Размашистым шагом Кристиан доходит от Пятьдесят Шестой до Седьмой улицы. Движение плотное. Прямо из тротуара, мерцая, вырастают богатые магазины. Витрины со шторами, блеск драгоценностей. Маняще разложенных на потребу женщинам. Осторожно вылезающим из лимузинов. Приобретайте бриллианты поутру. Чтобы к полудню уже сидеть в косметической маске. Мужчины с волосистыми запястьями, суетясь, прилаживают к покрытой флоридским загаром коже, свернутый колечком локон обесцвеченных волос. Массивные, могооконные мавзолеи вздымаются в небеса. Откуда блеклые голуби осыпают балконы и подоконники легкими оскорблениями. Зато внутри шикарная чистота. В которой когда-нибудь я укроюсь во всем своем великолепии, укрыв заодно и тайну моих несметных богатств. Заведу себе отдельную комнату, где можно будет невозбранно чихать и пукать.
Этим утром на мисс Мускус нечто облегающе розовое. Упокоился широко известный в театральных кругах рекламный агент. С лучшими из моих выражений лица и манерами жду у дверей покоя. Меня могут "открыть" в любую секунду. И вместо тюремного срока дать мне главную роль. В кино. Удалого романтического мудозвона. Плюс несусветное жалованье, которое мне раз в неделю будут привозить на тележке. Мисс Мускус, грудь колесом, соски торчат из-под платья, вальсирует взад-вперед по канареечному ковру. Попка мотается, как флаг под ураганом. Свисающий с моего флагштока, который вынуждает меня присесть. Впрочем, никто не приходит попрощаться с усопшим и с его курчавой седой шевелюрой, кроме раввина в широкой мантии и старенькой тощей жены, ковыляющей, опираясь на трость и на руку привратника из ее многоквартирного дома. Правда, гроб покрывают венки. От Джимми с оркестром. От Талли, который в турне. От Зики, который Человек-Цеппелин. От Перта Амбоя.
Я помогаю мисс Мускус в приготовлении гроба. Обкладываем его ландышами. К семи вечера мы остаемся наедине с усопшей шишкой шоу-бизнеса. С его ввалившимися глазницами. И большим крючковатым носом. Мисс Мускус стоит на коленях и, все еще не теряя надежд, что ее возьмут и откроют, составляет список имен, по ее представлениям знаменитых. Я кладу руку ей на плечо. Она оборачивается, поднимает глаза и улыбается. Как и следует кинозвезде, ослепительно вспыхивают зубы. И уж не знаю, что заставляет меня сделать это. Кроме моего выдохшегося чувства юмора. Но благословляя мисс Мускус на славную участь. Я беру украшенную одиноким перстнем с крупным бриллиантом руку усопшего. И преодолев ее сопротивление, приподнимаю и кладу туда, где только что лежала моя. На спину мисс Мускус. После чего на цыпочках удаляюсь. Оставляя их наедине друг с другом. Пусть он сделает ей рекламу.
Из стеклянного цилиндра Кристиан достает бумажный стаканчик. Нажимает ногой педаль новенького охладителя, утопленного в стене вестибюля и отделанного терракотовой плиткой. В этот миг входит с улицы Кларенс Вайн, на нем распахнутое пальто, черный чемоданчик в руке.
- Как идут дела, Кристиан. Много народу собрал О'Шонесси. В театральном мире он был заметной фигурой.
- Нет, мистер Вайн.
- Да, для жены это удар. Она говорила, у него полно друзей. Господи, Корнелиус, до чего я устал. Сукины дети грозят забастовкой. И едва ли не каждый наемный рабочий этого города торчит на строительной площадке с протянутой рукой. Так и хочется вручить им по бусине, за которые когда-то купили эти места.
Из покоя О'Шонесси доносится протяжный, кровь леденящий вой. Брови Вайна сходятся. Как два линейных корабля, что сталкиваются в море. А у меня на загривке дыбом встает волос. И какая-то кишка начинает дрожать в животе. Или две.
- Что там за чертовщина творится, Кристиан.
- Не знаю.
Вайн роняет чемоданчик на стол в вестибюле. Кристиан следом за ним мчится по коридору, и оба влетают в зеленый сумрак прощального покоя Исидора О'Шонесси. Мисс Мускус навзничь лежит на полу. Раскинув в стороны руки и ноги. Разинув рот. Розоватое платье задрано, открывая мускулистые бедра. Туго подтянутые чулки пристегнуты к резинкам ярко-красного пояса. С края гроба свисает рука усопшего. Пальцы касаются ландышей.
Обоняя
Их аромат
Когда все
Что нам требуется
Это
Нюхательные
Соли
10
На скорую руку оценив сложившуюся в Похоронном бюро Вайна эмоциональную атмосферу, Корнелиус спешит покинуть его. Унося ноги, пересекает город. Выходя из тени только затем, чтобы заскочить в какой-нибудь отель и нервно пописать. Проникая туда сквозь бронзовые вращающиеся двери с мерцающими, округлыми цельного стекла окнами по сторонам. Угол Четвертой авеню и Пятьдесят Пятой улицы. Тесаные глыбы серого камня, наваленные одна на другую.
- Мужской туалет вниз по лестнице, потом немного вперед и направо, сэр.
Парень имеет представление о том, как следует разговаривать с джентльменом. Лучшее, что я могу сделать в минуту душевного непокоя, это притвориться еще неопытным, но крупным администратором. И когда кто-то, отступив в сторонку, указывает мне дорогу. О боже милостивый, какое дивное облегчение. Вот человек, которого мне вовсе не обязательно истреблять. Посидел нынче за столом мисс Мускус, для практики. Выстроил целую империю похоронных бюро самообслуживания (цены договорные). При каждом - свой крематорий, он же тепловая электростанция. Вольты и амперы скорбей. Электродвижущая сила горящих сердец. Потом вошел Чарли и сказал, неплохо смотришься, Корнелиус.
Перехожу Пятую авеню и сворачиваю направо. Мимо сложенной из песчаника церкви. Органная музыка внутри. Надо написать в Спортивный клуб, восстановить свое членство. Раз я теперь с каждым днем становлюсь богаче. Доллар за долларом. Тогда я смогу показать этим принимающим томные позы международным знаменитостям, где раки зимуют, а то каждый из них, слонявшихся в том отеле по холлу, считает себя бог весть какой кучей дерьма на ровном месте.
Пятьдесят Седьмая и Пятая. Самое что ни на есть средоточие богатств этого города. Так сильно действующих мне на нервы, что меня снова подмывает пописать. Ожидая, когда переключится красный свет. Заглядываю в мусорную урну. Кто-то выбросил книгу. "Как принимать сулящие прибыль решения в период продолжающегося экономического спада". Вместо, насколько я понимаю, "заводящих в тупик решений в период торгашеского террора".
- О, какое прелестное зрелище. Сэр, вы не позволите мне сфотографировать вашу дочурку.
Мужчина с фотокамерой останавливает другого - с дочкой. Она застывает под ярко расцвеченным зонтиком, в дождевичке. И как на заказ, начинается дождь. Сияет счастливой улыбкой, когда разряжается вспышка. Люди оборачиваются, поглядеть, что случилось. В такие незначащие мгновения. Мир замечает - ты здесь. Вышел прогуляться. И тебя вдруг заметили. Секунда приятного признания. Будет чем утешаться в часы беспросветного мрака.
Кристиан, обогнув плещущий, залитый светом фонтан, проходит под украшенными ватными шариками ветвями деревьев. Протискивается сквозь ряды урчащих лимузинов. Поднимается по темно-красным ковровым ступеням, рассекая поток людей, нисходящих к распахнутым дверкам машин. Людей, одетых во все самое лучшее. Их деньги прекраснее, чем сама красота. А Вайн говорил мне, вы знаете, Кристиан, что пожирает наш город. Кроме зависти и мздоимства. Тараканы.
Маленькая, вся в зеркалах мужская уборная. Вот и еще раз пописал. В булькающий фаянс. Дал прислужнику десять центов на чай. За то, что он повернул крантик, наполнил для меня умывальник и выложил маленькое полотенце. И тут какой-то богомерзкий сукин сын дает ему четвертак. А прислужник ничего для него не сделал. Ну, может быть, капли пересчитал, которые тот стряхнул с конца. Что в совокупности делает сукина сына большим человеком. Одним из людей, расфуфыренных до того, что для придания его чванству законченной формы остается только отвесить такому звонкую плюху по обширной, мясистой, осененной бакенбардой щеке. Дабы втемяшить ему немного смирения.
Кристиан не спеша проходит мимо изящной оградки, за которой наяривают музыканты. Скрытые пальмами. И мраморными колоннами. Несколько горластых женщин ожидают, когда их пропустят вовнутрь. Сожженная солнцем кожа безвкусно украшена золотом и бриллиантами. В самый раз для воров. Налететь и содрать драгоценности с гладких кичливых телес. Иди-ка ты в другой холл. Мимо лотка с газетами, книгами, конфетами, журналами и жевательной резинкой. Открываются и закрываются двери лифтов. Телефон звонит на стойке распорядителя. Одетого совершенно как Вайн. С понимающей миной произносящего да. В тот миг, как кто-то ко мне прикасается. Мягко-мягко трогает за плечо. В точности так, как я положил мертвую руку на спину мисс Мускус. Я оборачиваюсь и вижу лицо. Лучащееся улыбкой под шляпкой из разноцветной соломки.
- Простите, вы не Корнелиус Кристиан. Ой, ну конечно. Я просто не могла поверить, что это ты. Ты меня помнишь. Шарлота Грейвз. Шла за тобой от самой Пятьдесят Седьмой. Оттуда, где мужчина фотографировал девочку. И только теперь набралась отваги спросить.
- Рад, что ты это сделала.
- Ты так замечательно выглядишь. Господи, прямо изыскано. Ужас, до чего приятно тебя видеть. Лет, наверное, пять да нет, господи, семь прошло. Когда ты вернулся.
- В прошлом месяце.
- А произношение-то какое. По-моему, просто чудесное. И чем занимаешься. Ты здесь остановился.
- Работаю.
- Наверное, что-нибудь важное.
- Исполнительный психопомпос.
- Не знаю, что это значит, но звучит ужасно солидно.
- В общем, неплохая работа.
- О господи. А я по-прежнему никто. Университета и того не окончила. Но как я рада видеть тебя. Я слышала, ты даже женился.
- Жена умерла.
- Ой, прости, ради бога.
- Все уже в прошлом. Я бы с удовольствием как-нибудь встретился с тобой. Ты где живешь.
- Все там же, в Бронксе. И в той же квартире. Я возвращалась с Лексингтон-авеню. Ходила любовалась витринами. У меня встреча с подругой. В театр собирались.
- Можно, я тебе позвоню.
- Это будет чудесно. Ну, мне пора. Уже опаздываю, а у меня билеты. Господи, но как я рада, что все же решилась. Я даже ждала, пока ты выйдешь из уборной. И все время думала, не может такого быть. А потом подумала, очень даже может. Ты так возмужал. Тебе это к лицу. Мой номер по-прежнему есть в телефонной книге. До свидания. Пожалуйста, позвони.
Теперь ступай на восток, а там повернешь на север. После того, как ты чуть не наврал первой девушке, которая когда-то тебя полюбила. Там можно срезать краешком парка. Где затаились ночные грабители. Которые быстренько зажмут тебе шею борцовским захватом или приставят нож к горлу. Если раньше не втопчут тебя в землю, накинувшись сзади. Так что оглядывайся. В холле, где мы с ней встретились, мерцают огни. Большие дома изгоняют дома поменьше. Вырастая все выше, выпячивая набитые окнами груди и говоря маленьким грязным крышам внизу. Давайте, мотайте отсюда. Пока вас не сплющило моей тенью. А вон на дереве какое-то объявление.
Больная диабетом собака нуждается в лечении.
Очень. Пожалуйста, позвоните по телефону Баттерфилд 8297.
Спросить Джулию.
Теперь по Парк-авеню. Туда, где в конце каньона стоит домина со шпилем. Ждет, покуда в один прекрасный день не подрастет кто-нибудь повыше и не прикажет ему убираться. Шарлотта Грейвз. Какие улыбки она расточала мне несколько лет назад. И как я трясся перед свиданием, подходя к ее дому. Потому что до того дня ни один мальчик не просил ее выйти к нему. А у меня уже было целых три подружки. Все как одна чистые перед господом. Которому я тогда еще не пробовал грозить кулаком.
Еще два квартала. Там у двери швейцар в синей ливрее. Ковыряет во рту зубочисткой. Номер дома вверху, на навесе. Дождь стучит по нему. Поверни по цементной панели налево. Войди в обшитый деревом вестибюль. Мистер Келли. Сидит перед огромным мраморным камином. Созерцая черные с белым квадраты мраморного пола. И грезя об утраченном троне.
- А-а, добрый вечер, мистер Пибоди. Похоже, весной запахло. Такой дождина смывает зиму прочь. Еще немного и на каждом углу можно будет жарить яичницу. Вы к тете, не так ли.
- Прошу прощения.
- К тете, к миссис Соурпюсс. Вы ведь к ней направляетесь. Если вы раньше мне не соврали, значит, сейчас это чистая правда.
Кожаное кресло и небольшой письменный стол в стенной нише. Видимо, здесь обычно сидит управляющий зданием. Келли раздвигает двери лифта. У него красноватая лунообразная физиономия, начинает лысеть. На ходу немного сутулится. Смыкая двери, он слегка наклоняет голову к плечу, оглядывая меня сбоку.
- Занятная история. Тут у нас через улицу убийство случилось. На следующую ночь после пожара. Через пару часов, как уехала ваша тетя, миссис Соурпюсс. В аэропорт, а оттуда во Флориду. И значит, заходит этот детектив и желает узнать не видал ли я кого подозрительного. А я тут никаких других и не вижу. Три пули всадили человеку в башку, пока он брился. А коронер в суде заявляет, конечно, что он-де упал с бритвой в руках да сам и зарезался. В этом городе даже в собственной ванной комнате не знаешь, в безопасности ты или нет, вот что я вам скажу.
Миссис Соурпюсс. В длинной белой струящейся мантии. Улыбается. Отступает, распахивая дверь. Белый капюшон вокруг побронзовевшего лица. Длинные дымчатые ресницы приглашают меня войти. На каждой руке новый комплект драгоценностей. Позванивающих, когда она отбирает мое серое твидовое пальто. И повесив его на плечики, заталкивает между другими в большой, полный мехов гардероб. Прежний оранжевый ад стал теперь белым. Иконы исчезли. Их заменили рисунки с изображеньями птиц. На кофейном столике журнал, парусный спорт. И стеклянная чаша, наполненная масляными глазками зернистой икры.
- Я временно помешалась на белом цвете, Корнелиус. И пью, никак не напьюсь, шампанское. Хочешь.
Из стоящего на полу у кресла ведерка миссис Соурпюсс извлекает запотевшую бутылку и, аккуратно обернув горлышко салфеткой, наполняет два бокала.
- Ну, как дела.
- Хорошо.
- Получили клиента из дома напротив.
- Вроде бы нет.
- Тот же этаж, что у меня. Его убили. По-моему, это его жена укокошила, у нее пентхауз на крыше с псарней на восемь пуделей. Он еще остыть не успел, а я уже видела, как она с дружком в одном белье дует шампанское из пустых пивных жестянок. У меня такой сильный бинокль, что я могу пересчитать волоски на груди у этого пугала. Он, может, и нынче там. Ну, так как ты.
- Хорошо.
- А как Вайн.
- И мистер Вайн хорошо.
- Я как раз недавно его счет оплатила. Содрал с меня столько, что я попросила моих детективов его прощупать. И вообрази, читаю их отчет. И глазам своим не верю. Безупречно честен. Больной, наверное. Или придурок. Хотя не такой уж он и придурок. Ты вот, наверное, не знаешь, что у него контрольные пакеты акций в двух компаниях, одна занимается сносом домов, а другая санитарной обработкой.
- Не знаю.
- Ну знай теперь. И никто на него ничего не имеет. Ваш мистер Вайн безупречен.
- Что ж, я полагаю, так оно и есть.
- А я полагаю, что мне мозги засирают. Непременно у него рыло в пуху.
- Не думаю, чтобы мистер Вайн заслуживал подобного замечания.
- Ты шутишь. Он вытуривает из здания крыс, клопов и тараканов. Потом вселяет людей. А потом может вообще его снести. И начать все сначала. Он еще и вдовец. У него все козыри на руках. Ну ладно, ты-то как. Как поживают твои прекрасные элегантные белые руки. Нравятся тебе ковры на полу, специально им в тон подбирала. А ты меня даже не обнял, не поцеловал. Знаешь, я во Флориде играла в гольф, так меня чуть не ужалила громадная гремучая змея. Только бы ты меня и видел. Что, опечалился бы небось. Да выпей же ты шампанского, я желаю услышать парочку комплиментов. У меня к тебе, кстати, малоприятный разговор. Ты, оказывается, тогда первый день работал у Вайна. Бог ты мой, я была готова убить тебя. И ведь поверила во все то дерьмо, которым ты меня потчевал.
- Прошу прощения.
- Ах-ах, прошу прощения. С каким гонором он это произносит. Ради христа, разговаривай по-человечески. Где это ты обзавелся таким произношением.
- Я всегда разговаривал именно так, как сейчас.
- Херня. Знаешь, что я о тебе думаю. Я думаю, что ты дешевка.
Посерев лицом, Кристиан поднимается на ноги. Кулаки стиснуты, челюсти сжаты. В легких замер воздух. Позволь человеку подобраться к тебе поближе. Позволь ему заглянуть в твою полную любви ко всему живому, безупречно чистую душу. И он вырежет на ней слово "ненависть". Клеймо его бытия. В этом раю небоскребов.
- Эй, что ты задумал, Корнелиус.
- Я ухожу.
- С чего вдруг. Из-за того, что я сказала.
- Да.
- Надо же, без шуток.
- Всего наилучшего.
- Да погоди ты, я пошутила. Скажите. Какой обидчивый.
- Ты чертовски права, я обидчивый. Со мной никто еще так не разговаривал.
- Ну и не разговаривал, ну и ладно. Хочешь, чтобы я извинилась. Извинюсь. Что ты взвиваешься, будто шутиха.
- Ты чертовски права, именно так я и взвиваюсь. Я не из твоих обсирающихся со страху крысят, рыскающих по этому городу. Я встаю и сражаюсь.
- Ладно-ладно. Встаешь и сражаешься. Я тебе верю. Я последний человек, которому ты должен это доказывать. Присядь. Ну, прошу тебя. Просто мне показалось, что ты хотел меня обдурить. Я и обиделась. Ну, подумай, приходит человек и говорит, что он профессиональный похоронщик. Ты ему веришь. Отдаешь себя в его руки. Я ведь себя отдала в твои руки, правда.
- А я и есть похоронщик. И ты получила от меня профессиональные услуги. Хотя я всего лишь новичок.
- Ты новичок. Надо же. Интересно, что будет, когда ты как следует развернешься. С твоим-то красивым печальным лицом. Ну, иди сюда. Сядь. Я извиняюсь. Слушай, нельзя же по всякому поводу вставать и сражаться. Иногда следует уступать, ослаблять сопротивление. Все так делают. И это вовсе не глупо. Иди сюда. Здравствуй. Ну, перестань хмуриться. Такой симпатичный мальчик.
- Не называй меня мальчиком.
- Ффуу. Простите, мистер Кристиан. Я хотела спросить, нельзя ли мне включить музыку. Вы знаете, мне случалось доводить до слез по-настоящему сильных мужчин. Которым казалось, будто они могут мной помыкать. Мужчин гораздо, гораздо интереснее вас. Хотя, конечно, никому из них не доводилось занимать столь важного поста при дверях.
Кристиан резко поворачивается. Колено его цепляет и сбрасывает на пол мягкую белую диванную подушку. Он подбирает ее и швыряет поверх фортепиано. Миссис Соурпюсс опускает крышку проигрывателя. На лице ее медленно скисает ухмылка. Глубокие трепетные пульсации виолончели. Кристиан уже в холле, распахивает дверь гардероба. Внутри загорается свет. Поверх множества шуб из лис, соболей, норки, бобра, леопарда и может быть даже бурундука и белого медведя. Вытягиваю мое пальтецо. Сотканное из овечьей шерсти с Внешних Гебрид. Долгая дорога назад. Туда, где соленый морской ветер свил и очистил эти шерстинки. Завывая над вересковыми горными склонами. Светлая сила. Трепетные нити жизни. Осенняя паутина. Облекающая тебя непрочным покоем.
- Да подожди же ты хоть минуту, Корнелиус. Ты мне нравишься, я отношусь к тебе с уважением. Давай покончим с этим.
- Покончим с чем.
- Не из чего нам ссориться. Я многое могу для тебя сделать. Что ты торчишь в своем сраном похоронном бюро. С этими упырями. Давай, мы из тебя сделаем что-нибудь стоящее.
- Что ты такое несешь. Я никому ничего не позволю из меня делать.