Ингрид оказалась чрезвычайно симпатичной; пожалуй, она была слишком добра ко мне, называя мой шведский "великолепным", и я подозреваю, что она все же лукавила, внушая мне, что совсем не уловила мой акцент. Но слышать это все равно было очень приятно, пусть она и говорила так только из вежливости! Тем более что уже через десять минут беседы с ней я почувствовала себя свободнее, нужные слова приходили сами. С женщиной было удивительно легко и свободно говорить, видимо, скандинавская сдержанность – это все-таки миф.
Ингрид рассказала, что каждый день старается выкроить время и пройтись вдоль пристани, а сейчас собирается на Дротнинг-гатан – сделать некоторые покупки и просто побродить по магазинам. После любезного приглашения моей новой знакомой я решила присоединиться к ней, так как еще не была на Дротнинг-гатан. Эта улица – пешеходная зона, центр торговли с множеством всевозможных милых магазинчиков. Я ничего не покупала, мне не хотелось тратить деньги Бориса на себя, зато с удовольсвием наблюдала за тем, как этим занималась Ингрид.
Затем мы с Ингрид выяснили, что обе проголодались, и направились в небольшой уютный ресторанчик. Она посоветовала мне заказать традиционное шведское блюдо – пивной суп "елеброд". Его подали со сладким хлебом. Суп оказался необыкновенно вкусным!
Мы засиделись в ресторанчике почти допоздна за несколькими кружками пива с солеными закусками (интересно, как отразится на моей фигуре диета из пивного супа, запиваемого пивом же?). Я рассказывала новой знакомой о Петербурге, о России, где она никогда не была. Ингрид внимательно слушала, а потом произошло то, что можно отнести к разряду чудес или добрых знаков. Может быть, не зря Борис называл меня своей феей?
Оказалось, что муж Ингрид ищет партнеров в Санкт-Петербурге. Йорген (так его зовут) владеет компьютерным бизнесом и заинтересован в расширении связей с Россией, но эти поставки должен контролировать надежный человек в Петербурге. Он давно уже думает об этом, но его пугают рассказы коллег о криминале в российском бизнесе и коррупции чиновников и таможенников, а знакомых, которым он мог бы доверять, у него в нашем городе нет. Обрадовавшись (только бы не спугнуть удачу!), я решительно сказала Ингрид, что могу порекомендовать очень успешного и честного бизнесмена, тоже занимающегося компьютерами и не связанного с бандитами, и мне кажется, что это предложение может его заинтересовать. Ингрид оставила мне координаты Йоргена, записала мои телефоны, и мы распрощались, чрезвычайно довольные друг другом.
Я ехала домой к Кате и Стивену почти счастливая. Прогулка по прекрасному городу, музей Астрид Линдгрен, беседа на шведском и внезапно появившаяся возможность помочь Борису придавали мне сил. Я чувствовала, что эта встреча на набережной была не случайной; сама судьба предоставила нам с Борисом шанс выпутаться из передряг, не прибегая к криминалу. Жизнь – лотерея, и вот выпал наш счастливый билет! Йорген станет его компаньоном, и мы будем часто бывать в Стокгольме, Арсений вернется домой, мои дела в новой школе наладятся, а мы с Борисом будем вместе… И увидим небо в алмазах.
Я предвкушала, как поделюсь с Борисом новостями, как он обрадуется, и когда наконец-то вместо автоответчика услышала живой, такой родной голос, чуть не запрыгала от счастья.
– Здравствуй, милый, я не могу дозвониться до тебя! Я звонила и…
– Татьяна? Здравствуй.
Я опешила. Вместо родного встревоженного голоса – а я знала, он должен был встревожиться! – холодный, равнодушный тон.
– Что-то случилось, Борис?
– Нет.
Повисло тяжелое молчание, и я испугалась – Сеня?
– А у Арсения… все в порядке?
– Да. Что-то еще?
Я молчала. Говорить сейчас что-нибудь вроде "тут все хорошо, отличная погода, а как у тебя дела?" – глупо. Спрашивать о чем-нибудь – а о чем?
– Ну тогда… пока?
– Пока.
Короткие гудки возвестили о том, что разговор окончен.
Что с ним? Где та легкость, с которой мы могли говорить обо всем на свете? Или это он так болезненно переносит нашу первую разлуку? Или все-таки стряслось что-то страшное? И он не может сказать об этом по телефону? Или он просто понял, что я не подхожу ему? Толстая глупая дура. Надо возвращаться скорее.
На следующий день я проснулась с неприятным ощущением приближающейся беды. Такое бывает иногда – вроде бы все хорошо, но на душе тошно, а отчего, непонятно. Усилием воли отогнав дурные предчувствия и списав их на мою излишнюю мнительность, я продолжила осмотр Стокгольма. Меня обрадовало, что я узнаю увиденные накануне улицы. Я чувствовала, что Стокгольм постепенно становится "моим" городом, с моими любимыми местами. Я не выдержала и, уподобляясь всем туристам на свете, накупила кучу бессмысленных, но таких милых сувениров! Я просто влюбилась в тряпочную куклу Пеппи с веснушками, рыжими волосами, стянутыми зелеными бантами, и в разноцветных носках. Она так задорно улыбалась, что через несколько кварталов я купила еще одну – уже не в желтом, а в красном платье, но тоже с большой зеленой заплаткой. Еще я решила не полагаться на свои способности фотографа (хотя все равно все время снимала) и приобрела охапку открыток и несколько больших альбомов с видами Стокгольма и других городов Швеции, где – увы! – я не успею побывать в этот приезд. Так пусть хоть на фотографиях я увижу Гетеборг, Упсалу, Мальме и гору Кебнекайсе (наверное, это та самая гора, в честь которой дано имя предводительнице гусиной стаи Акке в "Путешествии Нильса с ди кими гусями"? Там она Кнебекайсе – ведь похоже!).
Гуляя по городу, я мысленно еще и еще раз прокручивала в голове несколько фраз из нашего с Борисом разговора.
– Татьяна? Здравствуй.
Почему "Татьяна"? Он не называл меня так официально уже очень давно! Когда мы познакомились, он говорил "Татьяна Александров– на", ведь я же была официальное лицо, учительница его сына. Ну а потом… А потом появилось уменьшительное, ласковое – Танюша!
И вдруг – "Татьяна"…
Он не спросил – когда я возвращаюсь, значит, не собирается меня встречать.
Жгучая обида захлестнула меня. Что он хочет показать? К чему все эти уловки? Если я ему неприятна, если он жалеет о том, что между нами было, считает, что это было проявлением слабости, минутным порывом, сведшим его с толстой уродиной, недостойной его, то почему он не может сказать об этом прямо? Или его холодный тон и говорит как раз об этом? Господи, почему я совсем не разбираюсь в этих тонкостях мужских интонаций, не понимаю, когда "буду иметь в виду" означает "пошла к черту!", а когда "я страшно соскучился, но очень занят"?
А может быть, это я обидела его чем-то? Я стала вспоминать наш последний проведенный вместе день. Мы долго прощались, он все держал меня за руку и не хотел отпускать. Говорил, что будет безумно скучать. Говорил, что время без меня тянется, как кисель, говорил, что любит… Слова, слова… Неужели все, как в поговорке: "с глаз долой – из сердца вон"? А слова – это всего лишь пустой звук? Нет, не может быть! Борис не такой! Я не могу ошибиться дважды, такого удара я больше не переживу. Однако долго злиться на Бориса я не могла. Печаль и любовь. Любовь и разлука. Что бы ни случилось и как бы ни сложилось дальше, я счастлива, что он есть, и знаю, что никогда не смогу внушить себе, что "это была ошибка"…
Да, я рано сдаюсь, по характеру я не борец, мне противна сама мысль, что я должна доказывать что-то… Гордость не позволяет мне спрашивать, любит ли он еще меня. Да и немыслимо задавать такой вопрос человеку, который говорил со мной вчера таким тоном, как будто мы едва знакомы! Да полно, не приснилось ли мне все? Может быть, и не было ничего, сейчас я ущипну себя и пойму, что задремала на стуле в учительской после собрания и мне привиделся восхитительный роман с одним из родителей одного из учеников… Господи, какая кошмарная перспектива! Если это сон, то я не хочу, не хочу просыпаться!
В последний день мы засиделись за столом. Стивен около двенадцати пошел спать, а мы с Катькой задержались на веранде перед домом.
– И где же этот, о котором ты думаешь? Это тот, про которого ты говорила, что от него сын сбежал, а сам он подумывает связаться с бандитами?
Я действительно рассказывала Кате по телефону о наших проблемах. А сейчас она пересказывает мне мои же собственные слова, так неуловимо изменяя интонации, акценты, что получается, что Борис – страшный человек. Но теперь, когда Борис и Сеня стали такими родными людьми, мне дико слышать подобное изложение событий!
– Кать, не надо! Я не хочу продолжать этот разговор. Ты совсем не знаешь Бориса, да и вообще… имеешь о нем неверное представление.
– Да? А какое верное? Если он такой хороший, то где его сын? И почему он тебе ни разу не позвонил, пока ты здесь?
– Слушай, ну не приставай, Кать! – невзначай подруга задевает самое больное место.
– Он – ненадежный человек! А тебе, дорогая, давно пора заняться собой и подумать о будущем! Или ты собираешься всю жизнь провести, переводя идиотские тексты и уткнувшись лицом в компьютер? Торкел – надежный человек, брак с которым обеспечит тебе стабильную жизнь в нормальной стране. Здесь все планируют заранее, составляют брачные контракты, а если вы не подойдете друг другу – что ж… Вот, подожди.
Господи боже, при чем здесь Торкел? Подруга притаскивает юридический справочник и читает абзац, касающийся правил получения шведского гражданства: "Лица, вступающие в брак с постоянными жителями Швеции, могут получить временное разрешение на жительство сроком на 6 месяцев, которое продлевается на тот же период в течение двух лет. Далее оформляется постоянный вид на жительство. Если в течение этих двух лет брак распадается, переселенцу, как правило, предписывают покинуть Швецию".
– Сечешь? В крайнем случае, можно потерпеть два года, а потом получить гражданство Швеции – страны с развитой системой социального обеспечения! Ты сможешь тут жить такой жизнью, которая никогда не светит тебе в России, сколько бы ты ни горбатилась над переводами!
Выпитое пиво дает о себе знать.
– Как ты? Ты ведь именно так и живешь? Ты вышла за Стивена, чтоб получить этот статус, свой дом и вечеринки с коллегами? Это предел твоих мечтаний?
Я вдруг чувствую, что мои последние слова задевают подругу гораздо сильнее, чем вся ее пространная и грубая речь – меня. Пока она говорит, я вдруг понимаю, что весь этот балаган – попытка самовнушения, попытка убедить себя и меня, что именно к такой жизни она и стремилась. Ее брак сложился совсем не так, как она хотела, и, пытаясь прикрыть это внешним благополучием, лоском и цинизмом, она сейчас чуть не плачет.
Мы, не сговариваясь, одновременно закуриваем. Я же не курю, мимоходом вспоминаю я. Ах да, но это было в той, прошлой жизни.
– Принести еще пива?
– Давай.
Катя открывает бутылки, мы чокаемся.
– Я, наверное, скоро буду в Питере. В последний приезд я встретила Темку – помнишь Тему с экономического? – и он звал работать в его компании. У него крупная турфирма, они обеспечивают проведение совещаний, конференций и симпозиумов в разных странах, и ему требуется помощник. Он все твердил, что я – именно тот человек, который нужен, это работа для меня: разъезды, а у меня возможность безвизового въезда в европейские страны, знание английского и шведского, организаторский талант…
Сейчас я понимаю, что Катя не шутит и не ерничает.
– …Я тогда посмеялась, сказала, что у меня и в Швеции дел хватает. И вот он просто бомбардирует меня письмами, просит для начала помочь хотя бы с организацией встречи в Стокгольме – какой-то саммит "зеленых". Стивен, правда, категорически против, но я, кажется, соглашусь…
Я очень хорошо понимаю, что это – признание. Согласие работать у Темы – я наконец вспоминаю этого мальчика, безнадежно влюбленного в Катьку все университетские годы, – сродни объявлению о разводе… Что ж, посмотрим.
Я поднимаюсь наверх. Последняя ночь в Швеции. Завтра я сяду на паром, и каждая минута будет приближать меня к дому, к Питеру, к Борису…
Из дальних странствий возвратясь
Проснулась я довольно рано, но вставать не торопилась. Я немного устала за последние дни от чужого города и новых впечатлений и, нежась под одеялом, представляла себе, что я дома, мы живем вместе с Борисом и в выходной можем подольше поваляться в постели, никуда не торопясь… Нет, об этом сейчас думать нельзя – только душу травить. В Петербурге я все выясню, а пока надо уехать из Стокгольма.
Я быстро сложила вещи и спустилась вниз. Катя, что-то весело напевая, готовила завтрак. Мы пили кофе, болтая о том о сем. Ни она, ни я не возвращались к вчерашнему разговору. Пройдет время, и станет понятно, какой выбор она сделает. Вот только сможем ли мы быть такими же близкими подругами, как раньше?
Я одинокий человек, а Катька была одним из немногих людей, способных пробиться сквозь мою "рачью" скорлупу… Она всегда весело высмеивала мои страхи, комплексы – и они отступали, таяли под огнем ее беззлобных шуточек. Но жизнь в другой стране незаметно изменила ее. У нее поменялось отношение к людям и жизни вообще. От той жизнерадостной Катьки, которая всегда ценила искренность чувств и умела радоваться пустякам, почти ничего не осталось. Теперь Катя утверждает, что главное – это удачно устроиться и жить по заведенному распорядку, следуя не велению сердца, а точному расчету. Но, может быть, это только поза измученного, несчастного человека, который не привык, чтобы его жалели…
Перед отъездом я созвонилась с Ингрид. Она пересказала наш разговор мужу, и он просил, чтобы Борис ему позвонил. Йорген – деловой человек, сразу попытался навести справки о Борисе и, выяснив, что Ровенский и его фирма не связаны с криминалом, очень обрадовался. Видимо, несмотря на временные трудности Бориса, в деловом сообществе о нем отзывались очень положительно. Конечно, загадывать пока рано, но настроение мое после разговора с Ингрид значительно улучшилось – Борис вполне сможет мной гордиться, когда я расскажу ему о Йоргене.
Катя проводила меня на пристань.
– Я рада, что ты побывала у меня, – сказал она, когда мы выкуривали по последней сигарете на прощанье.
В ее словах слышалось нечто большее, чем простая вежливость. Мне стало грустно, что мы так и не поговорили, как в былые времена, по– дружески тепло и откровенно.
– Я тоже рада, Катюш, спасибо тебе за все! – Мне захотелось сказать подруге что-нибудь очень хорошее, но ничего не придумывалось, кроме: – Теперь я буду ждать тебя в Питере.
– Приеду, куда я денусь, – усмехнулась Катя, – ну ладно, тебе пора на посадку, – она кивнула в сторону автобуса, подвозившего пассажиров к терминалу.
Мы расцеловались, я подхватила свою пухлую сумку и поспешила в автобус. Когда я поднялась на борт парома, Катя еще стояла на пристани.
Гудок. Отплыли. Я бросила последний взгляд на город, где мне было так хорошо и одновременно так грустно. Лавируя между шхерами, паром набирал ход. Чуть ли не два часа я стояла на баке, физически ощущая колоссальную мощь несущейся в пространстве громады корабля, поглощающей гребни кажущихся сверху игрушечными волн.
Постепенно сгустились сумерки, пассажиры стали зажигать свет, отблески лампочек пробивались сквозь иллюминаторы. Я поужинала и спустилась в каюту, собираясь немного почитать, но усидеть на одном месте не смогла. К великой радости, на обратном пути попутчиков у меня не оказалось. Беспокойство усиливалось, и я опять поднялась наверх. Глядя на море, темнеющее небо с последним куском темно-оранжевого, как желтки особых рыжих яиц, солнца, я снова и снова возвращалась мысленно к событиям последних месяцев.
Что ждет меня в родном городе? Как сложатся наши отношения с Борисом дальше? Одно я знаю точно: никогда не пожалею, что не променяла свою жизнь на существование куклы Барби в игрушечном домике Торкела, напичканном удобной техникой "Электролюкс"…
Я стояла на палубе и размышляла о том, что здесь, в море, многое видится по-другому, чем на суше. Перед могуществом стихии человеческие проблемы кажутся мелкими, обиды – глупыми. Зато чувства становятся острее.
Я думала о Борисе и не чувствовала ничего, кроме огромной нежности и любви. От обиды за его холодный тон не осталось и следа. Мало ли что могло произойти! Главное, что я люблю его и могу простить. Стоит нам встретиться, и все встанет на свои места, ведь мы всегда понимали друг друга с полуслова. А еще я вспомнила Павла и искренне удивилась самой себе – надо же было быть такой слепой и глухой! Как я могла принять свои чувства за любовь?! Единственным объяснением этому была моя страсть все идеализировать. Но все равно – удивительно!
Рано утром паром пришвартовался в Турку, где нас уже ждал автобус. Обратный путь всегда более утомителен и долог… Вдобавок сильно задержали на границе. Господи, почему наши таможенники такие неулыбчивые? Вот пограничник берет мой паспорт, словно ядовитое членистоногое насекомое, недоверчиво изучает фотографию (ну да, я не фотогенична и всегда плохо получаюсь на снимках, но не настолько же, откуда это выражение ужаса и брезгливости?).
Наконец нам всем возвращают паспорта (конечно, также без улыбки), офицер желает счастливого пути (хотя кажется, что он хочет сказать что-то вроде "чтоб вы все провалились!"), и мы переезжаем границу. Вот показался Выборг – финская виньетка Петербурга. Кроме архитектуры, Выборг славится еще своей английской школой (может, это близость границы так действует?). На нашем курсе было несколько ее выпускников, отличавшихся замечательным произношением.
Вот я и в Питере. То ли за несколько дней я отвыкла, то ли и впрямь тротуары стали грязнее, горы мусора, вываливающегося из урн у метро, внушительнее, а лица сограждан – угрюмее?
Еду на метро, подхожу к дому, захожу к соседке, поливавшей мои цветы, за ключами… Вот она, моя повседневная жизнь. Море, Стокгольм – где все это? Соседка жаждет рассказов о волшебной загранице, расспрашивает о поездке и рассказывает подробно, как у нее болит желудок, какие именно симптомы характерны для язвы, а какие – для обычного гастрита. У меня совсем нет желания с ней беседовать, но мне жаль пожилого одинокого человека, и я стою в дверях, с сумкой в одной руке и с ключами в другой… Желая завладеть моим вниманием, старушка пускается на хитрость – она подробно рассказывает о цветах, зная, что эта тема привлечет меня, а в благодарность за подробный отчет и подкормку драцены я терпеливо выслушиваю подробный отчет о ее хворях. И вот я в своей квартире! Хотя она так и не стала моей. Дом на Типанова был моим домом, я знала каждую царапинку на паркете, а это жилище просто подходит для сна, работы, приготовления пищи…
Хотя после ремонта тут стало почти уютно. Светлые обои зрительно увеличивают комнату и придают ощущение свежести и чистоты. А вот старая дедушкина мебель не очень вписывается в малогабаритную хрущевку. Наверно, довоенный (а может быть, и дореволюционный) комод с тяжелыми ящиками, которые обычно упрямятся и не хотят выдвигаться, чувствует себя здесь, как великан в стране лилипутов. Да и старенький диван смотрится рядом с компьютерным столиком так же, как доисторическое животное смотрелось бы в зоопарке. Но я пока не готова поменять его на современный, быстро раскладывающийся, красующийся новенькой обивкой. Слишком много воспоминаний навевает мне этот диван…