Почти все деньги пересылал матери - крупно, оставляя себе лишь на жратву, слабую выпивку и некоторую одежду.
Так вот и жил. Покажется рубль на дне канавном, кайлом его цепляешь, да лопатой, а рубль - он то покажется, то исчезнет, а ты, как пес, ковыряешься: все кайлишь да лопатишь, взрываешь да чистишь.
И вот как-то раз обрыдла мне вся хреновина эта, и решил я выбраться в поселок, в цивилизацию, где можно и пива попить, и кино поглядеть, и в бане помыться, и на почту сходить. Набрал я от начальника денег и прибыл в поселок на казенной машине, утром.
А в поселке тихо. Там, кто работает, так тот на работе. Кто пьет, так тот опохмеляется, и пошел я в столовую, где съел яичницу из настоящих яиц, поел, запил и отправился на почту, чтобы оформить очередной перевод домой.
А там сидят уже Даша и Вера - две местные "чувихи с печи", листают журнал мод "Рига-66", и неизвестный мужик, которого всего аж трясет с похмелья, и перед ним лежит большой исписанный лист бумаги с различными закорючками, которые являют собой нечто вроде росписи фамилии И.Иванов.
И объяснил мне мужик, заметив, что я очень сочувственно на него смотрю, что он самый и есть Иванов Иван, и что "анадысь он пришел и все зарабатонные деньги поклал на аккредитив", а сам был "очень выпимши" и поэтому расписался непонятной закорючкой, которую сегодня он никак повторить не может - уж больно замысловата она, а повторить обязательно нужно - иначе денег ни грамма ему не дадут, согласно инструкции, хотя он и есть натуральный Иванов Иван и деньгам своим полный хозяин.
Но меня уже не интересовал мужик Иванов, потому что у меня были свои дела, своя жизнь и свой расклад. Мне перевод оформлять надо было, чтоб потом дом покупать на окраине нашего городка, который разросся за счет притока заводов из Европы во время последней мировой войны.
И во время то, когда я заполнял бланк на отправление, пришла мне на ум одна хорошая идея, которую я немедленно стал выполнять. Дай-ка, я думаю, навыписываю-ка я хорошую кучу журналов и газет самого разного толку, а подписку оформлю на мамашу. На целый год, а то лучше и на два. И ей напишу, чтоб она литературу до странички сохранила. Не подшивала, конечно, - зачем? - а просто так, хранила бы и все.
А я потом приеду, на диванчик заберусь в нашем домике на окраине, заберусь после легкого рабочего дня на той работе, которую я себе выберу, на которую я устроюсь, чтоб меня в тунеядцы не зачислили, заберусь и буду почитывать да покуривать. Ловко? А? А мать в это время будет смотреть телевизор и мне расскажет все, что там происходит, а если что-нибудь будет очень уж такое интересное, так я и сам встану взглянуть, а ужин нам по заказу из домовой кухни принесут, в трех судках.
- На два года, - говорю, - хочется подписаться.
- Только на год, - говорят, - можно.
- А на два нельзя, - говорю, - сразу?
- Нельзя, - говорят.
- А почему, - говорю.
- А мы не знаем, - говорят.
- Ну и ладно тогда, - говорю, - действуйте.
И заказал, так сказать, все ихнее меню.
А потом, покинув почту, я посетил и кино, где мне очень не понравился французский фильм "Бебер - путешественник" - про одного отвратительного и балованного французского ребенка, которого нужно было драть ремнем, а все с ним только и знали, что носились и нянчились. Ну, ладно. К вечеру я крепко поддал, был погружен в казенную машину и доставлен к месту работы, чтоб опять взрывать, кайлить, чистить.
И вот на следующий день, утром, сел я перекурить и вижу, что идет, шатаясь, Коля Старостин, бич, тот самый, что на пьянках всегда засыпает. Другие шебутятся кто, покоя не знают, а он уже спит в это время - знай храпы выдает. Идет, шатаясь, Коля Старостин, бич, и стонет жалобно так вот "Ой-ой-ой", а это верный признак, что он опять с перепою и ночевал не там, где надо.
И стали мы с ним беседы вести, и рассказал Старостин ужасную историю, как он шел домой с собственных именин, которые он справлял не у себя дома, а у буровиков, шел и заснул под крестами, что так и спал он нынче под крестами, которые поставлены в память о погибших топографах в устье ручья, на тропинке, заснул, потому что всегда Старостин на пьянках спит, а пробуждение его было ужасным - звезды небесные, кресты над головой, три штуки, кругом - ни души, и филин еще ухает вдобавок…
А я на него смотрю, и в глазах у меня темнеет. Со страху что ли, от предчувствия ли, с похмелья, черт его знает от чего.
И действительно - подает мне Старостин телеграмму, где черным по белому написано, что мать моя совсем плохая и чтоб я немедленно тут же ехал, как можно скорее.
…сплю и все тут, - сообщает Коля. - Ты меня скоро не увидишь. Я скоро пьяный где-нибудь замерзну.
…а я вот сейчас расчет возьму и приеду домой, а дома пусто, а я пойду на кладбище, а сейчас - осень, а там ни скамеечки нет, ни оградки, ни кустика, нехорошо, ветер там на кладбище, вороны над церковью кружат, а у меня больше никого нет и никого не будет, а кто же будет со мной газеты и журналы читать? Все, все исчезло начисто, нету - никого, ничего нету, никого, ничего, и не будет. Никогда.
Забросил лопату.
- Я с тобой, Коля.
- На фига?
- Мать у меня при смерти.
- Помирает?
- Помирает.
- Моя тоже без меня померла. И я помру, и ты помрешь. Эх, Алдан ты мой, Алдан, ха-арошая страна! - запел и закривлялся бич.
- А может, успею? - сказал я.
- Может и успеешь, - ответил бич.
Торжественные встречи
- Послушай, Ваня, сделай милость, -
Сказал Ивану генерал. -
Преодолей свою ты хилость,
Которой Бог тебя карал.- Сыграли б вы на пианине, -
В ответ Иван нахально так. -
А то, подобные скотине,
Кричите будто я - дурак.- Твои невероятны речи, -
Рек генерал, оторопев. -
В момент ТОРЖЕСТВЕННЫЙ
ВСТРЕЧИ
Ты, друг, сажаешь злой посев.О чем предмет твоего спора?
Не знаешь? То-то!!! и тд.Из поэзии Н.Н.Фетисова
- Один шалопай в черном пальто зашел раз случайно в издательство, где у него работала подружка, редактируя различные книги, написанные на русском языке.
И там случился, с вашего позволения, эпизод, или, как говорится, инцидент случился, не ставший достоянием историков.
Вот. А была весна, и вся природа находилась в состоянии аффекта. Пели из окошек нежные голоса, плыли тучки, сохли лужи, и прохожие прыгали, подбирая длинные и широкие брюки. Длинные и широкие потому, что дело происходило во времена давние и незапамятные, а когда именно - не скажу, потому что это - не важно.
Пели из окошек нежные голоса, сохли лужи, плыли тучки, облачки. Одним словом - весна.
А шалопай ехал в метро. Он вышел из метро и увидел площадь, и заметил, что на площади этой ведется значительная купля и продажа.
Там и сям предлагают желающим великолепные изделия и предметы первой необходимости: мясные пироги, мороженое, соки, вино и газировку. Любителям - цветы: фиалочки, тюльпаны, мимозу, пионы.
Справа какие-то блестящие ботинки на микропоре тащут, слева - горячие бублики жрут, а впереди - сиянье. Это сияют отраженным солнечным светом окна издательства. Милое доброе старое издательство! Оно и до сих пор там стоит. На земле. Понимаете, существует земля. На земле - асфальт, а на асфальте стоит издательство.
- Тэк-с, - сказал шалопай, облизывая пересохшие губы. Приобрел пиончик да и направился к подружке.
А она работала аж на самом на тринадцатом этаже. На тринадцатом этаже работала подружка, редактирующая книги. Работала. Зачеркивала какие-то слова и надписывала новые, лучшие. На тринадцатом этаже. К ней нужно было ехать в лифте.
Лифт. Наиприятнейшие ощущения вызывает лифт у того, кто умеет им пользоваться, а именно - слабость, негу, томление и вместе с тем уверенность в своих силах.
И ведь как положительно влияет лифт! Замечали? Заметьте, что почти все за малым исключением люди, пользующиеся лифтом, такие всегда милые, добрые, славные. Посмотришь на них, а они все щебечут, щебечут да щебечут, держа при этом друг друга за локоток или за что придется. Это прямо голуби, а не люди. Сизари. Факт. Лифт!
Предчувствуя наиприятнейшие ощущения, шалопай стоял тихо, и лифт уже спешил к нему, падал, продираясь сквозь этажи.
И так увлекся, и так сосредоточился ожидающий шалопай, что вовсе и не заметил значительных размеров объявление, занимавшее стену - "СЕГОДНЯ СОСТОИТСЯ ВСТРЕЧА…" Не заметил, хотя и был глазаст. Стоял себе тихо, ждал лифт.
Вот так тихо и зашел бы он, тихо поехал, тихо подарил бы цветочек, обрадовав подружку, но тут вдруг доселе пустынный вестибюль помещения весь вдруг оживился странной компанией.
Спеша влетели с улицы. Распахнулись просторные двери, и в помещение ворвалось значительное количество молодых людей, одетых в очки, галстуки, белые сорочки и черные пиджаки.
Влетели, ворвались и двигались к лифту сомкнутым кругом и в центре сомкнутого круга их черных голов светилось нечто.
Приблизились. И это "нечто" оказалось не что иное, как лысая голова какого-то дяденыси. Лысая голова, крытая по периферии венчиками и пучками седых волос.
Приблизились. Дяденька оказался бодрым, ладным и крепким стариканом. Одетый чистенько, он с невероятным любопытством озирался вокруг. Дескать, ничего не знаю, ничего и не ведаю, ведите меня, куда хотите, люди добрые, а только по дороге не зарежьте.
Лифт. Тут, наконец, подошел лифт, и молодые люди внезапно зашипели, как будто они были не молодые люди, а ужи.
- Пш-ш, пш-пш, - шипели они, оттесняя шалопая в сторону. - Пш-пш. Позвольте! Минутку! Мы только подымем, мы подымем товарища, гыу-гх-емм. Он приехал. Его ждут.
- Ах, как прелестно, но все же где я? - продолжал якобы ничего не понимать дяденька, лицо которого показалось шалопаю до боли знакомым.
Лифт. Тут молодые люди принялись и за дяденьку-старикана.
- Пожалуйте, пожалуйте. Так вам будет удобней, - говорили молодые люди, запихивая до боли знакомое лицо в кабину.
Говорили, толкали, пихали и сами, между делом, пытались забраться туда же.
Но дяденька-старикан оказался вовсе не какой-нибудь там надзвездный дурак. Он лукаво погрозил молодежи розовым пальчиком, отчего та брызнула в стороны и вверх по ступеням в целях скорейшей встречи.
Шалопай стоял всеми забытый.
Дверцы закрылись и были закрытые, но лифт никуда не поехал, потому что дверцы открылись и оттуда высунулся дяденька, и сказал, приманив шалопая уже использованным пальчиком.
- Простите! Вы, кажется, хотели ехать? Тут такая кутерьма. Простите. Хотели?
- Ну, хотел, - отвечал шалопай, не трогаясь с места.
- Вот и чудненько. Поехали.
И они поехали. Дяденька-старикан строго глядел в зеркало и выглядел орлом. Шалопай же увлекся изучением деревянной стенки, где было вырезано ножом слово "опорос".
Ну и конечно. Догадываетесь? Ясно, что это должно было случиться, потому что, как же иначе? И это случилось: лифт застрял меж этажей.
Воцарилось и установилось молчание. Первым его нарушил дяденька.
- Ну что, застряли, коллега? - ласково заметил он.
Отчего шалопай почувствовал сильнейшее раздражение и решился ответить так:
- Застрять-то застряли, а только какой я вам к черту коллега? Тамбовский волк вам коллега.
- Ну уж, - не смутился старикан, завязывая беседу. - Эко резко-то. Молодость. Стихи пишете или прозу? Литературные неудачи, наверное? Ничего, в молодости все пишут.
До боли знакомое лицо.
- С чего это вы взяли, что я пишу?
- Но ведь мы с вами в издательстве, как-никак.
- А хоть бы где бы мы с вами не были. Хоть у первопечатника Ивана Федорова, - глупо грубил шалопай. - Если хочите, то пишу, но лишь многочисленные открытки друзьям, родным и знакомым, поздравляющие с различными праздниками.
- "Хочите". Ишь! Скромность сатанинская… А тогда что же вы здесь делаете, молодой человек?
- Я сюда попал, потому что у меня тут работает подружка, и мы с ней сейчас пойдем в кино, если она сможет уйти.
- A-а. В кино. Ну, идите, идите.
Старикан зевнул. Шалопай со злобой смотрел на до боли знакомое лицо. Лицо молчало.
И лифт не работал. Уж и тревога случилась. Уж и молодые люди носились по лестницам, в беспокойстве звеня подковками башмаков. Ужи крик раздался: "Слесаря! Слесаря!"
И слесарь куда-то пропал.
- А что вы с ней собрались смотреть? - неожиданно продолжило лицо.
- Все, что угодно.
- Вот видите! Все, что угодно. А ведь хотели бы посмотреть что-либо хорошее. Или нехорошее. Например, фильм "Тарзан".
- Хотел бы.
- Вот видите! - радовался старикан. - Вы колеблетесь и не знаете, и не можете. Из чего явствует, молодой человек, что у вас в голове туман.
- А у вас - свинец. Цельная чушка расплавленного свинца. Он уже застыл.
- Ой-ой-ой! Какой глупый максимализм! - огорчился дяденька.
Тут шалопай решился начать обличения.
- Я вот что думаю. Я вот все думаю, думаю и додуматься никак не могу. Я ведь вас сразу узнал. Я все думаю, зачем вы пишете? А? Ну, зачем? Бросьте вы это дело. А вообще-то пишите! Вы нужны. Вы просто необходимы, как эталон для грядущей техники. Потому что скоро отладят машины, и они со страшной силой будут шпарить произведения а ля Вы.
Молодые люди все бегали и носились. Они бегали и перекликались, аукались тоненькими голосами.
- Шлендают и шлендают. Ученики тоже называются. Учитель в лифте застрял, а они шлендают. Сукины дети, - рассердился писатель.
- Сами змеенышей воспитали, сами и терпите, - не замедлил отозваться шалопай.
- Ах-ха-хамс, - развеселился мастер художественного слова. - Дерзите! И ведь нарочно дерзите. Знаете, что мне это нравится. Вы мне нравитесь. Я знаю, что вы знаете, что вы мне нравитесь.
- Я многим кому нравлюсь. Вы лучше о себе подумайте. О спасении души подумайте, - продолжал бесчинствовать хулиган. - Пишете всякую чушь и дичь.
- Ха-ха-ха. А не хотите ли стать моим секретарем? Честное слово, я - серьезно. Честное слово. Мне, знаете ли, нравится ваша дерзость. За ней что-то такое стоит. Ну, по рукам?
- Нет, не по рукам. Не хочу я быть вашим секретарем. Я ничьим секретарем быть не хочу. Я сам себе секретарь. А потом - вон у вас хевра какая, пусть они и будут ваши секретари.
- Нет. Они не годны. Идите ко мне в секретари, и я буду вам платить тысячу пятьсот рублей денег в месяц из своего кармана. Вот вам аванс.
И он вынул из кармана пачку хрустящих денег.
- Плевать я хочу на ваши тыщи! Мне мои трудовые рубли дороже! А если вы действительно хотите мне помочь или сделать для меня что-либо приятное, то мне гораздо милее будет взять вас за ушко и немного потрепать его вот так.
И шалопай схватил дяденьку-старикана за ушко…
…но тут я уже не выдержал и решительно прервал рассказчика, которым был никто иной, как Николай Николаевич Фетисов, регистратор больницы № 1, проживающий у нас в полуподвале тихий гений - автор стихов, поэм, драм, тетралогий и устных небылиц.
- Николай Николаевич! Имей совесть! Это уж ты наверняка загнул. За ушко. А потом я что-то не припомню, чтобы ты бывал в Москве. Ты же тут как-то хвастался, что далее Омска твоя нога на запад не ступала и не ступит…
- Честное благородное слово! Чес-слово! - закричал Николай Николаевич, покрываясь красными пятнами. - Я там был. Это был эпизод. И подруга была. В том-то и дело, что он действительно предлагал, а я действительно отказался. Я отказался стать секретарем этого, я не скажу великого, но очень большого человека с усиками. Я его уважаю, но не жалею о том, что сделал, хотя вся моя жизнь могла построиться по иному.
- И взял его за ушко?
- Взял и хотел трепать.
- А он что?
- А он что. Он тоже не фраер. Он, падла, схватил меня за нос и стал гнуть мой нос к моей щеке, приговаривая: "Молода! Молода! В Саксонии не была!" Это - прием каратэ. Я знаю. Я уважаю этого человека.
- А что потом?
- Что потом. Поехал лифт, конечно. Мы, ясно, расцепились. Старикан вышел, и его приветствовали многие, в том числе и моя подружка. Они говорили: "Дойдемте, пойдемте! Вас уже ждут." Меня же никто не приветствовал, не звал и не ждал, но зато я боролся со стариканом и чуть его не победил. А может даже и победил. Я независим и жив, а он - умер. Я написал стихи его памяти. Хочешь, прочту?
- В следующий раз как-нибудь, ладно? Вы лучше расскажите, куда девалась ваша подружка.
- Какая подружка?
- Ну та, которая была в издательстве.
- А, Маня. С ней мы вскорости расстались. Вышла одна тра-агическая история. Она теперь замужем за кандидатом наук.
Стемнело. Наш тихий дворик на улице Засухина погрузился во тьму. На небо вышла полная луна. Она немного освещала землю, а заодно и взволнованное лицо Николая Николаевича.
- Что-то я, Николай Николаевич, как кого не послушаю, вас, например, или известного вам гражданина венгра Ласло Вареллу, который работает грузчиком в пятнадцатом магазине, или, не к слову будет сказано, бичей с вокзала, так у всех у вас были жены и подруги, и все они оказываются замужем за кандидатами наук или становятся артистками.
- А что тут удивительного, - защищался Николай Николаевич. - У нас в стране очень много кандидатов наук и артисток. Ты знаешь, сколько у нас по последней переписи переписано кандидатов наук и артисток? Не знаешь? То-то. А я знаю. Их у нас там переписано очень и очень много.
И опять он оказывался совершенно прав.
Зеленый массив
У меня есть знакомый. Его зовут дядя Сережа. Он делает гробы. Как-то раз мы с ним случайно встретились, и он меня чем-то поразил. Осанкой ли своей сутулого рабочего человека, строгим, может, обликом лица, имеющего выдающийся красный нос, речами ли - не помню.
С тех пор я к нему и зачастил.
Мастерская дяди Сережи находится в глубине кладбища № 1 горкоммунхоза. Нужно пройти бывшую часовенку, где торгуют венками, цветами и лентами, через нищих, взывающих о помощи у разверстых дверей кладбищенского храма. По тихим и зеленым кладбищенским аллейкам, минуя покосившиеся кресты и памятники. Старое оно, кладбище № 1. И там даже уже запретили хоронить, ввиду старости и переполненности. Понимаете, издали указ, чтобы прекратить захоронения. И кладбище совсем закрыть для захоронения. И ровно через двадцать пять лет после последнего захоронения место это сравнять, сделав оспинку на лице земли.
Только ведь хоронят. Да. Все-таки хоронят, несмотря на ясный указ. Может, это, конечно, нарушение, но ведь и людей понять надо: какому умершему, спрашивается, захочется лежать вдалеке от родных? Каждому хочется, чтобы свои были под боком.
Вот почему кладбище № 2, внезапно устроенное за городом по случаю закрытия кладбища № 1, вызывало у горожан тихую и громкую ненависть. Несмотря на европейскую свою планировку и два миллиона рублей, отпущенных на его устройство, озеленение, ограждение.
- Там могилы экскаватором роют! Там - по порядку! Уж со своим не полежишь! Ветер там свищет, вместо покоя, - говорили горожане.