Спали мертвыми…
Зато утро пришло золотое.
– Настенька, славная моя, поздравляю тебя…
– Ах, Андрей!.. Ты не можешь без своих сюрпризов…
– Не могу без тебя…
– Дай проснуться…
Первый такой день всегда падает в пропасть чудес: ой, а это что? А это, смотри!.. Собственно, ей тут все до боли знакомо, и этот его сюрприз – она с детства здесь не была – вызвал у нее поток слез.
Ах, ты моя островитянка!…
Боже, как все здесь изменилось! Сколько ж лет-то прошло?..
После праздничного и нешумного ужина тет-а-тет они снова бродили…
– Спасибо тебе, милый, знаешь, ты так угодил…
– Я сперва хотел подарить тебе Рио, а потом вдруг вспомнил: остров! Остров!.. Ты просто бредила своим островом…
– Да!..
Придя в номер, он тотчас полез в сумку.
– Вот… это тебе…
– что это?
– Посмотри, раскрой же!
– Какое колечко! Ах, ты мой… Слушай!… Это же!…
Он ждал этой ночи, как узник свободы…
– Ты делаешь мне предложение?
– Да, будь так добра…
– А там что, в коробках?
– Сюрприз…
С тех пор, как они познакомились прошла тысяча дней. Он ни разу к ней не прикоснулся. Разве что прогулки рука в руке. Поцелуи… Разве что в щечку…
Ей к тому времени было уже девятнадцать, исполнилось в июле, четвертого…
И вот здесь, теперь… Он любил мечтать…
– Ой, у меня кружится голова…
– Ты примерь, хочешь?
– Очень!..
– Поцелуй меня.
– Ладно…
Она чмокнула его в щечку.
– Примерять будешь?
– Даже не знаю.
Она надела на палец колечко: как раз впору!
– Как ты узнал мой размер?
– Хм!!! Ну иди же ко мне.
– Не сегодня, ладно?
Он как-то кисло улыбнулся и сглотнул слюну.
– Не сердись, а? Хочешь я расскажу тебе легенду?..
– Ты же знаешь, чего я хочу.
– Вот послушай…
Он слушать не хотел. Какие легенды?!!
– Ты пойми, – остановила она его, – я жду…
Они познакомились в вагоне метро. Он уже сто лет не ездил в подземке, но в тот день… Да что-то там не сложилось с машиной, дикие пробки, он мчался на свидание с Ингой… Он просто бросил машину посреди дороги и сначала бежал… Затем нырнул в зев подземки, лихорадочно соображая, что если одну остановку проехать до Кировской, там – рукой подать до… Там ждала его Инга… Ингу он любил без памяти и боялся не успеть…
Был как раз час пик – сумасшедшая давка. Вагон – бочка! Ему удалось втиснуться… Как-то задом, бочком…
Вагон – бочка с тюлькой!..
– Вы выходите?
Он же только зашел!
– Разрешите…
Он не мог даже оглянуться. Потом-таки развернулся: глаза!!! Это был такой удар по глазам, что он даже прикрылся свободной рукой. Он увидел глаза, которые смотрели на него снизу вверх и рука его, до сих пор искавшая поручень, просто рухнула, как Дамоклов меч. На его же голову! Поезд шел, вагон покачивало из стороны в сторону, и они качались вместе с вагоном. Стиснутые безжалостной толпой и, как потом оказалось, самой судьбой, прижатые друг к другу лицом к лицу, как Ромео с Джульеттой, лишь мгновение они смотрели друг другу в глаза. Ах, какие это были глаза! Звон ненависти исторгали ее зрачки, а белки просто слепили! Только миг! Но этого мига с лихвой хватило, чтобы сразить наповал. Его меч-рука безвольно лежала теперь на его же голове, и было ясно, что он, этот меч, не поднимется ни на какую защиту. Зато колом встал вопрос: ты убит?!! Ответа не требовалось: в глазах случилось вдруг затемнение и они поплыли, дернулся безвольно кадык, а ноги – горели жаром. Он впервые тогда узнал что такое пожар тел. Горели не только ноги – грудь, живот и особенно его низ… Там такое творилось! Он никогда в жизни не знал, что такое бывает! И она, вот что важно, ни единым движением не противилась. Ничему! Она так и не выставила перед собой рук, как это делают, изолируясь от толпы. Ее защитный кокон был разрушен его вторжением, и она сначала была бешено этим возмущена. А какие молнии ненависти метали ее глаза! Между ними была только его белая шведка с оторванной пуговицей на животе и ее коротенькая прозрачная блузка, которая ну никак не прятала ее пупок… Он не мог видеть этот пупок, он чувствовал его собственной кожей. Ее кожу у ее же пупка…
– Извините… такая давка…
Она даже не подняла глаз.
Выходя из вагона, он предложил ей руку и она подала свою. До своей станции, где ждала его Инга, он, конечно же, не доехал. А как бы он смог?!. Ведь его просто вынесло из вагона! Они стояли на эскалаторе, он не выпускал ее руку. Она подняла глаза:
– Меня ждут, – сказала она и высвободила руку.
Он только пожал плечами.
– Мне туда, – сказала она, сворачивая в переход.
Он шел рядом.
– Пить хочется, угости меня чем-нибудь… Вон хоть этим, смотри – "Слезы Пенелопы".
Они пили какую-то шипучку, он смотрел на нее, а она рассматривала снующих в обе стороны людей.
– Не провожай меня, – сказала она, когда они вышли из здания станции.
– Конечно, – сказал он и попробовал улыбнуться.
Она успела пройти лишь несколько шагов, когда он догнал ее:
– На. Позвони… Как тебя зовут?
Он протянул ей визитку. Она прочитала.
– О, кей! – сказала она, – Анастасия…
И пошла, не оглядываясь.
"Настя! Как пощечина!", подумал он.
– Позвонишь? – крикнул он ей вдогонку.
Она сделала вид, что оглохла.
Он не стал искать Ингу. Она тоже обиделась.
А Настя позвонила на третий день.
– Привет, это я…
Он был на седьмом небе от счастья. Хорошо, что к Инге тогда опоздал.
Потом были прекрасные дни. Иногда он вдруг замечал в ее черных, как южная ночь, дивных глазах тень печали.
– Что-то случилось?
– Нет! – радостно объявляла она, но глаза выдавали грусть.
Она затаскала его по выставкам и музеям. В греческом зале она просто млела. У нее разбегались глаза:
– А вот, ты только глянь!..
Он смотрел на мраморный кусок чьей-то ноги, камень, как камень, затем на какие-то черепки с полуголыми атлетами на колесницах, тела без голов или с откушенными временем носами, она вся дрожала.
– Ага, вот… Ты только посмотри!..
Он кивал и глубокомысленно молчал, слушая ее короткие пояснения.
– А у нас там, дома… Ой, знаешь…
Оказалось – она гречанка, дочь Эллады…
Ему пришла в голову мысль: он недавно читал Дюрренматта, как "Грек ищет гречанку". Ну так, ничего особенного. Все когда-то кого-то ищут. Бывает, что и находят. И не всегда. Он, считал, что ему повезло: он нашел ее, свою гречанку, хотя никакой он не грек. И не турок – москвич.
– Как-нибудь я тебе расскажу, – сказала она.
– Ладно.
– Хочешь – даже сейчас…
– Если хочешь…
Время шло…И они, казалось, не могли налюбоваться друг другом.
Ингу он забыл.
И вот опять этот долгожданный день, июль, жара, и ее четвертое… День рождения!
Ей уже двадцать. Завтра. А сегодня… Он решил, что встреча с Кипром, ее родиной, будет самым лучшим подарком. И вот там-то… А где же еще?!! Ей просто некуда будет прятаться…
Она был вне себя от радости: родина!.. У нее не просыхали глаза. Теперь она таскала его по Кипру, как по собственной квартире.
– А вон там был наш старый кипарис… И его спилили…
И глаза ее тут же слезились.
Два дня они просто валились с ног.
– Слушай, я хочу тебе рассказать…
– Давай завтра…
– А что там у тебя в коробках?
– Сюрприз.
– Еще один?
– Да.
На третий день к ночи он просто выбился из сил… Терпение ему изменило и он решился на крутую атаку.
– Нет, – сказала она, – давай завтра… Хочешь я расскажу тебе историю Трои…
– Я прогуляюсь, – сказал он, оделся и вышел.
Прогулки на морском трамвайчике на почти безлюдные острова приводили ее в восторг.
Безлюдье ей нравилось.
Ей нравились воспоминания о своем детстве. Она закрывала глаза и неподвижно сидела часами. Или лежала, вытянув свои красивые ровные длинные ноги. Как в летаргическом сне. Потом вдруг вскакивала:
– Бежим!
– Куда?
Он едва за ней поспевал. Его поражало, как она прыгала с камня на камень, как горная козочка, тонкое платьице трепетало на ней, как флажок на ветру, а глаза горели…
– Настя, подожди…
– Догоняй!…
Она резвилась, смеялась и прыгала, белотелая бестия со своей фиолетовой золотой рыбкой на левом плече… Потом вдруг грустнела – чернее тучи…
И потом усаживалась на теплый камень, обняв ноги руками, и думала-думала, сама себе улыбаясь и хлопая длинными влажными ресницами. Когда скупая слеза ползла по щеке, она слизывала ее розовым язычком.
– Почему ты плачешь?
Она не могла вымолвить слова, только время от времени глотала слезы.
– Хочешь я тебе расскажу…
О чем таком невероятном она хотела ему поведать?
– Понимаешь, я…
– Ты словно чего-то ждешь?
– Да! – радовалась она, – ты меня понимаешь?
Он кивнул. Но отказывался понимать.
– Идем уже…
– Давай еще посидим…
– Поздно…
Однажды она начала рассказывать какую-то историю, но слезы задушили рассказ.
Новый день приносил новые впечатления. Конечно же, она была бесконечно благодарна ему за такой подарок!
– Спасибо тебе… Ты прости меня…
– Да ну… Что ты…
Она чувствовала себя перед ним виноватой. В чем?
– А знаешь, бывает, что к берегу здесь прибивает тихой волной целую амфору, а в ней зерна, представляешь, которым тысячи лет. Брось его и оно прорастет! Возможно, они слышали звуки арфы, на которой играл сам Орфей… Хочешь, я расскажу тебе одну легенду?
Прошло уже дней пять или шесть. Его заветная мечта – добиться ее, овладеть ею, взять – пока оставалась мечтой. Это злило его, но он понимал, что выбора у него нет: не будет же он брать ее силой.
– Это было миллион лет назад… Так давно, что никто не знает когда…
Она уже несколько раз начинала свой рассказ, затем вдруг прерывала и сидела в задумчивости. И ему приходилось слушать стрекот цикад.
– …юношу звали Аристо, он был златокудр, белолиц и голубоглаз… Вот как ты…
Господи, сколько этих легенд сидит в этой маленькой красивой головке, думал он.
Он притворялся, что слушал, а сам думал, как бы к ней подобраться поближе.
Каждый вечер она начинала свой рассказ снова и снова и дошло уже до того, что он просто вскакивал и убегал в ночь. Она оставалась в номере, и когда он возвращался, уже спала. Он даже стал прикладываться к бутылке. Чтоб хоть как-то уснуть.
В Кирении ему удалось задать свой вопрос:
– Мы хоть сегодня ляжем пораньше?
Она посмотрела на него и промолчала, затем произнесла:
– Ты же не хочешь меня слушать. Ты просто не слышишь меня. Пойми…
Он не хотел уже ни ждать, ни понимать.
– Я хочу рассказать тебе прежде..
Он решил ей все высказать: может, это поможет? Что-то говорил, говорил…
– Ты каждый день меня кормишь этими тысячелетними зернами.
Потом согласился:
– Ладно, давай рассказывай про своего златокудрого юношу…
– Правда?! Он похож на тебя, только…
– Что?
– Слушай же… Ты сегодня, как Аполлон Бельведерский. Я люблю его очень! А ты?
Она посмотрела на него, он улыбнулся. Он никогда к мужчинам никакой любви не испытывал, даже к таким красавцам, как сам Аполлон.
Был тихий прохладный вечер. Она сидела на постели, укутав себя простыней, обхватив руками колени и задумчиво смотрела в открытое окно на темнеющее на глазах море.
– Как-то к берегу, – начала она, – прибило волной ту самую амфору… Ни единой трещинки, ни щербинки… Она была цела-целехонька… Только вход в нее был накрепко запечатан золотой фольгой. Ты мня слушаешь?…
Он кивнул.
– Тонюсенькой такой, как высушенный листик фиалки. Ты засушивал в детстве цветы?
– Никогда. У меня был свой танк! На колесах, правда…
– В те времена золото было еще большой редкостью, и стоило баснословных денег.
– Денег тогда еще не было.
– Не было, верно, но золото было на вес золота, понимаешь?
Она посмотрела на него и улыбнулась. Он кивнул: понимаю.
– Нашел ее юноша, – продолжала она, – ту самую амфору… Взял ее бережно в руки и оглянулся – на берегу никого. Фольга так сверкнула в глаза, что он чуть не выронил амфору. Боль молнией пронеслась по телу. Юноша, его звали Аристо, резко поднял ее над головой и хотел разнести вдребезги… "Не разбивай ее". Аристо оглянулся – никого рядом не было. Кто это, чей это голос?!. Вдруг его осенило: с ним говорил его Бог. Он даже вжал голову в плечи. "Слушай же, – сказал Бог, – если ты ее разобьешь, ни одно зернышко из нее не прорастет. Ее нужно ласково распечатывать. Ты меня понимаешь?". Аристо кивнул. "И не торопись – нежно, ласково…Это – печать Бога". Аристо кивнул. Трепетно и как только мог нежно и ласково он прикоснулся к фольге и она сама, потянулась навстречу его ласке и нежности, и на его же глазах превратилась в золотое облачко, которое золотым дождиком оросило вокруг него пересохшую землю. Несколько капель попало ему на губы, и он их слизнул сухим языком. Он никогда такого вкуса не знал. Аристо перевернул амфору, и на его влажную ладонь упало зерно. Единственное! О каких же зернах говорил ему его Бог? "Тебе повезло". Аристо снова услышал Бога. "Это очень редкий подарок мой, я дарю его только достойным. Брось зерно в орошенную землю…". Он так и сделал. "Приходи теперь сюда завтра" – сказал Бог.
– Ясно, ясно, – сказал Андрей, – зерно проросло…
Она замолчала.
– Ну и что там потом? – нетерпеливо спросил он.
Она не ответила.
Наступила тишина.
– Все? – спросил он.
Она не ответила. Пришла ночь, и она рано уснула.
В Новом Пафосе она просветила его в походах самого Александра Великого.
– И тогда он силой взял ее в жены. Он, правда, спал со всеми подряд, но по-настоящему любил только ее.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
Он только пожал плечами: знаешь и знай себе.
А в Миносе она проповедовала ему культ Быка.
– Представляешь погибла целая цивилизация…Это покруче твоей Этны.
Он согласно кивал.
– Я вообще-то Крит не очень люблю, тут как-то пыльно, сухо, жарко и голо… Вот у нас там…
Большего счастья, чем бродить по истории своей родины она и знать не хотела! А тут еще – его предложение! И ему было лестно слышать так часто произносимое ею: "Я тебе так благодарна!".
Километрах в тридцати от Ларнаки ей вдруг вздумалось забраться на самую высокую гору. Он, пыхтя, лез за ней. У стен монастыря Ставровуни она отдышалась и потом вдруг запела.
Он никогда прежде не слышал, как она пела.
Это было прекрасно.
Ему показалось, что пела сирена: он просто терял сознание и у него слипались глаза.
– Вот точно также ждала его и Пенелопа, – сказала она.
– Кого?
– Единственного…
Она произнесла это просто, затем продолжала:
– Этот монастырь построили по приказу Елены, матери императора Константина, той самой, кто подарила ему кусочек чудотворного креста, на котором был распят сам Иисус… Ты любишь Иисуса?
Он промолчал.
– Говорят, кто к нему прикасался, тот сам мог сотворить себе чудо.
– К Иисусу?
– К кресту.
– Слушай…
– Что?
– Ничего…
У него просто не было слов. Еще день пропал. Затем она долго по-гречески говорила с каким-то отшельником. Он стоял рядом, ждал, ни слова не понимая. Он только видел, как этот хилый уродец заглядывался на ее почти не прикрытую грудь и время от времени рылся под своей драной накидкой в своем поганом паху.
– Ты говоришь по-гречески? – спросил он, когда они уже спускались вниз.
– Пф!.. По-английски, немецки, испански, французски и итальянски… И даже, представь себе, по-турецки… Qudusque tandem! До каких же пор, наконец! Это итальянский, Цицерон против Каталины. Или вот: Lascia le donnę е studia la matmat.ica, что значит: брось женщин и займись математикой! Это тоже по-итальянски.
Он не понимал: это был намек?
От этого ее "пф!" его кожа бралась пупырышками.
– Ты весь дрожишь…
Он не мог держать себя в руках, злился, сам не понимая причины. Или понимая…
– Не злись, – говорила она, – ну, пожалуйста…
– Я в отчаянии…
– Ну что ты! Хочешь, я тебе доскажу про ту…
– Я уже знаю каждое твое слово про твою амфору.
– Ты не знаешь конца.
– Конец у всех одинаковый. И я чувствую, что и мой приближается.
– Ну, пожалуйста, не говори так… Идем лучше я покажу тебе чудо!
Они возвращались в гостиницу поздно вечером. Он был чуть живой, а она никогда не уставала. И откуда, удивлялся он, в этом маленьком хрупком изящном тельце столько неутомимой прыти?
– Хорошо, я расскажу тебе, чем все там кончилось.
Ему некуда было деваться. Она призадумалась и продолжала:
– Аристо не мог дождаться утра, и уже с первыми лучами помчался к тому месту, где упало зерно. И, О Боже! Перед ним стояла распрелестная раскрасавица, черноглазая, белолицая, тонконогая и лишь легкая прозрачная белая туника прикрывала одно плечо, а второе – сияло своей белизной и атласностью… Она была, знаешь, ну прям… вся такая… Глаз не отвести…
– Такая как ты…
– Да. Как я… Точь-в-точь… Тебе нравится?
– Что?
– Легенда.
– Ты – да! – сказал он и потянулся к ней рукой.
А она только убрала плечо. Наступила тишина.
– Все? – спросил потом он.
Она не ответила.
На седьмой день он раскрыл коробки и пока она спала, положил рядом с ней ее свадебное платье. Этой уловкой он хотел положить край всем страданиям юного Вертера. У него, считал он, это был последний шанс. И сколько же можно водить его за нос?!
Он дождался, когда она откроет глаза.
– Привет…
Она улыбнулась ему своей славной улыбкой.
– Ой! Что это?
Теперь улыбался он.
– Вот! Твое платье, – сказал он и торжественно добавил, – свадебное…
– Ой! Правда?!!
Конечно же, она была ошеломлена!
– Милый Андрей, я так рада! Слушай, ты у меня просто прелесть!.. Ну, ты просто… знаешь!.. Господи, красота-то какая!.. Это мне?
– Кому же еще?
– И фата?
– А то!!!
Ну, теперь-то ты, что мне скажешь? Только вздумай меня отпихнуть!
– Я так рада! А ты?
– Хм!..
– Ты делаешь мне еще одно предложение?
Он чувствовал себя живым Аполлоном Бельведерским.
– Хочешь, я за это тебе расскажу…
О, Мой Бог!!!
– Собственно, ты уже все знаешь. И знаешь, чем там все кончилось?
– Ясно чем: они поженились.
– Они долго жили и умерли в один час.
– В один день!
– И час…
Она все еще лежала с закрытыми глазами, ее свадебное платье лежало рядом…
– Хочешь примерить? – спросил он.
– Не сегодня…
У него задрожали руки.
– Я пойду, пройдусь, – сказал он.
– Как хочешь, – сказала она.