Омово вытер лицо носовым платком. Он ничего не ответил, лишь смерил толстуху презрительным взглядом. Та в свой черед вперилась в него злобными глазами.
- Бог накажет тебя и твою маму, - выпалила она.
Омово ехидно усмехнулся:
- Мадам, нужно уметь достойно проигрывать.
Она что-то прошипела ему в ответ и надулась. Автобус внезапно тронулся с места. Мальчишка-кондуктор громко повторил маршрут следования, весело потешаясь над теми, кто остался. Толстуха протиснулась в середину автобуса. Омово с грустью обнаружил, что его новая рубашка лишилась двух пуговиц. Слабым утешением ему была фраза, которую пробормотал сидевший за ним человек.
- Господи милостивый… Так жить невозможно.
На конечной остановке Омово должен был сделать пересадку на другой автобус, следующий до Апапы. Ему предстояло принять участие в "великом автопробеге", как любил выражаться один из его приятелей, в тихий аристократический район Апапы, где на огромных участках с аккуратно подстриженными газонами, с качелями и цветочными клумбами, в окружении источающих экзотический аромат сосен красуются роскошные особняки в западном стиле с портиками.
Автобус со свистом промчался на предельной скорости, потом свернул вправо и остановился на углу - кондуктор громко объявил о прибытии на конечную остановку. Пассажиры ринулись к выходу. Омово пытался выйти поскорее, но кто-то изо всех сил толкнул его в грудь, и он чуть было не упал. Подняв облако дыма и пыли, автобус тронулся с места, отбрасывая в стороны пытающихся втиснуться в него и цепляющихся за двери людей.
- Идиот! - кричали они водителю.
- Бог накажет твоего папашу!
- До чего же злые бывают люди!
- Вот так нас и давят, как мух.
Люди ворчали и отплевывались. Омово шел пошатываясь, все еще с трудом переводя дыхание от усталости и тупой, не покидавшей его боли за грудиной. Он поднял глаза и увидел улыбающегося Окоро, который ждал его, прислонясь к стволу миндального дерева. Омово нашел его улыбку неуместной.
- Ну, как? Я видел, ты чуть было не погиб.
- А что мне еще остается! Я уже и так опаздываю.
Окоро погладил воображаемые усы. Глаза у него покраснели, а обычно красивое лицо казалось осунувшимся и мрачным. На нем были синего цвета брюки и пиджак, белая рубашка, красный галстук. Брюки были не глажены, и стрелки замялись, как линии на карте.
- Ну его к черту, этот автобус! Пусть его штурмует всякое быдло.
- Быдло?
- Да. Быдло.
Людей на остановке становилось все больше и больше. Толпа впадала в истерическую ярость, когда мимо со свистом проносился какой-нибудь очередной автобус. Взошло солнце, и туман рассеялся. Толпа была подобна некоему многочленному пятнистому существу, вытянувшемуся на большом пространстве и движущемуся в одном направлении. Она не имела ни начала, ни конца, гомонила и прямо на глазах разбухала. Она то бесилась, то утихала, то разражалась весельем. Но толпа не была единым организмом, она представляла собой множество отдельных клеток, специфических, единственных в своем роде, каждая из которых призвана выполнять отведенную ей роль.
- Ну, как прошла вечеринка?
- Шикарно! Грандиозная вечеринка! Выпивка, девочки, закуска. Эти йоруба знают, на что тратить деньги.
Утренние лучи солнца залили людскую толпу. Они проникли сквозь ветки высоких сосен и мелкими бликами рассыпались по черному асфальту. Окоро заслонил глаза рукой от солнца. Омово достал носовой платок и вытер струящийся по лицу пот. Затем он промокнул вспотевшую голову - как он и ожидал, платок покрылся грязными пятнами от смешавшейся с потом пыли.
- Ты был на вечеринке с Джулией?
- Нет. Эту девушку я берегу. Я знаю, как полагается вести себя с интеллигентными девушками. У меня есть голова на плечах. За кого ты меня принимаешь?
- В последнее время в твоих речах постоянно встречаются словечки Хэдли Чейза. Наверно, ты сейчас читаешь его?
- Да, только что прочитал его роман "Ева", и, между прочим, у него есть чему поучиться.
- Держу пари, именно этим ты и занимаешься.
- Не советую тебе делать слишком большие ставки.
- Снова Чейз!
- Иди ты! Ну, вот, как я уже говорил, мы были с ней в ночном клубе "Сурулере". Бог ты мой! Если я тебе расскажу, ты ни за что не поверишь. Она сама уплатила за такси, за входные билеты и даже за выпивку. Такая шикарная цыпочка! Мы танцевали, веселились. Знаешь, я ее всю облапал, и она ничего, не возражала. Ну, что ты на это скажешь?
- Скажу, что ты делаешь успехи.
- Подожди, это еще не все. Значит, мы сидели за своим столиком, и вдруг к нам подходит какой-то долговязый тип. В темных очках, такой самонадеянный. Подходит и ухмыляется. Я ухмыльнулся в ответ, думал, просто хочет поздороваться. Смотрю - она тоже ему улыбается. Тогда я спрашиваю себя: "Что бы все это могло значить?" И тут этот тип говорит: "Привет, детка, рад снова видеть тебя здесь. Не хочешь ли со мной поздороваться?" Он говорил с таким дурацким американским акцентом, а зубы так и торчат из пасти. Я жду, что ответит моя цыпочка, а она и говорит: "Привет, Джули. Не могу сказать, что я счастлива тебя видеть. Я здесь с моим любовником, поэтому отваливай-ка отсюда". Долговязый взглянул на нее, потом на меня и как дурак удалился. И ты знаешь, что сделал я? - сказал Окоро, схватив Омово за руку. - Я так и покатился от хохота и хохотал до слез.
- Пошли, пошли. Если мы будем вот так стоять на месте, то вообще сегодня не доберемся до работы.
- Признайся, ты мне завидуешь!
- Почему? Потому что я не рассмеялся?
- Завидуешь. Потому что у тебя нет цыпочки. Все они бросили тебя.
- Ладно, считай, что я завидую.
Некоторое время они шли молча.
- Кеме заходил ко мне в воскресенье. Сказал, что хочет уехать на время из города, чтобы собраться с мыслями.
- Понятно. А что слышно насчет трупа девочки, который вы видели в тот вечер?
- Он исчез. Кеме сказал, что в полиции ему заявили, будто никакого трупа вообще не было.
Они снова помолчали.
- Знаешь, во время войны трупы не исчезали. Они просто разлагались и распространяли вокруг зловоние. Я был тогда совсем мальчишкой. Однажды я наткнулся в кустах на чьи-то обгорелые ноги. Мне повезло. Многим из нас чертовски повезло. Да, нам и впрямь повезло, что черви ползали не по нашим трупам.
- Ну хватит. Не будем больше об этом.
- Я могу забыть. Рано или поздно человек забывает все. Он просто обязан забыть. Да и мне ничего не стоит забыть обо всем, тогда я начинаю интересоваться девочками, танцую в дискотеке, хожу на работу и ничего не помню.
- Давай выбросим это из головы и поговорим о чем-нибудь другом.
- Деле говорит, что ему страшно. Сам не знает почему. У него богатый отец, он едет в Штаты без каких-либо проблем, очень хорошенькая девица ждет от него ребенка, а ему, видите ли, страшно. Мне иногда снятся дурные сны. Я их помню. Мне снились покойники. Я никогда никого не убивал, но во сне все представляется так, будто я убил очень много людей. И вот я вижу обгорелые трупы, разложившиеся трупы, разбухшие трупы. Я вижу репортеров с камерами, зевак, офицеров, насилующих в бункерах женщин, я помню этот кошмар во всех подробностях. Теперь взгляни на всех нас. Нам страшно.
Тишина. Вокруг стоял шум, но между ними и, возможно, внутри у них царила тишина. Омово не мог понять, что происходит с Окоро. Он редко говорил о подобных вещах, куда больше его интересовали разговоры о вечеринках, о девицах, об Америке, о деньгах. Но Омово догадывался, что за внешней беспечностью его друга скрываются мрачные смрадные глубины.
- Да, Окоро, чуть было не забыл. Ведь завтра у меня день рождения! Никаких торжеств не будет. Приходи просто так. Мне очень не хочется быть одному.
- Постараюсь.
- Значит, вечерком.
- Тебе исполняется двадцать?
- Да. Двадцать. Но у меня такое чувство, будто все пятьдесят.
- Мы все понемногу стареем. А пока так ничего и не достигли. Представь себе, что будет с тобой через десяток лет.
- Не хочу ничего представлять. Дожить бы до тех пор, тогда и увижу.
- Мы - никто. Мы - жалкие людишки, которым суждено вечно оставаться на самой низкой ступеньке служебной лестницы, заполняя документы, готовя кофе, бегая на Кингзвэй за пирожками с мясом, выполняя сверхурочную работу. Что это за жизнь… Мне надо серьезно готовиться к аттестации. Я должен как можно скорее поступить в университет, чтобы потом разъезжать на машине, иметь престижную работу и деньги. Мне надо основательно готовиться к аттестации.
- Я не считаю, что мы - никто. Мы же в любое время можем прекратить это бесцельное существование. Для этого необходимо лишь мужество и талант. И еще необходимо действовать. Тогда, проснувшись однажды утром, обнаружим, что мы отнюдь не никто. Кеме - счастливчик. Он уже активно включился в жизнь. Послушай, давай ускорим шаг. Прошло столько автобусов, а мы даже не попытались сесть ни в один из них.
- Омово, как ты знаешь, я отлично танцую и диско и реггу. На днях у меня собралось несколько земляков. И вдруг я обнаружил, что почти совсем разучился танцевать наши национальные танцы, ноги тяжелые, ни черта не слушаются. Мне было очень стыдно. Я кое-как отвлек их разговорами. Я почти не помню пляски нашего племени. Для меня это было полной неожиданностью. И теперь, когда я вспоминаю об этом, мне становится страшно.
- Окоро, это происходит не с тобой одним. Я, например, уже почти не помню родного языка. Говорю на какой-то тарабарщине. Скоро мне придется учить свой родной язык заново, как когда-то учил английский. Ты забыл свои танцы, я забыл свой язык. Как это случилось? Отец рассказывал, что, когда ему было пять лет, он умел говорить на нашем языке лучше, чем я говорю сейчас. Мы, сами того не замечая, продаем свои души.
Лицо Омово посуровело. Он вспомнил, что ответила Ифейинва, когда он рассказал ей о похищенной картине. И не зная почему, сказал вслух:
- Окоро, у нас у всех что-то отняли.
Они продолжали свой утомительный путь. Внезапно какой-то человек из толпы налетел на Омово.
- Псих!
- Сам псих!
- Старый дурак!
- Окоро, оставь его в покое. Успокойся.
- Старик, а так толкается! Старый чурбан!
Человек, на которого с руганью обрушился Окоро, продолжал свой путь. Вдруг он остановился, обернулся и состроил Окоро смешную гримасу, Окоро громко расхохотался. Лицо старика еще больше съежилось, сморщилось и сделалось совсем печальным. Морщины и складки на лице залегли так глубоко, будто само время вырезало их своим резцом.
Он подтянул свои необъятных размеров штаны, и, тяжело ступая, продолжил путь. Окоро неотрывно следил за стариком, пока тот окончательно не затерялся в толпе. Омово с Окоро продолжали идти молча. Подходили автобусы, люди устремлялись к ним с пронзительными криками, кое-кому удавалось втиснуться, растолкав остальных. Автобус разворачивался и мчался в Апапу.
- Как у тебя идут дела с рисованием?
- Никак.
- Мне понравилось, как ты нарисовал Деле. У тебя редкий талант. Но ты изобразил его каким-то грустным. Лицо молодое и безвольное. Деле сказал, что вставит рисунок в рамку.
- Хватит насмехаться.
- А как у тебя отношения с новой женой отца?
Омово не ответил. Он ушел глубоко в себя. Все происходящее вокруг отодвинулось куда-то вдаль, он ничего не слышал и ничего не видел. Он был как бы от всего отгорожен. Он вспомнил привидевшийся ему сон о матери. Их разделяло огромное расстояние, но они испытывали одно и то же чувство - печаль.
- Ну, а братья пишут?
Подошел голубой автобус и остановился почти рядом с ними. В воздухе поднялось облако пыли. Народу на остановке было не особенно много. Большинство пассажиров, пользующихся абонементами, к тому времени уже успели уехать. Вместо того чтобы ответить на вопрос Окоро, Омово сорвался с места и кинулся к автобусу. Он нацелился на переднее место, но какой-то мужчина, судя по запаху изо рта позавтракавший сардинами, сумел его опередить. Тогда Омово ринулся в конец салона и завладел местом у самого выхода. Он выглянул из двери и увидел, что Окоро предпринимает запоздалую попытку втиснуться в автобус.
- Все места заняты! Автобус набит до отказа! - без конца повторял кондуктор. - Больше мест нет. Посадка закончена, сойдите с подножек! Осторожно, болваны! Поехали, водитель, поехали!
Окоро смущенно улыбался по поводу своей нерасторопности. Омово показал ему большой палец.
- В другой раз не зевай!
- Ну и ловкач же ты!
Автобус развернулся и покатил в сторону верфи Апапа. Так как автобус был набит битком, кондуктор вынужден был примоститься на боковой скамье, чтобы было удобно открывать раздвижные двери. Его зад в грязных штанах маячил перед самым лицом Омово. Он отвернул лицо в другую сторону. Он был зол, но ничего не мог поделать.
- Эй, парень, прошу тебя, убери свой зад от моего лица, - сказал Омово, повернув обращенный к нему зад кондуктора в другую сторону.
- Что, твой отец - хозяин этого автобуса? Прошу оставить меня в покое! - И с этими словами, словно в насмешку, кондуктор придвинул свой зад еще ближе к Омово. Водитель засмеялся, несколько пассажиров тоже нашли эту перепалку забавной.
Омово пришел в бешенство. Кондуктор расхохотался, но потом все-таки смилостивился и повернулся задом в другую сторону. Омово сидел молча, застыв на месте. Кондуктор косился на него воспаленными, глубоко запавшими глазами, а потом сказал:
- Бывают же такие уроды! Бритоголовый!
Водитель снова рассмеялся, а вместе с ним еще несколько пассажиров. К лицу Омово прихлынула горячая кровь, от нервного напряжения у него дрожали руки и ноги. Потом напряжение прошло и он подумал: "Сейчас меня гложет обида, потом обида пройдет. Кондуктор и те, кто смеялись, - там, а я здесь, далеко от них. Я для них недосягаем". Он посмотрел в упор на кондуктора и сказал:
- Да. Урод, бритоголовый! Это я. - Он достал носовой платок, вытер лицо и голову, посмотрел на оставшиеся на нем пятна пота и пыли. Он успокоился и расслабился, словно выиграл безмолвное сражение.
Он выглянул в окно и, к своему огорчению, обнаружил, что они попали в пробку. В конторе его ждал еще один трудный и утомительный день. Он с отвращением подумал о царящей там атмосфере вечных склок и недоброжелательства. Пелена спала с его глаз, и он увидел, как жестокая будничная реальность уставилась ему в лицо безобразной, разорванной, выброшенной на свалку маской.
Глава шестнадцатая
Было уже начало одиннадцатого, когда Омово добрался наконец до конторы.
Он шел к своей конторе, а топот и скрип его башмаков на толстой подошве разносился по коридору. Этот скрип его раздражал. Он всегда чувствовал себя виноватым, когда, как сегодня, являлся на работу с опозданием, и старался по возможности не привлекать к себе внимания. В таких случаях он обычно крался на цыпочках, но если в тишине, которая при этом становилась особенно ощутимой, башмаки издавали какой-нибудь едва заметный скрип, это еще больше действовало ему на нервы. И он переходил на обычный шаг. Пусть смотрят. Пусть судачат и строят догадки. А он будет ходить нормальным шагом.
Свернув в ту часть коридора, где размещалась его контора, он лицом к лицу столкнулся с девицей из финансового управления, которая вечно подшучивала над ним. Девица была в теле, но не толстая, с круглым, ярко накрашенным, довольно миловидным личиком, и отличалась веселым нравом.
- А, Омово! Ты что, только еще идешь на работу? Вот это да! Тебе бы начальником быть. - Она держала в руках чайник и как раз направлялась к дамскому туалету.
- Ты слишком сильно намазала губы, - заметил он на ходу.
- Это тебя не касается, понял!
- Вот это я как раз и имел в виду. Я предпочитаю не смотреть на твои губы. - Он заставил себя усмехнуться. - И почему это ты варишь общественный кофе на воде из дамского туалета?
Она смерила его презрительным взглядом и с чайником в руках исчезла за дверью туалета.
- Неудивительно, что все мужчины здесь бабники! - бросил ей вслед Омово.
Подойдя к двери с табличкой "Химический отдел", он помедлил минуту, машинально рассматривая надпись, потом решительно распахнул дверь. В конторе было холодно - все кондиционеры работали на полную мощность. Большинство сотрудников отдела были фанатиками по этой части.
Едва переступив порог, Омово ощутил всегдашнюю витавшую в воздухе враждебность. Он чувствовал эту враждебность постоянно, и она действительно существовала, составляя часть его служебного бытия. Он давно уже не пытался установить, когда и с чего началась эта враждебность - то ли с того момента, когда он в пух и прах разругался со старшим клерком, то ли когда одна из сослуживиц, которая теперь уже здесь не работает, воспылала к нему симпатией. Сейчас укоренившийся дух враждебности не мог коснуться Омово, он был одет в броню и недосягаем для него.
Поначалу, когда Омово вошел, никто даже не поднял на него глаз. Губы его растянулись в непривычной ухмылке, на щеках обозначились глубокие ямочки, и он прищурил глаза, чтобы привыкнуть к тусклому свету. Он шел к своему столу, шаркая подошвами черных башмаков. Он провел рукой по лицу и почесал бритую, лоснящуюся голову. Он считал, что таким образом самоутверждается, и оттого тихо ликовал.
- Доброе утро, Акапо, - весело произнес он.
- Мистер Акапо, - раздраженно поправил его старший клерк.
- Доброе утро, мистер Акапо.
- Вот так-то. Я требую, чтобы отныне ты всегда обращался ко мне почтительно.
Акапо был высокий, весьма неказистой наружности мужчина с широким, заметно искривленным носом, с бакенбардами, почти не заметными на фоне его черного лица с огромными мясистыми губами. Вздорный и назойливый и в то же время льстивый и трусливый человек, он испытывал благоговейный трепет перед начальством. Он прослужил в компании больше двадцати лет; начав с нуля, он долго и терпеливо поднимался по ступенькам служебной лестницы, пока не достиг должности старшего клерка, и никогда никому не позволял забывать об этом.
Сейчас, обращаясь к Омово, он пытался придать своему голосу как можно больше начальственной власти:
- Управляющий пожелал тебя видеть, как только ты появишься.
Дверь комнаты распахнулась, впустив секретаря-машиниста Саймона с кипой материалов и бумаг, поступивших из других отделов. При виде Омово Саймон ехидно хмыкнул:
- А! Наконец-то соизволил явиться наш деревенский художник. Ха-ха! Уж не пропьянствовал ли этот святоша весь уик-энд, а?