– Посмотри на этих воздушных змеев! Когда я был мальчишкой, у нас таких не было. – Дэнни не сводил взгляда с двух цветастых змеев с длинными вьющимися на ветру хвостами. – Разве они не прекрасны?
Мы щурились из-за солнца.
Хвосты дрожали, шевелились как живые, красные и синие.
– Да, они – эпичны. – Согласился я.
– А каково это – работать на моего отца?
Официантка в забегаловке "Капитан и бездельник" подошла к нашему столу с едой. Дэнни откинулся на спинку стула, чтобы она могла поставить подносы на стол.
– Майкл Тейлор, дай подумать. Он справедливый, основательный… не терпит дураков… он раз или два замолвил за меня словечко перед начальством в тот момент, когда это было особенно важно, и я благодарен ему за это… я ответил на твой вопрос?
– Конечно. – Я залил свои рыбные палочки кетчупом из бутылки в форме помидора. Это было забавно – слышать, как отца называют "Майкл Тейлор".
Вдоль набережной зажглись фонари – они были похожи на светящееся жемчужное ожерелье.
– Похоже, тебе нравится.
– Я люблю рыбные палочки. Спасибо.
– Твой отец платит. – Дэнни заказал креветки в панировке, хлеб и салат, чтобы сделать из всего этого сэндвич. – Не забудь сказать ему "спасибо". – Он повернулся к одной из официанток и попросил баночку 7up. Другая официантка тут же подбежала к нашему столу с газировкой в руках и спросила, все ли нам нравится.
– О, прекрасная еда. – Сказал Дэнни.
Она как-то странно облокотилась на Дэнни, словно он был мебелью.
– А твой братишка будет пить что-нибудь?
Дэнни подмигнул мне.
– Колу (удовольствие от того, что меня приняли за брата Дэнни, было лишь чуть-чуть подпорчено Палачом, который не дал мне сказать "Сэвэн-ап"), пожалуйста.
Первая официантка принесла мне колу.
– Ты сюда на выходные приехал?
– Нет, по делу. – Дэнни умудрился вдохнуть тайну в скучное слово "дело".
Клиенты прибывали, и официанткам пришлось оставить нас.
Дэнни кивнул им вслед и сказал мне:
– Нам надо бы устроить двойное свидание, а?
Из кухни доносилось шкворчание фритюрницы.
Заиграла песня "One step beyond" группы Madness.
– У тебя есть (в последний момент я испугался слова "девушка") братья или сестры?
– Не знаю. – Дэнни никогда не говорит с набитым ртом. – Я сирота.
О господи!
– Ты вырос в детском доме?
– Да, в католическом детском доме. От обычного он отличался большим количеством Иисусов и меньшим количеством еды. Но это было терпимо, во всяком случае, непоправимого урона моему здоровью это не нанесло.
Я перестал жевать.
– Извини.
– Не стоит. – Дэнни, похоже, рассказывал эту историю уже миллиард раз. – Я не стыжусь этого. Почему ты должен?
На этом месте Джулия, мама и вообще любой вежливый человек постарался бы сменить тему… но не я:
– А с твоими родителями случилось что-то плохое?
– Угу, они встретили друг друга. Передай кетчуп, пожаулйста. Они живы, здоровы и до сих пор живут на полную катушку – по отдельности – насколько я знаю, но так даже лучше. Эксперименты с приемными родителями окончились для меня неудачно. Я был, что называется, "вздорным ребенком". И в конце концов на меня махнули рукой и оставили на воспитание в Иезуитском Братстве.
– Это что такое?
– Иезуиты? Почтенный религиозный орден. Монахи.
– Монахи?
– Да, настоящие, живые монахи. Они владели детским домом. Люди, напрочь лишенные чувства юмора, но зато отменные учителя. Многие ребята из нашего приюта учились так хорошо, что получили университетскую стипендию. Нас кормили, одевали, о нас заботились. У нас было Рождество, к нам приходил Санта. Вечеринки по большим праздникам тоже бывали. Это было не самое плохое место на свете, во всяком случае я могу назвать десятки мест, где точно было бы хуже: Бангладеш, Момбаса или Лима или еще пятьсот городов с трущобами. Сиротство – это лучшая школа жизни: мы научились самостоятельно заботиться о себе, импровизировать, никогда не верить на слово… и еще многим другим полезным в бизнесе вещам. Поэтому нет смысла ныть, вскинув руки к небу: "Почему я?"
– И ты никогда не хотел встретить своих настоящих родителей?
– А ты не из тех, кто ходит вокруг да около, а? – Дэнни закинул руки за голову. – Родители. Ирландские законы не очень дружелюбны, но мне все же удалось однажды выяснить, что мои биологические родители живут в Слайго. Они владеют каким-то гламурным отелем, или типа того. Однажды, когда я был примерно твоего возраста, я вбил себе в голову, что должен поехать туда и найти их. Но дальше Лимерика я так и не доехал.
– А что случилось в Лимерике?
– Гром, молния, град. Самый жуткий шторм в истории. Автобус не мог ехать дальше, потому что прямо у нас на пути рухнул мост. К утру солнце встало, ко мне вернулся здравый смысл, и я решил вернуться обратно к Иезуитам.
– У тебя были проблемы из-за этого?
– Нет, с чего бы? Это ж приют, а не тюрьма.
– И что? И все?
– Угу. Все. – Дэнни поставил вилку вертикально на большой палец. – Если мы в чем-то и нуждаемся – мы, в смысле, сироты – если нам чего-то и не хватает, так это фотографий. Фотографий людей, похожих на нас. Ты можешь победить любой соблазн, но не этот. Вот увидишь, в один прекрасный день я доеду до Слайго с одной лишь целью – сделать фотографии. А если у меня не хватит духу подойти к ним, я сделаю несколько снимков с дистанции с помощью мощного объектива. Но такие дела не терпят спешки. Зрелость, Джейсон, это когда ты понимаешь, что всему свое время. Еще креветок с чесночным соусом?
– Нет, спасибо. – Пока Дэнни говорил, мне в голову пришла идея. – Поможешь мне купить воздушного змея? – Спросил я.
Стажеры "Гренландии" словно колонизировали фойе отеля "Экскалибур". Они сменили деловые костюмы на одежду попроще – треники и затертые майки. Увидев меня с Дэнни, все они заухмылялись. И я знал почему: присматривать за сыном босса – это задание для неудачника. Один из стажеров крикнул:
– Даниель-Спаниель! – и засмеялся, обрадовавшись собственной шутке, точь-в-точь как Росс Уилкокс. – Мы идем в город сегодня – займемся энтомологией, будем изучать ночных бабочек Дорсета. Ты как, с нами?
– Вигси! – Ответил Дэнни. – Ты себя в зеркало видел? Ты грязный, вечно пьяный жулик. И появиться с тобой в общественном месте равносильно социальному самоубийству.
Вигси ничуть не обиделся, наоборот, ответ Дэнни привел его в восторг.
– Хочешь поздороваться с молодой порослью "Гренландии"? – Дэнни повернулся ко мне.
Нет, этого я точно не хочу.
– Можно я просто пойду в номер и подожду папу?
– Что ж, мне не в чем тебя винить, публика здесь и правда так себе. Я скажу Майклу, что ты у себя. – Потом Дэнни пожал мне руку так, словно мы коллеги. – Спасибо, что составил мне компанию. Увидимся утром?
– Конечно.
– Надеюсь, фильм тебе понравится.
Я взял у него ключ и побежал вверх по лестнице, вместо того, чтобы дождаться лифта. В голове у себя я включил музыку – саундтрек из "Огненных колесниц", чтобы заглушить вопли этого Вигси и перешептывания остальных "Гренландцев".
Но не Дэнни. Дэнни крутой.
Будильник зазвонил в 7:15, но отца все еще не было. Если верить расписанию "Огненные колесницы" начнутся в 7:30. Я запомнил все расписание, чтобы произвести впечатление на отца. 7:25. Отец никогда не забывает о назначенных встречах. Он должен прийти. Мы пропустим рекламу и ролики с фильмами "скоро в прокате", но на сам-то фильм мы еще успеем – девушка с фонариком покажет нам наши места в кинотеатре. 7:28. Может мне спуститься вниз и напомнить ему? Нет, не стоит, если я начну спускаться в тот момент, когда он будет подниматься, мы разминемся, и это будет моя вина – нужно держаться первоначалного плана. 7:30. Что ж, мы пропустим первые минуты фильма, и нам придется угадывать кто есть кто и что вообще происходит на экране, но мы все еще сможем получить удовольствие от фильма. В 7:35 в коридоре раздались шаги. "Так! – Скажет он, ворвавшись в номер. – Надо спешить!"
Шаги проследовали мимо двери. И не вернулись.
***
Узор в виде нарциссов на обоях медленно выцветал с приближением сумерек. Я не включил свет. С улицы доносился какой-то ведьмовский смех и еще музыка – сотни разных песен из всех пабов Лай-Реджиса одновременно. По телеку наверняка показывали что-то интересное, ведь сегодня суббота, но я не стал включать его, чтобы отец, войдя и увидев меня одного в темноте и в тишине, почувствовал себя виноватым. Я думал: интересно, а что Салли из Парка Развлечений делает сейчас, прямо в эту секунду? Целуется. Наверняка целуется. И парень лапает ее голый живот и спину, ведь на ней такой короткий топ. Она сто процентов целуется с кем-нибудь вроде Гарри Дрэйка, Нила Броуса или Дункана Приста. Я плохо запомнил черты лица Салли, поэтому мне пришлось как бы дорисовывать ее в воображении. Я представил, что грудь у нее такая же большая как у Дэбби Кромби. А волосы, как у Кейт Алфрик, вьются-вьются вокруг шеи. Я пересадил ей лицо Дафны Маддэн, а так же провел трансплантацию глаз Дафны. Куда же я без этого ее садистского взгляда? Нос я взял у мадам Кроммелинк, такой, знаете, слегка вздернутый. И, конечно, губы Дэбби Харри – пухлые, ярко малиновые.
Я провел так много пересадок, что Салли совсем пропала.
Если отец войдет и увидит, что я сижу в темноте, он может подумать, что я специально давлю ему на жалость, и это разозлит его. Поэтому, когда часы пробили девять, я включил лампу на прикроватной тумбочке и начал читать "Обитателей Холмов" Ричарда Адамса. Я уже дочитал до того места, где Лохмач встречает Генерала Дурмана. Мотыльки бились в оконные стекла. Ключ повернулся в замке, и отец буквально ввалился в номер.
– А, Джейсон, вот ты где.
А где мне еще быть? Хотел ответить я, но не посмел.
Он не заметил, что я дуюсь.
– "Скоростные колесницы" пришлось отложить. – Он говорил слишком громко. – Крейг Солт явился прямо посреди моего семинара.
– Дэнни Лоулер сказал мне.
– Яхта Крэйга Солта припаркована здесь, в Пуле, вот он и решил заскочить на огонек, проведать своих солдат. Я не мог просто взять и уйти оттуда.
– Ну конечно. – Сухо сказал я, совсем как мама.
– Вы с Дэнни пообедали, верно?
– Верно.
– Такова уж суть моей работы, Джейсон, всегда приходится жертвовать чем-то. Крэйг Солт пригласил всех менеджеров в какое-то место рядом с Шармутом, так что, я думаю, ты уже будешь спать к тому времени, когда… – Он заметил воздушного змея, прислоненного к батарее. – Ты на это потратил свои деньги?
Отец всегда ищет недостатки в том, что я покупаю. Если это не какая-нибудь дешевая тряпка из Тайвани, значит, я потратил слишком много на вещь, которую надену всего пару раз. Если он не видит проблемы, он придумывает ее. Совсем как тогда, когда я купил ВМХ-трамплин, чтобы делать на нем трюки на своем велике, отец устроил целое театрализованное представление – достал документы страховой компании и пытался вписать туда дополнительные пункты.
Это так несправедливо. Я ведь не критикую его покупки.
– Воздушный змей.
– Да, я вижу… – Он уже развернул упаковку. – Какой красивый! Это Дэнни помог тебе выбрать?
– Да. – Он улыбался, и я невольно улыбался вместе с ним – но я не хотел улыбаться. – Чуть-чуть помог.
– Круто, ты купил себе змея. – Отец разглядывал крылья змея. – Эй, а давай завтра встанем на рассвете. Попробуем запустить его на пляже! Только ты и я, а? Сделаем это до того, как толпы туристов заполнят собой каждый квадратный дюйм побережья. Что скажешь?
– Отличная идея, пап.
– Прямо на рассвете.
Я безжалостно чистил зубы.
Мама с отцом могут разговаривать со мной как хотят – они могут грубить, насмехаться надо мной или злиться на меня, но если в моем голосе появится хотя бы намек на ответную реакцию, это вызывает целую бурю негодования – они смотрят на меня так, словно я убиваю маленьких детей. Я ненавижу их за это. Но еще сильнее я ненавижу себя, за то, что ни разу не осмелился сказать что-то в пику отцу, как Джулия. И я ненавижу их за то, что они заставляют меня ненавидеть себя. Дети не имеют права жаловаться на несправедливость, потому что все всегда уверены, что дети без конца жалуются. "Жизнь несправедлива, Джейсон. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя". Так-то. Вот как это работает. Это вполне нормально, когда мама или отец не сдерживают свои обещания – и просто смывают их в унитаз. А почему? Почему это нормально?
Потому что жизнь несправедлива, Джейсон.
Мой взгляд упал на коробку с отцовской электробритвой.
Я достал бритву из коробки. Просто потому что захотел. Бритва удобно легла мне в руку, словно рукоятка выключенного лазерного меча.
Включи ее, прошептал мой Нерожденный Брат Близнец из угла ванной. Слабо?
Бритва зажужжала, и ее жужжание, казалось, проникло и завибрировало в моих костях.
Отец убил бы меня, если б узнал. Это ведь очевидно, что мне нельзя трогать его электробритву, хотя он никогда и не говорил мне об этом. Но он вообще много чего мне не говорил – например, он не позаботился сказать мне, что я могу пойти на "Огненные колесницы" и без него, в одиночку. Я смотрел в зеркало, на подростковый пушок над моей верхней губой, я поднес к нему бритву… ближе…
Бритва укусила меня!
Я выключил ее.
О Господи! Теперь над верхней губой у меня был выбрит целый кусок.
Жалкий Червь простонал: что ты натворил?
Утром отец увидит меня, и сразу станет ясно, что я натворил. Моя единственная надежда – полностью сбрить свои недоразвитые усы. Естественно, отец и это заметит.
Но терять мне все равно нечего.
Бритва щекоталась. По шкале от 0 до 10, 3 балла.
Бритва кололась. По шкале от 0 до 10, 1 ¼ балла.
Я с ужасом осмотрел свое лицо. Оно выглядело иначе, хотя, не зная в чем дело, вы вряд ли могли бы сразу догадаться.
Я провел пальцем по тому месту, где еще пять минут назад были мои не-до-усы.
Кожа там была гладкой и мягкой, как попа младенца.
Я случайно отцепил бритвенную головку от станка. Отцовская черная, жесткая щетина и мой почти невидимый пушок – все это ссыпалось в белую, фарфоровую раковину.
Я лежал на груди и чувствовал, как мои ребра давят на внутренности.
Я хочу пить, мне нужен стакан воды.
Я выпил воды. Вода в Лайм-Реджис с привкусом бумаги. Я не мог уснуть. Мой мочевой пузырь раздулся как воздушный шар.
Я пошел пописать, думая вот о чем: если б у меня было больше шрамов, я бы, возможно, нравился девчонкам (единственный мой шрам – это маленькая белая линия на большом пальце. Когда мне было девять, меня укусила морская свинка Найджела. Хьюго тогда сказал, что у этой свинки "миксоматоз", и теперь у меня изо рта пойдет пена, а потом я буду умирать в агонии и буду думать, что я кролик. Я поверил ему. Я даже написал завещание. Сегодня шрам затянулся и его почти не видно, но тогда, в тот день, кровь хлестала из пореза, как газировка из бутылки, в которую бросили ментос).
Я лежал на спине, и моя грудная клетка давила на позвоночник.
Слишком жарко, я снял пижаму.
Слишком холодно, я надел пижаму.
В кинотеатре как раз сейчас закончились "Огненные колесницы", зрители покидают зал. Девушка с фонариком ходит между рядами, собирает пустые ведра из-под поп-корна, стаканы из-под газировки, и бросает их в пакет для мусора. Салли и ее новый бойфренд сейчас выходят из кинотеатра, говоря: "какой хороший фильм", хотя фильм-то они почти и не смотрели, потому что в основном тискали и лапали друг друга. И бойфренд Салли, наверно, сейчас говорит: "а пошли на дискотеку". А Салли отвечает: "Нет. Пошли лучше в дом на колесах. Мои сейчас гуляют, и там никого нет".
Песня группы UB40 под названием "Один из десяти" где-то сейчас играла так громко, что дрожь пробегала по перекрытиям-костям отеля.
Луна словно растворила мои веки.
Время тянулось вечно, липкое как патока.
– Ох, сволочная сволочь, и сволочной Крейг сволочь Солт, облитый сволочизмом!
Отец упал, споткнувшись о край ковра.
Я продолжал делать вид, что сплю. Я не хотел, чтоб он знал, что разбудил меня под двум причинам: (а) я еще не простил его; (б) он натыкался на вещи, как комик-пьяница в немом кино, от него несло парами алкоголя, и я не хотел, чтобы он в таком состоянии увидел мою верхнюю губу и стал отчитывать меня. Пусть лучше сделает это завтра, когда протрезвеет.
Дин Моран был прав. Видеть, как твой отец писает – это ужасно неприятно.
Он медленно, словно астронавт в невесомости, дошел до ванной. Я услышал, как он расстегивает ширинку. Он пытался писать тихо, направив струю не в сифон, а в фарфор, но… промахнулся, и струя зашипела по полу ванной.
Через секунду ему все же удалось направить ее в унитаз, и раздался громкий журчащий звук.
Звук продолжался сорок три секунды (мой рекорд – пятьдесят две).
Отец стал вертеть рулон туалетной бумаги, чтобы стереть лужу с пола.
Потом зашипел душ, и отец залез в ванну.
Прошла минута, и я услышал звук рвущейся материи, потом лопнули двенадцать пластиковых колец, держащих штору для душа. Потом – удар и рычание: "Сволочь!"
Я слегка открыл глаза – и чуть не завопил от ужаса.
Дверь ванной открылась сама по себе. Я увидел отца. На голове у него был тюрбан из белой пены, в руках – труба, на которй обычно висит шторка для душа. Он был злой, оскалившийся и голый. Но в паху, там, где у меня висела мошонка, похожая на маленький мешочек с двумя желудями, у отца болталось что-то огромное, сморщенное и волосатое, как бычий хвост. Оно просто висело там!
И еще лобковые волосы – густые, как борода буйвола! (у меня там только девять волосков!)
Самое омерзительное зрелище в моей жизни!
Отцовский храп – это что-то: смесь свиста и пронзительного хрюканья. Уснуть под эту канонаду невозможно. Не удивительно, что они с мамой спят в разных комнатах. Шок, вызванный видом отцовской промежности, постепенно проходил. Но теперь я беспокоился о другом: неужели я когда-нибудь проснусь, и у меня между ног будет то же самое? И вот что еще приводило меня в ужас: я не мог поверить, что четырнадцать лет назад я был зачат лишь потому, что один сперматозун вылетел из этой штуки и достиг яйцеклетки.
А буду ли я когда-нибудь отцом? Неужели во мне, в моей мошонке сейчас сидят будущие люди? У меня ведь еще ни разу даже не было "эякуляции", ну, кроме тех случаев, когда мне снилась Дафна Маддэн. Неужели где-то сейчас ходит девочка, внутри которой живет вторая половинка моего будущего ребенка? Там, глубоко внутри ее замысловатых органов? И что она делает сейчас, эта девочка? Как ее зовут?
Слишком много мыслей.
Полагаю, у отца завтра утром будет жуткое похмелье.
Точнее – сегодня утром.
Каковы шансы, что мы на рассвете пойдем на пляж запускать воздушного змея?
Большой, жирный ноль.