Нам предложили совершить поездку в Осетию, обещая ужасы и стрельбу. Когда совсем стемнело, мы тронулись в путь на двух машинах. Это было совершенно абсурдное путешествие. Нас пять раз обыскивали – один раз осетинская милиция, два раза российские военные и два раза неизвестные с автоматами в руках, самовольно проводившие проверку всех машин. В результате в десять часов вечера нам велели покинуть территорию Осетии, так как начинался комендантский час. Во время обысков мы успели пообщаться с осетинами и почувствовать их страх перед необузданной ненавистью ингушей. "Да, возможно, история на их стороне, – говорили они. – Но ведь на этой земле уже выросло несколько поколений осетин, которые считают эту землю своей. Куда же им уезжать от родных домов? К чему ворошить прошлое? И разве можно смыть старую несправедливость новой кровью?" На обратном пути мы заехали посмотреть дом, где раньше жил Берия. Это великолепный особняк, стоящий у реки. Нам показали бассейн, специально построенный для Берии, черного человека. Как гласит легенда, его строили из могильных плит, которые бесстыдно забирали со старинных кладбищ. По преданию, каждый вечер бассейн заполнялся молоком и в нем купали красивую осетинскую девушку, предназначенную для утех хозяина. Холодной осенней ночью, под таинственный лепет речной воды, эта страшная сказка показалась былью.
В воздухе чувствовался запах смерти, которая затаилась на некоторое время, но вскоре явится, гремя своими страшными инструментами. Мы тогда не знали, что спустя год постепенное отравление ненавистью даст свои плоды, и этот клочок земли зальет кровь. Жестокие молодые волчата, не поддающиеся никакой дисциплине, под науськивание старших кинутся убивать. Между осетинами и ингушами ляжет непроходимая тропа смерти.
То, что собой представляет затяжная Кавказская война, я имела возможность наблюдать в Южной Осетии, в Цхинвали. Я должна была лететь в командировку вместе с журналистом "Комсомольской правды" Сергеем Соколовым.
Ранним ледяным декабрьским утром мы приехали на Чкаловский военный аэродром.
Ветер гнал в лицо мелкую колючую снежную крупу, и настроение у нас было препаршивейшее. Мы подошли к маленькому военному самолету, который летел до Владикавказа, и сказали летчикам, что мы журналисты и что у них должно быть распоряжение из Министерства обороны на наш счет. Нас послали подальше и заявили, что самолет взлетает ровно в девять часов утра без всяких журналистов на борту.
Без двадцати девять мы добрались до единственного общественного телефона на всем аэродроме. Перед ним выстроилась молчаливая очередь. Я не помню суть тех аргументов, которые я излагала собравшимся вперемешку со слезами, но после маленькой истерики меня пустили к телефону. Было без десяти девять, когда я наконец дозвонилась до Саши Ростовцева, заместителя начальника пресс-центра МВД.
Саша велел мне не отходить от телефона, а сам стал связываться с Министерством обороны. Очередь заволновалась. "Девушка, – обратился ко мне суровый офицер, – вы же сказали, что только на одну минутку. А прошло уже пятнадцать минут. Мы тоже все опаздываем". Я мимикой дала понять, что ничем помочь не могу. Скандал разгорелся. В этот момент я увидела в окно, как самолет зажег сигнальные огни и Двинулся к взлетной полосе. "Саша, – завопила я в трубку, – самолет улетает".
"Даже если он взлетит, мы его посадим", – сказал рассвирепевший Ростовцев.
Очередь злорадствовала, наблюдая, как самолет уверенно набирает скорость, готовясь взлететь. Но вот произошло чудо. Наглая машина затормозила, и из нее выкинули куцую веревочную лестницу мощью кокетливых улыбок, слез, мнимого гнева я могла лепить из них все, что угодно. Я для них в этой снежной пустыне источник живой воды, и в моей слабости они черпают свою силу.
Когда вино и водка подействовали даже на крепкие головы, я, сославшись на усталость, попросилась спать. Меня уложили в той же комнате, где шла пьянка, на одну из железных кроватей, покрытую грязным матрасом. У меня так гудело все тело, что даже такая постель без белья казалась мне раем. Я легла, не раздеваясь, и укрылась чьим-то тулупом. Несмотря на крики и шум, я мгновенно уснула. Очнулась я примерно через час, когда все уже стихло, половина гуляк храпела на койках, а за столом сидели, допивая водку, хозяева хибары. Их лица освещал только слабый свет от печурки. Парни говорили очень тихо: "Она такая тоненькая и хрупкая, а мы так грубо с ней себя вели… Она, наверное, обиделась и рано легла спать. Какая милая девочка! Вот так живешь и за- бываешь, что бывают такие девушки на свете… Мы уже позабыли хорошие слова". Я наслаждалась подслушиванием раз- " говора трех заматеревших мужиков, одичавших от странностей кочевой судьбы, от постоянного предчувствия опасности, от отсутствия смягчающего женского влияния. Они обнажи- ли свое одиночество перед лицом стихии, имя которой – Женщина.
Вскоре офицеров сморил сон, они бесцеремонно потеснили своих товарищей.
Семеро мужиков уместились на трех узких кроватях. А я долго ворочалась, прислушиваясь к дружному мужскому храпу. Изредка какой-нибудь солист вырывался из общего хора, выдавая звонкую трель, иногда кто-нибудь протяжно стонал.
Прислушиваясь к тяжелому дыханию мужчин, я гадала, какие им видятся сны, и они вдруг показались мне детьми, маленькими незащищенными мальчиками, нелепо наряженными в военную форму и отягощенными автоматами. Я подумала о том, как разумно распределены роли – они великодушно готовы делиться со мной своей силой, а я, не рассуждая, отдам им свою нежность.
Проснулись мы в шесть часов утра от адского холода. Печка – единственный источник тепла в огромной комнате – давно погасла. Не умывшись, без воды и еды мы снова отправились с путь.
Цхинвали – уютный маленький городок, чье очарование не сумели разрушить даже регулярные ракетные обстрелы. В декабре, несмотря на пронизывающий холод, здесь цвели поздние розы. Снег остался высоко в горах.
Первым делом мы явились в штаб российских войск, к полковнику, ну, скажем, Фролову Анатолию Петровичу. В любой "горячей точке" я всегда вхожу в комнату высокого начальства с независимым видом первого персонажа и тут же усаживаюсь на стол, болтая в воздухе ножками и расточая улыбки. Суровый темперамент военных тут же дает себя знать. Мои оригинальные манеры доводят их до точки кипения, они дают волю своему гневу и начинают орать: "Вы не на танцульки приехали. Это война, а не игрушки". Постепенно их гнев утихает, женское легкомыслие способно поработить любого мужчину. Под влиянием красоты и кокетства военный человек сгибается, как тонкая веточка. Мужчины, облеченные властью, так устают на войне от постоянной ответственности, от тяжести частых смертей товарищей, от ежедневно подстерегающей опасности, что при виде залетевшего яркого мотылька в образе девочки-журналистки их сердца мгновенно тают, как сливочное масло в тепле.
Чтобы создать ауру сообщества, необходимо быть капризной и требовательной, держать себя чуть картинно и причудливо. Очень важно точно определить температуру отношений с начальством – маленький адюльтер, но не больше. С полковником Фроловым я явно перегнула палку – я видела, что он сразу увлекся не на шутку, но продолжала поощрять его.
Полковник взял с собой на переговоры с грузинами меня и Сережу Соколова.
Грузинские боевики возмутились, что журналисты приезжают только на осетинскую сторону, и пригласили меня на ночь в гости. В залог они обещали оставить своих ближайших родственников. Я бы с удовольствием приняла приглашение, так как в жизни не видела более красивых парней. В их крепких мускулах чувствовалась первобытная жизненная сила. Но полковник Фролов прервал этот неуместный, на его взгляд, разговор и заявил, что не может рисковать моей жизнью.
Зимой в Цхинвали уже в четыре часа темнеет, а поскольку отсутствует электричество, то теряешь всякое представление о времени. Кажется, что наступила глубокая ночь. У нас с утра не было в желудке ни крошки, и полковник повел нас в гости к осетинке Евразии Джиоевой. Меня всегда поражало, что кавказские народы не утрачивают вкус к хлебосольству даже в тяжелые блокадные времена. Этот дом тоже не был исключением. Ловкие хозяйки при свечах накрыли такой стол, которому позавидовал бы самый престижный ресторан. При этом они не переставали извиняться, что не могут угостить нас на славу, так как город голодает. Видя мое изумление, Анатолий скрючившись от боли. Леша зажег все газовые конфорки, как будто их слабое пламя могло согреть большую квартиру, # сказал, что вернется через час. Когда за ним захлопнулась дверь, я впала в забытье.
Мне снилось, что я снова ребенок и играю в детском саду. Вот я хватаю большого плюшевого медвежонка, и он взрывается у меня в руках. Я с ужасом разглядываю свое разорванное на куски тело. Приходит мой папа, вдевает в толстую иглу грубую черную нитку и начинает методично пришивать мои руки и ноги к торсу. "Папочка, – говорю я плачущим голосом, – зачем же ты взял черную нитку? Ведь все швы будет видно. Я не смогу раздеться перед мужчиной". "Не бойся, – ласково отвечает папа, – когда ты срастешься, я выдерну нитки. Только не делай резких движений". И тут я узнаю, что опаздываю на какой-то пароход. Я бегу, задыхаясь и плача, и слышу, как противно трещат разрывающиеся швы. Мое тело распадается на куски, и я оседаю бесформенной грудой.
Очнулась я в кромешной темноте от звука четких пулеметных очередей. Вот почему трещали швы во сне! У меня не было никакого военного опыта, и со страху я подумала, что стреляют прямо за окном. Я еще не научилась по звукам стрельбы определять расстояние, отделяющее меня от опасности. Я лежала в холодной постели и боялась пошевелиться. Короткого сна хватило на то, чтобы изменить мое отношение к окружающему миру. Сколько же времени я проспала? Во всяком случае, больше часа. Где же в таком случае ребята? А вдруг эти идиоты поперлись на посты вместе с гвардейцами? Господи, а вдруг моих мальчиков уже убили? От этой мысли меня прошиб холодный пот, и я моментально подскочила.
Я побежала к окну, сшибая по пути стулья, и попыталась разглядеть, что происходит на улице. Но ни одного огонька не мерцало в черной пустоте, ни одно движение не привлекло моего внимания, ни один теплый человеческий звук не нарушал тишину, кроме лающих автоматных выстрелов. При слабом синем свете газа на кухне я отыскала свой диктофон и поставила кассету. "В этом городе должен быть кто-то живой", – пел мужской голос. Я подошла к двери, приложила ухо к замочной скважине и прислушалась. Мертвая тишина. Мертвый город. Кто-то же должен жить в этом доме, кроме нас! Что же делать? Ребята велели мне дожидаться их прихода. Но кто знает, где теперь они? Если я буду сидеть здесь в темноте, оглушенная тишиной, не имея никаких известий, я сойду с ума. Я должна знать, что происходит, я хочу видеть людей, я хочу поговорить с кем-нибудь. "Ночью, в тишине, убийцы могут войти в город", – вспомнились мне слова Евразии.
Скорее на улицу! Я повернула ключ в замке, и, как это всегда бывает, когда торопишься, ключ застрял. С минуту я ожесточенно дергала ключ, потом стала пинать дверь, бить по ней кулаками. В результате этих идиотских операций я ушибла руку, расплакалась и села на пол в прихожей. Неужели в этом городе больше никто не живет? Почему так тихо? Неужели никогда не наступит день? Я вглядывалась в большое трюмо, пытаясь уловить свое отражение, но колеблющегося света газа было недостаточно. "Я уже потеряла свое отражение", – с ужасом подумала я. "Не будь большей дурой, чем ты есть на самом деле. Возьми себя в руки, – сказала я громким голосом. (В трудных ситуациях мне всегда помогает прийти в себя собственный твердый голос.) – Этот ключ всегда поворачивался, повернется и на этот раз". Я встала, натянула куртку, легонько подергала ключ, и дверь послушно отворилась. Прежде чем выйти, я выключила газ и оказалась в такой темноте, что хоть глаз выколи. Разве бывает на белом свете такая чернота? Шагнув на лестницу, я оступилась и полетела вниз, пересчитывая ступеньки. Я даже не почувствовала боли и только радовалась, что не сломала себе шею. Этажом ниже я постучала в первую попавшуюся дверь и услышала звонкий голос: "Кто там?" – "Я журналистка из Москвы и плохо ориентируюсь в вашем городе. Не могли бы вы подсказать, как добраться до вашего исполкома?" – спросила я. Дверь открыла девочка лет десяти со свечкой в руках. "Здравствуй, маленькая, – заголосила я, радуясь, что нашла хоть кого-то живого. – А где твои родители?" – "Они еще не пришли. Но это не беда, я сама провожу вас", – ответила девочка и вышла в коридор. "Может быть, ты оденешься? На Улице очень холодно". – "Я уже привыкла к холоду", – спокойно сказала малышка и повела меня по лестнице, ориентируясь в темноте как домовой. Я шла за моим ангелом-хранителем, дивясь его храбрости.
"Послушай, котенок. Неужели ты не боишься?" – спросила я мою маленькую проводницу, когда мы вышли на улицу. "Чего же бояться! – спокойно ответила девочка. – Я же слышу, что стреляют далеко. Ничего, прошлую зиму пережили, даст бог, и эту переживем". У меня мороз пошел по коже от ее рассудительного тона.
"Вон наш исполком", – сказала девочка, махнув рукой в сторону большого дома, где едва теплились окошки. "До свидания, всего хорошего", – казалось, вежливый ребенок сейчас сделает книксен. Она растаяла в темноте, как маленький призрак, прежде чем я успела поблагодарить.
Свет фонарика ударил мне в лицо. "Привет, – сказал чей-то веселый голос, и я с трудом узнала его обладателя – ленинградского журналиста, с которым познакомилась днем в штабе российских войск. – Говорят, сегодня вечером ожидается наступление грузин на город. Так что я не советую тебе бродить по городу. Лучше пойдем со мной в гостиницу". -"Не выдумывай, пожалуйста, – с излишней резкостью сказала я. – Ты же знаешь, что осетины каждый вечер ждут наступления. Это та страшная сказка, которой каждую ночь пугают доверчивых журналистов". Несмотря на свои уверенные слова, я была страшно напугана, но стеснялась это показать.
В исполкоме мне сказали, что мои ребята действительно были здесь, но потом уехали вместе с гвардейцами на посты. "Чертовы мальчишки! – разозлилась я. – Ведь они обещали захватить меня с собой!" Человек по имени Альберт предложил проводить меня к штабу гвардейцев. Я с радостью приняла его помощь. Альберт пошел впереди, освещая дорогу фонарем, а мне велел идти сзади, прячась в тени.
Эта предосторожность заставила дребезжать мои и без того развинченные нервы. Он шел впереди, сильный и уверенный, а я вздрагивала от каждого шороха, пугаясь даже шуршащих листьев под ногами. Внезапно он остановился и направил фонарь на темные кусты. Душа моя ушла в пятки. Он наклонился к тонким веткам и сорвал чудную пурпурную розу. "Последние цветы", – с улыбкой сказал Альберт и протянул мне благоухающее чудо. "Я думаю, Альберт, что завтра днем я вряд ли вас узнаю, – сказала я. – Фонарь дает такой обманчивый свет. Вы останетесь в моей памяти как ночной человек". – "Зато я вас узнаю при любом свете", – любезно ответил он.
В штабе гвардейцев находились решительные, готовые на любую выходку парни. Ночь щекотала им нервы, давая возможность испробовать свои силы в страшных приключениях. Они отвезли меня на один из своих постов, который находился на окраине города в районе целиком простреливаемых жилых домов. Их жители давно привыкли к влетающим в окно пулям и ракетам. (К счастью, часть ракет типа "Алазань" делается с браком и не всегда взрывается.) Дома казались совершенно вымершими из-за отсутствия света, только ветер да пули гуляли в холодном воздухе. Но это обманчивое впечатление. Я поскреблась в одну из квартир, открыла вполне бодрая семейная пара. Чтобы нагреть дом, ни стоически жгли в печурке дубовый паркет, купленный когда-то за бешеные деньги. Гостеприимные хозяева тут же накрыли на стол.
– А дети у вас есть? – спросила я у женщины.
– Да некогда заводить детей, – грустно ответила она. – Муж на всю ночь уходит в ополчение, я по хозяйству хлопочу да и какие дети, когда сами живем на вулкане?
Перекусив, я отправилась на другой пост гвардейцев – авторемонтный завод, который уже давно не работал. Трудно представить более жуткое зрелище, чем мертвый завод с молчащими станками и грудой бесполезного металла.
Сюрреалистический индустриальный пейзаж. Во мраке бесшумно бродили люди. В их гибких фигурах чувствовалась сила диких зверей, ныне прирученных, но всегда готовых к прыжку. На подоконнике выбитого окна лежали мешки с песком, за которыми затаились стрелки. Среди них два паренька лет тринадцати. Их, как мне объяснили, "сколько ни гони, все равно придут".
Пацаны предложили "пульнуть" в сторону грузинских сел для вящего эффекта.
Старшие быстро урезонили их. Впрочем, мальчишеское желание "пулять" свойственно не только маленьким, но и большим. Вечные дети, готовые выдернуть чеку гранаты только ради того, чтобы посмотреть, что из этого получится. Война, чудесный пикник на свежем воздухе, им гораздо нужнее, чем женщины. Ночи, по праву принадлежащие любви, отданы опасным, жестоким играм. "Все мужчины таковы", – думала я, закипая бесполезным гневом.
Невозможность увидеть лица своих собеседников придавала этому путешествию что-то фантастическое. Люди без лиц разговаривали со мной из мрака. Один такой человекголос, стал настаивать, чтобы я пошла с его друзьями в одну Деревню, где никто не живет и откуда легко можно разглядеть грузинские посты. Другой голос заявил, что негоже слабую женщину выгуливать в таких странных местах. Я благодарно заулыбалась владельцу этого благоразумного голоса, хотя он вряд ли мог рассмотреть выражение моего лица в темноте. Меня не вдохновляла перспектива опасной деревенской прогулки в обществе мужчин, от которых сильно пахло водкой,
"о самолюбие журналиста требует хоть изредка разделять Опасности с теми, о ком пишешь. Мне пришлось отправиться с пятью мужиками в деревню. По пути мы вынуждены были Перелезать через забор, опутанный колючей проволокой, – я Расцарапала руки и ушибла коленку, неловко свалившись с Него на землю. Меня раздражали мои спутники, которые все время делали мне замечания, что я слишком громко топаю ломаю ветки. "Какого черта они потащили меня, если сами боятся?" – подумала я.
Мы пришли в мертвую деревню, охраняющую свою недобрую тайну, и я была поражена ее зловещей красотой. Часть домов сожгли, часть разрушили. Пустые глазницы окон жутко глядели на нас. Все условности цивилизации здесь заканчивались, всем завладела первобытная сила. "Там, недалеко, на границе между осетинскими и грузинскими селами, растут богатые виноградники, – один из моих спутников махнул рукой в черный провал. – Но этой осенью никто не решился собрать урожай. За сладкий виноград можно получить пулю в лоб". Взлетело несколько сияющих ракет "ала-зань", мгновенно осветивших черную землю. Как ни странно, они разрядили обстановку. Все стало просто и понятно – люди охотятся за людьми. Меня дернули за рукав: "Бежим! Нас сейчас видно как на ладони".