так же первые лица "Вулворта", менеджер и его ассистент, тоже имеют право спрятаться там. Так же, я думаю, они разрешат войти и тем военным из группы сопровождения – ну, потому что у них есть оружие. И еще они обязательно захватят с собой парочку красивых кассирш из магазинов – чтобы размножаться там, внизу. (Моя сестра, Келли, надеется, что она будет одной из этой "парочки красивых кассирш", но мы-то знаем, что у нее нет шансов, хе-хе) А потом они запрутся изнутри, а мы останемся снаружи, наверху, и будем наблюдать за тем, как Британское Королевство взлетает на воздух.
– Это Келли тебе рассказала?
– Неа. Мой отец покупает лошадиное дерьмо (для удобрений) у одного типа, так вот у этого типа есть друг, который работает барменом в столовой, в одном из отделов Министерства Обороны.
– О Господи! – Это было похоже на правду.
Мы, как на коньках, скользили вниз по склону, по слою сосновых иголок, и я вдруг увидел оленьи рога! Но пригляделся – а это лишь ветка.
– Я думаю, нам стоит объединить силы, – сказал я, – найдем третий туннель вместе, а?
Моран хотел пнуть сосновую шишку, но промахнулся.
– Но если мы вместе найдем туннель, тогда мы должны сразу решить, кто будет давать интервью журналисту из "Малвернского вестника".
Я пнул шишку, она полетела и скрылась из виду, в сумраке тропы.
– Мы оба. – Сказал я.
Бежать по ромашковому полю – на полной скорости, с открытыми глазами, раскинув руки, – это просто офигенно. Невероятное ощущение. Цветы-звезды и кометы-одуванчики проносятся мимо – ты словно летишь сквозь зеленую галактику. Мы с Мораном добежали до коровника на дальней стороне поля, голова кружилась от радости и ощущения полета. Я задыхался от смеха, потому что Моран наступил в коровью лепешку – и теперь оба его кроссовка были грязные – один хлюпал после неудачной встречи с канавой, а второй – просто вонял.
Рядом с коровником лежал огромный тюк сена – мы вскарабкались на него и забрались на крышу коровника.
– А это отличное место для пулеметного гнезда. – Сказал я, изображая из себя военного эксперта.
Моран снял заляпанный коровьим дерьмом кроссовок и просто лег на спину. Я тоже решил прилечь. Ржавое железо крыши было теплое, как грелка.
– Вот это – жизнь. – Вздохнул Моран.
– Повтори. – Сказал я.
– Вот это – жизнь. – Еще раз вздохнул Моран, потягиваясь.
– Ох, ты тако-о-ой оригинальный. Тебе надо стать философом.
Где-то далеко позади блеяли овцы, а впереди – тарахтел трактор.
– Твой отец когда-нибудь нажирался до потери пульса? – Спросил Моран.
Если я скажу "да", это будет неправдой, но если я скажу "нет", – это будет не круто.
– Ну, он любит выпить, когда приезжает дядя Брайан.
– Нет, я говорю не про "любит выпить", я говорю – нажирался ли он когда-нибудь вхлам, до такого состояния, что не мог говорить?
– Нет.
Это "нет" превратило три метра пустоты между нами – в три мили пустоты.
– Нет. – Моран зажмурился. – Везет тебе.
– Но у тебя отличный папа. Он дружелюбный и веселый…
Я увидел самолет – он блестел, как осколок стекла в синем море неба.
– Когда он напивается, Максина обычно говорит "папочка перешел на темную сторону". И она права. Он действительно словно "темнеет" внутри. Все начинается с банки пива, потом – две банки. Он становится шумным, громко говорит, отпускает сальные, убогие шуточки – и ужасно бесится, если мы не смеемся. Поэтому нам приходится смеяться, притворяться, что это смешно. Потом он начинает орать. Соседи долбят в стену и жалуются. Отец долбит в ответ и кроет их последними словами… потом он запирается в своей комнате, но от этого не легче – у него там тоже есть бутылки. Мы слышим звуки битого стекла. Он бьет их об стену одну за другой. А потом вырубается. И утром, очнувшись, он, конечно говорит, что ему "ужасно жаль", что "он больше никогда, никогда не притронется к бутылке". Но хуже всего… это выглядит так, словно в него вселяется кто-то другой – убогий, злой и грязный – и живет внутри него как паразит до тех пор, пока не пройдет опьянение и похмелье, и только мы – я, мама, Келли, Салли и Макс – только мы знаем, что это не он, это не отец. Весь остальной мир уверен, что это он. Люди, когда видят его пьяным, всегда говорят: "Фрэнк показал свою истинную натуру. У трезвого на уме, у пьяного на языке". Но это не так! –Моран повернул голову ко мне. – И в то же время – так. И в то же время – не так. И вот не поймешь – где действительно он, а где – паразит внутри него.
Повисла болезненная тишина.
Зеленый цвет состоит из желтого и синего, но когда ты смотришь на зеленый, ты не видишь ни желтого ни синего. Я лежал и думал об этом, и мне казалось, что эта мысль о зеленом цвете как-то связана с мыслью об отце Морана, и вообще – с мыслью обо всех людях и всех вещах. Но я просто не находил слов, чтобы выразить свою "зеленую" мысль.
Моран шмыгнул носом.
– У меня есть бутылочка красного, хочешь?
– Вино? У тебя есть вино?
– Нет. Мой отец выпил все вино у нас в доме. – Моран порылся в своем рюкзаке. – У меня есть Рэд-Булл.
Рэд-Булл на вкус напоминает едкую, жидкую жвачку. И все же я сказал:
– Конечно, хочу. – Потому что с собой у меня ничего не было, а Рэд-Булл – это все же лучше чем ничего. Когда я собирался в свою "экспедицию" по верховой тропе, я думал, что буду пить воду прямо из ручьев, как настоящий путешественник, но вышло так, что единственным водным источником на моем пути оказалась лишь одна вонючая канава.
Моран открыл крышку, и Рэд-Булл излился на него розовой пеной.
– Дерьмо!
– Осторожно. Его растрясло немного в пути, так что…
Моран дал мне первому глотнуть, а сам слизывал пенные брызги с руки. Я, в свою очередь, поделился с ним карамельками "Кэдбери". Они подтаяли и потеряли форму у меня в кармане, но на вкус были вполне ничего. Потом у меня вдруг случился очередной приступ сенной лихорадки, и я десять или двадцать раз высморкался в носовой платок.
Самолет улетел, оставив белый неровный шрам на брюхе неба.
Но небо постепенно излечилось – шрам затянулся.
"КАААРРРРР!"
Я заскользил вниз по кривой покатой крыше коровника, болтаясь между сном и явью. Но вовремя проснулся и успел зацепиться. Три гигантские вороны сидели в том месте, где должен был быть Моран.
И никаких следов Морана.
Клювы ворон похожи на кинжалы. Их глаза блестели так, словно они замышляли что-то.
– А ну пошли отсюда!
Колокол на кладбище Святого Гавриила прозвонил одиннадцать или двенадцать раз (вороны выбили меня из колеи, и я не смог точно посчитать удары). Несколько холодных капель воды упали мне на лицо и на шею. Погода изменилась, пока я спал. Малверн исчез из виду, скрытый огромной мутной шторой ливня. Вороны раскинули крылья и улетели прочь.
В коровнике Морана тоже не было. Похоже, он не собирался делить со мной свою славу первооткрывателя – и хотел в одиночку попасть на первую полосу "Малвернского вестника". Предатель! Что ж, если он хочет устроить соревнование – то пусть. Он всегда проигрывал мне – и сейчас проиграет.
В коровнике пахло подмышками, сеном и мочой.
Дождь начал наступление, его тяжелые капли, как пули, как картечь, задробили по крыше и запрыгали пузырями по лужам вокруг (так тебе и надо, Моран, надеюсь ты промокнешь насквозь и подхватишь пневмонию).
Дождь стер двадцатый век. Мир под дождем превратился в размытое пятно – смесь оттенков белого и серого.
Двойная радуга появилась над холмами Малверн Хиллс. Она, словно мост, соединила Ворчестерский Маяк и Британский Лагерь (давным-давно древние римляне устроили здесь резню – убили целую кучу Бритонцев). Солнечный свет цвета дыни растекался по воздуху.
Чтобы ускорить свою экспедицию, я передвигался перебежками – 50 шагов бегу, 50 иду. К тому моменту я уже решил: когда догоню Морана, сделаю вид, что не вижу его, даже слова не скажу.
Мокрый дерн хлюпал под подошвами кроссовок. Я перебрался через шаткие ворота и пересек пустой загон для тренировки лошадей – там стояли барьеры для прыжков и полицейские конусы. Я увидел ферму. Две силосные башни сияли на солнце, похожие больше на старинные космические корабли. Я увидел табличку "Лошадиный навоз на продажу" и рядом – наглый петух на заборе. Разнокалиберное белье – штаны, наволочки, пододеяльники – висело на веревках. Еще я видел трусики и лифчики.
Заросшая мхом тропа стелилась по холму и исчезала за ним, я знал, что там, впереди – главная дорога Малверна. Я продолжал бежать, задумался над чем-то – и вдруг врезался в темную, пахнущую навозом темноту.
Это была лошадь. Три лошади. Одна из них махнула головой, другая фыркнула, третья уставилась на меня. Я ускорился. У меня уже был опыт общения с местным фермером, и мне не хотелось, чтобы еще какой-нибудь Барсук натравил на меня своих лошадей. Я боялся, что сейчас услышу вопль: "Эй ты! Это частная территория! Сейчас я преподам тебе урок!"
И наконец я оказался в пустом поле. Трактор медленно ехал по нему, оставляя после себя черный, лоснящийся вспаханный грунт. Чайки – целая стая – толпились, толкались прямо над плугом, выдергивая из разворошенной почвы жирных червей. Я спрятался в кустах и выждал, пока трактор отъедет подальше – потом пересек поле и вернулся на верховую тропу.
– ТЭЙЛОР!
Дафна Маддэн сидела в кабине старого, заброшенного трактора, размахивая палкой. На ней была куртка-ветровка и штаны, коричневые с красными кружевами.
Я задержал дыхание.
– Что случилось, (я хотел назвать ее "Маддэн" за то, что она назвала меня "Тэйлор", но не смог) Дафна?
– Что горит? – Перочинным ножиком она срезала с палки тонкие кудри коры.
– В смысле? – Спросил я.
– "В смысле?" – Передразнила она. – Мне интересно, куда ты так бежишь? Где-то пожар?
Ее черные волосы лоснились. Должно быть она использует гель. Я бы с радостью намазал ее волосы гелем, если б она захотела.
– Нет, я просто люблю бегать. Иногда. Без всякой причины.
– Да? И что привело тебя в такую даль? Далековато от дома, а?
– Да ничего. Просто я так провожу время.
– Тогда, – она указала заточенным концом палки на капот трактора, – ты можешь провести время и здесь.
Ох, как же я хотел подчиниться.
– Зачем?
Ох, как же я не хотел подчиняться.
Ее губная помада – цвета красной смородины.
– Потому что я так сказала.
Я взобрался на колесо.
– Что ты здесь делаешь?
– Живу я тут.
Я сел на капот, и моя задница тут же промокла.
– В том доме, рядом с фермой, да?
Дафна Маддэн расстегнула свою куртку.
– В том доме, рядом с фермой, да.
Я увидел крестик у нее на шее – черный и толстый, словно готический, он покоился в ложбинке между ее небольшими грудями.
– Я думал, ты живешь в доме рядом с баром.
– Раньше жила. Но там слишком шумно. Да и Исаак Пай – тот еще слизняк. И, честно говоря, новый мой папочка, – она кивнула в сторону поля, где слышалось тарахтение трактора, – не лучше.
– А кто он такой?
– Официальный отчим. Этот дом рядом с фермой – его. Ты что вообще не в курсе новостей, Тэйлор? Теперь мы с мамой здесь живем. Они поженились в прошлом году.
Теперь я вспомнил.
– И как он вообще?
– Типичный бычара. – Она искоса посмотрела на меня. – И не только в смысле "тупой"; но и в смысле тех звуков, которые доносятся из их спальни по ночам. – Дафна открыла рот и издала пронзительный, гортанный вопль.
– А это лошади в загоне – они ваши?
– А ты чего – уже все разнюхал тут, да?
Звук трактора приближался.
– Я только заглянул в загон, честно.
Она вернулась к своему занятию – срезала ножом кору с палки.
– Содержать лошадей очень дорого. – Чик, чик, чик ножичком. – Эти три кобылы из школы верховой езды, мой папаша позволил им использовать наш загон на время, пока они ремонтируют школу. Еще вопросы есть?
Ох, сотни, тысячи вопросов!
– Что ты делаешь?
– Стрелу.
– И на что тебе стрела?
– Чтоб стрелять из лука.
– И что ты будешь делать – охотиться?
– Что-что-что, что-на-что-и-что-что! (на мгновение показалось, что она каким-то образом прознала о моем заикании и теперь дразнит меня, но потом я понял – ее просто злит мое любопытство). Ты не человек, а ходячий знак вопроса, Тэйлор! Лук и стрела мне нужны, чтобы убивать мальчишек. Мир был бы гораздо лучше без них.
– Да уж, спасибо.
– Пожалуйста.
– Можно посмотреть твой ножик?
Дафна бросила нож – прямо в меня. Мне повезло, он пару раз крутанулся в воздухе и ударился мне в ребра рукояткой, а не лезвием.
– Ты чего?!
– Чего? – Спросила она.
Ее глаза – цвета темного меда.
– Ты могла ранить меня!
Ее глаза – цвета темного меда.
– Ах, бедняжка. Бедняжка, Тэйлор.
Тарахтящий трактор приблизился к нам, развернулся и направился обратно по новой полосе невспаханного грунта. Отчим Дафны свирепо посмотрел на меня. Черно-ржавая земля вздымалась и разваливалась под лезвиями плуга.
Дафна изобразила деревенский акцент, глядя на трактор.
– "Мне плевать, что я не твой отец, юная леди, тебе придется уважать меня, потому что я, мля, здесь хозяин, и это, мля, мой дом, и за мной, мля, не заржавеет вышвырнуть тебя за шкирку за порог. Думаешь, я блефую? Я никогда, мля, не блефую, поняла?"
Рукоятка ее ножа была теплая и липкая после ее руки. Лезвие было таким острым, что порезаться – проще простого.
– Отличный нож.
– Ты голодный?
– Ну… зависит от того, что у тебя есть.
– Привереда, да? – Дафна пошелестела бумажным пакетом и достала помятую датскую булку из слоеного теста. – Ну что, хочешь есть, или будешь выпендриваться? – Она откусила кусочек и помахала булкой у меня перед носом.
Тонкие слои теста – как сладкий иней.
– Я бы попробовал.
– Давай, Тейлор! Хоро-о-оший песик! Давай, помаши хвостиком.
Я взобрался на капот и встал на четвереньки. Очень осторожно, потому что боялся, что она может столкнуть меня в крапиву. С Дафной всегда так – невозможно угадать, что у нее на уме. Она подалась вперед, и я увидел, как ее соски просвечивают сквозь майку. Она без лифчика. Я потянулся за булкой.
– Так, лапу убрал! Зубами возьми, ты же собачка!
Она покормила меня, нанизав булку на свою "стрелу". Булка была с лимонной начинкой, с корицей, со сладким и пряным изюмом.
Дафна тоже поела. Я смотрел, как она жует. Я был к ней очень близко и видел маленького худощавого Христа на ее кресте. Я думал о том, что Христос, наверно, как и сам крест, тоже нагрелся от тепла ее тела. Я завидовал ему. Вскоре мы доели булку. Очень осторожно она насадила вишенку на острие своей стрелы. И очень осторожно я взял вишенку зубами.
И тут – началось…
– Тейлор! – Дафна смотрела на пустой кончик своей стрелы. Она была в бешенстве. – Ты украл мою вишню.
Вишня встала у меня поперек горла.
– Ты сама… дала ее мне.
– Ты украл мою гребанную вишню и ты заплатишь за это!
– Но, Дафна, ты же…
– Какая я тебе "Дафна"? Не помню, чтобы я разрешала так ко мне обращаться!
Что это было – очередная игра? Если да, то правил я не понимал.
Она приставила острие стрелы к моему горлу и приблизилась так, что я чувствовал сладость ее дыхания.
– Ты, кажется, не воспринимаешь меня всерьез, Тэйлор.
Стрела была адски острая. Я думал – успею ли я увернуться прежде, чем она проткнет мне трахею? Но не все было так просто… в штанах у меня стало тесно – у меня стоял.
– Ты должен заплатить за то, что взял без спросу. Это закон.
– Но у меня нет денег.
– Тогда подумай хорошенько, Тэйлор. Как еще ты можешь мне заплатить?
– Я…
Я разглядывал ее лицо – ямочка на подбородке. Пушок над верхней губой. Вздернутый носик. Лепестки губ. Жестокая улыбка. Я смотрел в ее грозные глаза и видел два маленьких отражения себя.
– У меня есть фруктовые карамельки. Но они слиплись от жары. Тебе придется бить их камнем, чтобы разлепить.
Чары рассеялись. Она убрала стрелу и залезла обратно в кабину трактора, села в кресло. Злость на ее лице уступила место скуке.
– Что?
Вместо ответа она наградила меня взглядом, полным отвращения.
Теперь я хотел, чтобы она снова приставила стрелу к моему горлу – уж лучше стрела чем этот взгляд.
– Ну чтооо?
– Я буду считать до двадцати. – Она сунула пластинку "Wrigley’s spearmint" в свой прекрасный ротик. – И если я досчитаю, а ты еще будешь в зоне видимости, я скажу своему отчиму, что ты лапал меня. И если я досчитаю до тридцати, а ты еще будешь виден вдали, я скажу ему, что ты ко мне (ее язык лизнул последнее слово) приставал. Клянусь Богом.
– Но я не лапал тебя!
– Мой отчим хранит дробовик в антресоли на кухне. Он шкажет, што принял тебя жа маленького шушистого кролика. Раз, два, три…
Верховая тропа привела меня в заброшенный сад – сказочный сад. Заросли высокой, пушистой травы – в основном, чертополоха – доставали мне до пояса, и я словно не шел через сад, но переходил его вброд, словно мягкую зеленую реку. Я все еще думал о Дафне Маддэн – и я не понимал. Там, на старом тракторе мне казалось, что я нравлюсь ей. Она ведь вряд ли делится своими слоеными пирожками с каждым проходящим мимо мальчишкой. И абсолютно точно я знал одно – она нравится мне. И даже больше. Отношения с девчонками – это опасно. Ну, не то чтобы "опасно" – скорее сложно. Но иногда – еще и опасно. Если в школе узнают, что вы парочка, вас могут затравить: "тили-тили тесто, жених и невеста! Ребенок на подходе? Как назовете?" – будут кричать они вслед, если увидят, что вы держитесь за руки, шагая по школьному коридору. А если твоя девушка нравится другому мальчишке, он может вызвать тебя на бой, чтобы доказать твоей девушке, что она встречается с сосунком.
Если вы – пара, как Ли Биггс и Мишель Тирли, вам придется вечно терпеть приколы собственных друзей, и привыкнуть к тому, что на каждой странице в своем учебнике вы постоянно будете находить ваши инициалы с припиской "4EVER", вписанные внутрь кривого сердца, пронзенного стрелой. Учителя тоже обычно участвуют в травле. В прошлой четверти, когда мы проходили размножение червей на уроке биологии, мистер Уитлок назвал одного червя "червь Ли" а другого "червь Мишель". Мальчишки хихикали на задних партах, а девчонки так вообще – их ржание было похоже на закадровый смех в дешевых сериалах. Смеялись все, кроме Мишель Тирли – лицо ее приобрело почти свекольный оттенок, и она захныкала.