Снилась ей Одесса и она, маленькая девочка, стоит в сквере на Дерибасовской, а там в беседке восседает духовой оркестр пожарных в форме и красивых, блестящих на солнце касках с гребешком наверху, и играет "Амурские волны". А потом она увидела перед собой песчаный морской берег, из воды выходит человек в белом костюме, она бежит ему навстречу с криком "папа", но кода он взял её на руки, то оказалось, что это совсем не Раевский, а какой-то монстр со сплошной кровавой раной вместо лица. Она закричала и выпала из рук монстра разлившейся водой, ушла в песок и проснулась.
Сон был таким ярким и так походил на реальность, что Марина обрадовалась, что монстра нет, но стало жалко, что и оркестра нет.
Она вспомнила звучащий во сне вальс "Амурские волны", стала в уме напевать его и опять уснула.
Франкфурт - большой город, но эмигранты в нём живут, в большинстве своём общаясь между собой, образуя официальные общины и неофициальные сообщества. Причём, ищущие работу, поляки и югославы, собираются отдельными группами в разных скверах, и работодатели, нуждающиеся в почти дармовой рабочей силе, ищут её там. Русские немцы и евреи общаются по телефону. Знакомство евреев проходит в Городском социаламте, где они сидят ожидая очереди на приём, затем в общежитии, куда их поселяют до получения квартиры, позже в синагоге и т. д.
Кто-то рассказал Галке-давалке, что в доме, где живёт её хахаль Фимка, была жуткая перестрелка бандитов с полицией, одного бандита убили и увезли, остальные разбежались. Галка позвонила Соколову, но его не оказалось дома, и она забыла об этом. Немногим позже она шла в магазин и возле шпаркассы, что находилась рядом с общежитием, встретила мужчину со знакомым лицом. Он поздоровался и Галка вспомнила, что это земляк и дружок Ефима, и чтобы завязать разговор спросила:
- Семён, ты не знаешь, что за шум был в Фимкином доме? Кто-то стрелял, кого-то убили.
- Никто не стрелял и никого не убили. А выносили в машину меня.
- Да ты, что? - Галка сделала круглые газа, - что случилось?
- Я когда-то имел неосторожность одолжить Соколову деньги…
- Пять тысяч?
- Нет, три. А откуда Вы знаете?
- А он мне говорил сам, что пять.
- Ну, неважно. Он мне не отдавал несколько месяцев под разными предлогами, и я решил у него их забрать. Поехал к нему, а он вызвал полицию и сказал, что никаких денег я ему не давал.
- Вот сволочь! Жмотяра и подлец. А что теперь?
- Срок мне пришьют, наверное.
- А я могу подтвердить, что он брал у тебя деньги.
- Правда?
- Стопроцентная. Подлецов нужно наказывать.
- Спасибо, я скажу своему адвокату.
Суд начался ровно в десять. Как обычно бывает в таких случаях, были представлены участники суда, потерпевший, обвиняемый, их адвокаты и переводчик, приглашённый в суд по ходатайству защиты.
Адвокат предупредил Семёна, что судья, в отличие от советского суда, сидит один, никаких народных заседателей нет, а в случае сложных дел, связанных с серьёзными преступлениями, присутствуют и присяжные заседатели. Судьёй была женщина средних лет, одетая в мантию, государственный обвинитель - молодой человек в тёмной форме и секретарь суда - девушка с длинными, светлыми, наверное, крашеными волосами. Переводчик был человек лет пятидесяти, с седой бородкой, усами и волнистыми волосами, такими же белыми, как бородка и усы. Он работал ассистентом на кафедре русского языка в университете им.
Гёте, подрабатывал литературными и другими переводами, в том числе и в суде. При случае, он говорил, что раньше работал профессором в Киевском госуниверситете.
Судья выполнила положенные формальности и приступила к делу.
Гособвинитель зачитал обвинение и предъявил требование к ответчику, выплатить 126 DM за нанесённый материальный ущерб, и 25 тысяч DM за моральный ущерб, нанесённый потерпевшему.
Затем судья допросила ответчика. Котик отрицал то, что он хотел силой забрать у Соколова деньги и настаивал на том, что одолжил ему три тысячи DM.
Тогда гособвинитель представил судье кассету с записью телефонного разговора Котика с Соколовым, где, по утверждению обвинения, звучит угроза в адрес потерпевшего.
Бамберг - адвокат Котика, попросил озвучить кассету, и когда секретарь суда включила магнитофон из него раздалось:
- Ты отдашь завтра деньги? - без всякого вступления начал Семён.
- Какие деньги? Что ты пристал ко мне с какими-то деньгами, - как-то запинаясь, прозвучал ответ.
- Ах ты, блядь, ты ещё и издеваться будешь?
- Отцепись ты от меня, Котик. Тебе всё мало. Смотри, подавишься.
- Ты думаешь, тебе это сойдёт с рук? - уже спокойно сказал Семён?
- Угрожаешь? Ложил я на тебя с прибором, Кот вонючий.
- Посмотрим, что ты скажешь завтра. Я к тебе в семь вечера приеду.
- Буду ждать.
Судья спросила Соколова и Котика - их ли это разговор, и оба подтвердили, что их.
Бамберг попросил переводчика ответить, есть ли в словах Котика угроза в адрес Соколова. Переводчик ещё раз попросил прокрутить кассету, и сказал, что угрозы в словах Котика нет.
Гособвинитель стал настаивать, что в переводе, представленном полицией, явно звучит угроза, на что переводчик ответил:
- По всей вероятности, ваш переводчик или недостаточно квалифицирован, или недобросовестен.
- Вы не вправе оценивать квалификацию полицейского переводчика, - сделала замечание судья.
- Простите, - извинился переводчик, - но я настаиваю, что в этом разговоре нет никакой угрозы.
Адвокат Соколова Миллер сидела с таким видом, что ей всё это малоинтересно, но она не могла самоустраниться от суда и заявила, что никаких денег Котик Соколову не давал.
Тогда в зал вызвали свидетеля - Котик Веру. Она рассказала, что к ним приходил Соколов и просил одолжить пять тысяч DM, и она сама попросила мужа одолжить ему деньги, но столько денег у них не было, и муж пообещал завтра снять со счёта деньги и дать Соколову.
- Какого числа у Вас был Соколов? - спросил Бамберг.
Вера ответила. Тогда адвокат представил судье Kontoauszug - выкопировку из счёта Котика, на котором было ясно видно, что дата снятия денег, произошла после посещения Соколовым Котиков. Но гособвинитель сказал, что в данном случае жена - лицо заинтересованное и её показания не могут служить основанием для вынесения решения судом.
Адвокат Бамберг взял в руку листок и зачитал просьбу, произведшую на всех присутствующих эффект шипения горящего бикфордова шнура присоединённого к бомбе, готовой взорваться.
- Прошу пригласить свидетеля Галину Гольдштейн.
В зал вошла Галка-давалка, как всегда накрашенная и модно одетая.
Он подчеркнула свою загадочность красной шляпкой с такой же вуалью.
Она отвечала на вопросы судьи:
- Галина Гольдштейн, 1946 года рождения, город Чирчик. Буду говорить правду и только правду.
- Откуда Вы знаете потерпевшего? - спросила судья?
- Я спала с ним постоянно.
Переводчик перевёл:
- Я имела с ним постоянный половой контакт.
Присутствующие в зале заулыбались.
- Ссорились ли вы? Имеется ли между Вами неприязнь?
- Нет, не ссорились, только один раз сказала ему, что он жмот.
Переводчик перевёл, что Соколов скуп.
- Кто имеет вопросы к свидетелю? - спросила судья, и поднялся адвокат Котика:
- Скажите, фрау Гольдштейн, говорил ли Вам Соколов, что он одалживал деньги у Котика, когда и как это было?
- Когда-то я пришла к нему в гости, а он поставил на стол ужасную еду. Я ему сказала, что он жмот, а он в оправдание сказал, что у него нет денег, что он одолжил у Котика пять тысяч…
- Врёт она, три тысячи, - вскочил Соколов.
Судья стукнула молотком, и сделала Соколову замечание.
- Так Вы признаёте что взяли три тысячи, - ухватился за эти слова адвокат Котика.
- Но это было давно, - поймался Соколов.
Адвокат перевёл и судья спросила его:
- Зачем Вы морочите суду голову?
Попросил слова Гособвинитель и началось препирательство между ним, Бамбергом и фрау Миллер.
Оно продолжалось минут двадцать, пока судья не сделала вывод, что не видит состава преступления и выносит вердикт о невиновности Котика. Заключение будет отправлено по почте в течение месяца. Все судебные издержки должна оплатить проигравшая сторона.
Вера захлопала в ладоши, но сразу же оборвала аплодисменты и подскочила к мужу. Семён не выражал никакой радости. Он так нанервничался за всё это время, что уже и не хватало сил радоваться.
Бамберг сложил в портфель бумаги и подошёл к Семёну:
- Поздравляю с победой!
- Спасибо, если бы не вы, то никакой победы не было бы. Слава Богу, что всё закончилось.
Не знал Семён, что далеко всё не закончилось, а драматические последствия будут длится ещё продолжительное время.
- Скажи ей спасибо, - Бамберг поискал глазами Галку, но она уже вышла из зала, ну ладно, - я тебе позвоню, когда получу документы.
До свиданья.
Когда Галка вышла на улицу, ей навстречу шагнул с перекошенным от злобы лицом Соколов.
- Это всё, сука, из-за тебя. Я тебе ещё покажу.
- Угрожаешь, говно собачье? Мне недолго вернуться и написать заявление в суд.
- Ты у меня напишешь! - шипел негромко Ефим, боясь, что его услышaт выходящие из здания и о чём-то беседующие Бамберг и Миллер.
- Плевать я хотела на твои угрозы! - громко, чтобы все вокруг слышали, почти крикнула Галка.
Бамберг оглянулся, а Соколов трусливо засеменил в сторону.
Марине позвонила женщина, ухаживающая за матерью, и сказала, что мать в очень тяжёлом состоянии, перенесла очередной инфаркт, и врачи ничего положительного не могут сказать. Марина сразу же договорилась с руководством санатория, что она отлучится на несколько дней за счёт своего отпуска, и ей ответили, что она может отсутствовать столько, сколько ей нужно. Но была одна проблема, которая удерживала её. Она не могла уехать, не предупредив шефа, а он не оставил своих координат, да и искать его не оставалось времени, тем более, что шеф предупредил, что её никто из его окружения знать не должен. Марина решила посоветоваться с Ядвигой, надеясь на то, что та у неё поживёт до её приезда и ответит на телефонный звонок, если он поступит.
Но Ядвига сказала, что в этом нет необходимости, потому, что всё можно наговорить на автоответчик, и по приезду узнать, кто звонил и что сообщил. Марина удивилась простоте предложенного, так как никогда не пользовалась этой услугой телефона, потому что не ожидала никаких звонков. Записав причину своего отсутствия, попрощалась с дочкой, попросила её слушаться Ядвигу, у которой она будет жить это время, на что Света ей ответила:
- Мама, я уже большая и буду жить одна.
- Нет, доченька, в Германии запрещается оставлять детей твоего возраста без присмотра.
Немного покапризничав, Света согласилась. Раздался телефонный звонок, и подняв трубку Марина услышала:
- Это я, узнала?
- Ой, Юра, а я только что записала на автоответчик причину своего отсутствия, - и она ему всё объяснила.
- Хорошо, езжай. Желаю, чтобы мать выздоровела.
- Спасибо большое.
- Я завтра ложусь на операцию, в CardioClinic Bethanienkrankenhaus, и если всё будет нормально, буду там не меньше десяти дней, после чего поеду долечиваться в Bad Nauheim, в реабилитационный санаторий. Я сам тебе позвоню.
- Хорошо, буду ждать звонка или наговоришь всё что нужно на автоответчик.
- Ну, а если не наговорю, значит операция врачам не удалась.
- Не говори ерунду. Всё будет О-Кей. Ни пуха тебе, ни пера!
- К чёрту!
Марина собралась и поехала во Франкфурт. На одной из улиц, недалеко от остановки метро, припарковала машину и поехала в аэропорт. Ей повезло, самолёт на Одессу отправлялся через три часа и были свободные места. Марина сдала чемодан, присела, чтобы разобраться с билетом и документами. Копаясь в сумке, он увидела перед собой расставленные мужские ноги и подняла голову. Перед ней стоял и нахально улыбался её бывший фиктивный муж и отвратительный тип Соколов. Марина встала, но Фимка так близко стоял, что загораживал ей дорогу.
- Пропусти!
- Хотя бы поздоровалась.
- Много чести, пропусти! Я сейчас позову полицию!
- Смотри, какая стала, - и Соколов сделал шаг в сторону.
Марина пошла, но он шёл рядом.
- Одолжи мне денег, я совсем поиздержался, - но Марина шла молча, - Я знаю, что у тебя есть чемодан с деньгами. Я видел.
Марина резко остановилась, и со злостью, глядя в лицо Ефиму, проговорила:
- А вот об этом я доложу шефу!
- Я пошутил, ничего я не видел. А ты не знаешь, он ещё во Франкфурте?
- А что, он был во Франкфурте? - удивлённо спросила Марина.
Поняв, что он проговорился, и может за это понести наказание, стал бормотать что-то несуразное. Уже когда подошли к паспортному контролю, Марина сказала:
- Если человек дурак, то это надолго, - и прошла в зал ожидания.
Она тут же забыла о непрошеном собеседнике, села и стала думать о матери. Марина очень любила свою мать, но так случилось в этой жизни, что она недостаточно уделила ей внимания. Почему в этой?
Разве будет другая жизнь, в которой можно исправить все ошибки этой?
Разве можно оправдаться перед мамой, которая не требует никакого оправдания? Это оправдание нужно ей, Марине, и найти его как будто легко: так же, как мать посвятила ей свою жизнь, жертвуя всем, так же и она посвятила свою жизнь дочери, отодвинув от себя мать. Марине сдавило горло, она достала салфетку и вытерла глаза.
- Вам плохо? - услыхала Марина.
Рядом с ней сидела пожилая женщина и вопросительно смотрела своими большими чёрными глазами в лицо Марине. Лицо женщины располагало к себе своей искренность и состраданием, что Марине захотелось поделиться с ней.
- Нет, спасибо. Я просто всплакнула, потому что получила известие, что мама после инфаркта плохо себя чувствует. Вот я и лечу к ней и очень боюсь, что не застану её.
- Мне это очень понятно. Мама, это то, чего нам всегда не будет хватать. Моя умерла уже пятнадцать лет тому, а я и сейчас за ней плачу. И не потому, что я одна и не с кем поговорить. У меня хорошие дети, муж, но я всегда думаю о ней. Пусть бы сидела рядом и радовалась, что у меня всё хорошо. Я почти всё время общаюсь с ней.
Смотрю телевизор и думаю, что как бы мама радовалась, глядя на это.
Пойду на концерт наших артистов и тоже делюсь с мамой своими впечатлениями. Недавно приезжала Быстрицкая, так я во время её концерта не могла отделаться от мысли, что рядом мама. Вот только не снится она мне. Кто угодно снится. Люди, которых я много лет не видела и не вспоминала, приходят во сне, как наяву, а мама не мнится. Мужу моему его мать снится почти каждый день, и я ему завидую. Правда, она умерла совсем недавно. Мы с мамой дружно жили, но я всё равно всегда думаю, что я её огорчила тем-то и тем-то, не сделала чего-то для неё необходимого. Вот побуду сейчас на её с папой могилке, может и легче станет на душе.
Марина даже немного удивилась, как её мысли совпадают с мыслями этой приятной женщины. Та ей рассказала, что живёт в Дармштадте и если Марина будет там, пусть заходит в гости. Они обменялись номерами телефонов и пошли на посадку в самолёт.
В самолёте Марине досталось место рядом с пожилым мужчиной, которому не терпелось завязать беседу, но Марина отвечала односложно, показывая, что ей не до разговоров, и сосед взял газету, углубившись в чтение.
Марина думала о матери, о её любви, сложной и тяжёлой жизни. Она думала, что если найдёт отца, то ему станет интересна судьба дочери и её матери, но мать, узнав, что Марина близка к тому, что будет поддерживать с отцом связь, сказала дочери по телефону, что Марина вправе делать то, что считает нужным, но она хотела бы, чтобы Раевский не знал её несчастья, имея в виду инвалидность. Вот, если она умрёт, тогда другое дело. Марина тогда сумела успокоить мать, но та каждый раз спрашивала, не нарушила ли Марина своего обещания? В этих вопросах чувствовалась двойственность желаний матери, с одной стороны, она не хотела, чтобы Раевский знал о её неблагополучии, а с другой, её жгло любопытство, как он отнесётся ко всему, что связанно с ней и Мариной. Ведь ежедневно, со дня рождения Марины она думала о том, что будет, когда Раевский узнает о своей дочке?
Марина нашла в интернете на сайте Раевского в гостевой книге небольшую записку, адресованную ей, в которой писалось:
"Дорогая незнакомка, передавшая мне письмо на концерте во Дюссельдорфе, сообщите мне свой номер телефона или почтовый адрес, и я немедленно с вами свяжусь. Если не хотите сделать это в интернете, то мой почтовый адрес: Москва, абонентский ящик… Заранее благодарен и бесконечно рад. В.Р."
Марина ответила, неправильно указав свой Е-Майл:
"Уважаемый В.Р., ещё не настало время для нашего полного знакомства. Я не могу Вам назвать причину этого, и не знаю, когда такое время наступит. Заранее благодарна Вам, что Вы откликнулись на моё письмо. Но может быть я вам кратко отвечу без обратного адреса.
Простите меня, когда-нибудь Вы это поймёте. Марина. Дюссельдорф."
Марина хотела сразу написать письмо без упоминания о судьбе матери, но что-то удержало её.
Поступила команда: "Пристегнуть ремни". Марина посмотрела в окно и про себя запела:
– *Самолёт опускается ниже и ниже*, *И моторы…, -* и тут же спохватилась, - что я пою? Правильно ведь: *Самолёт поднимается выше и выше,* * И моторы на взлёте протяжно ревут,* * А над миром синеет огромная крыша,* * А под этою крышею люди живут.*
- Какая чудная песня, - только подумала Марина, и самолётные шасси коснулись взлётной полосы.
Самолёт вздрагивая, бежал всё медленнее.
- Граждане пассажиры, - раздалось из динамиков на украинском языке, - наш самолёт совершил посадку в городе-герое Одессе.
Температура воздуха за бортом девятнадцать градусов, идёт мелкий дождь. До полной остановки оставаться на местах.
Зазвучала музыка и песня:…*и в сердце моём, ты всюду со мной, Одесса - мой город родной.*
У Марины сжалось сердце, и несравнимое ни с чем чувство, чувство родного дома охватило её. Сейчас она не думала, сколько всего горького она здесь пережила, не думалось и хороших днях жизни, а была радость, обволакивающая и сжимающая душу, радость встречи с родиной.
Марина дождалась получения багажа, вышла из аэропорта и помня наставление попутчицы, с которой разговорилась во Франкфурте, не села в первую попавшуюся машину, а подошла к милиционеру, прохаживающемуся возле аэропорта.
- Товарищ, помогите пожалуйста мне взять такси. Я боюсь ехать с частником.
Милиционер посмотрел на красивую женщину с явным интересом, и сохраняя серьёзный вид, блестя глазами, выдающими в нём ловеласа, подтвердил:
- Правильно делаете, гражданка! А мне Ваше лицо знакомо.
- Мой муж, майор милиции, несколько лет назад погиб, может Вы меня с ним видели?
- Майор? - милиционер на секунду задумался, - Грибов, так он майор был.
- Нет, Гапонов.