То, что шеф рассказал Марине, составляло только микроскопическую долю правды, хотя и не было ложью, но Марине, и никому другому он не мог рассказать больше. Марина не могла знать, что весь поток капитала, нефти, ценных пород древесины, редко элементных руд провозимых мимо таможни через Одессу, контролировал агент под N 2000 или Милениум, каким был на самом деле Феликс Эдуардович Резник. И когда какой-то милиционеришка Гапонов влез в его дела, Милениум приказал его уничтожить, и санкционировал ту операцию, которую разработали его помощники. Резник знал о существовании у Гапонова красавицы жены, когда-то исключённой из университета за неблагонадёжность и решил её использовать в своих целях. Зачем и почему именно её, он и сам сначала не знал. Но позже, когда нашёлся повод, и он убедился в том что не ошибся, Резник разобрался в себе и улыбнулся своей находчивости. Просто ему захотелось использовать гордую (как о ней говорили) красавицу-жену убитого им бдительного стража "народной" собственности Гапонова и усладить свою циничную душу физической близостью и неправомерной работой с его бывшей женой. Её близостью он воспользовался, но иметь её в постоянных любовницах он не хотел из-за её холодности, а использовать её красоту для собственной рекламы ему было негде. К тому же она была умна, а Феликс считал, что для жены это слишком. Жениться он не хотел, потому что от этого бывают дети, а свою жизнь он считал неустроенной, а подвергать каким бы-то ни было неприятностям своих детей он не хотел.
Как-то во время аттестации в родном ведомстве его спросили, почему он не женится? И он как бы шутя ответил, что хочет взять себе в жёны молодую, а они сейчас морально неустойчивы. Ему в тон ответил председатель комиссии, что это тоже нехорошо, вот он состарится, а жена останется молодой.
- Пусть лучше останется, чем не хватит, - сказал Резник, и вся комиссия грохнула от хохота.
Этот остроумный ответ пошёл гулять по ведомству и даже стал крылатой фразой, которой пользовались при случае.
Марина вспомнила, что шеф говорил ей об отце, и что она почему-то не спросила при каких обстоятельствах и где они виделись, хотя в тот день ей не запрещалось задавать вопросы. Она задумалась, отложила интересную книжку, села за компьютер и отпечатала письмо.
*"Здравствуйте, уважаемый Владимир Сергеевич!* *Много раз собиралась вам написать письмо, но меня всё что-то удерживало. Простите меня, что я доставила Вам некоторое беспокойство в морально-этическом плане, но так сложилась наша жизнь, что приходится спрашивать себя за ошибки допущенные нами вольно или невольно. Не подумайте, что я Вас в чём-то упрекаю, нет, мне не в чем Вас упрекать, я благодарна Богу и Вам, что Вы даровали мне самое высокое, чем может наделить природа - жизнь.* * Та девушка Анна, с которой Вы познакомились на пляже в Лузановке, и ставшая моей матерью, недавно умерла. Умерла с Вашим именем на губах и с любовью к Вам в своём сердце. Пусть земля ей будет пухом.* * Не буду описывать мою с мамой жизнь, если нам суждено увидеться, то расскажу обо всём при встрече. Скажу только о себе, что университет я не закончила, но в совершенстве выучила раньше английский и французский, а сейчас уже и немецкий. Была замужем, но муж, работник милиции погиб, как у нас говорили, на боевом посту и оставил мне прекрасную дочь, чью фотография я Вам посылаю. Посылаю и свою фотографию годичной давности. Это меня фотографировала Светочка на прогулке в парке. Я работаю в детском реабилитационном санатории переводчицей. Мы материально всем обеспечены и живём по меркам Запада благополучно.* * Вот, кажется и всё, о чём я хотела Вам написать. Извините за сумбурное письмо. Всего Вам самого наилучшего, до свидания, с уважением - Ваша дочь Марина.* ***P**.**S**. Звонить мне лучше вечером после 18-ти, а если надумаете приехать, я могу Вас встретить. О жилье не беспокойтесь, будете устроены так, как Вам будет удобно".*
Марина написала свой телефон и адрес, запечатала письмо и подумала о том, что если сейчас его не отправит, то не отправит никогда. Она вышла из дому, пошла к главному корпусу санатория, в автомате купила почтовую марку и опустила конверт в почтовый ящик.
На душе стало легко, как будто рухнула преграда, разделявшая её много лет с отцом.
Войдя в зал суда, Сёмён увидел адвоката Бамберга, сидящего за отдельным столом и молодую женщину, видимо, секретаря суда. Бамберг позвал Семёна и усадил рядом с собой, а из боковой двери вышел прокурор и сел в противоположной стороне от адвоката. В зале, рассчитанного человек на пятьдесят, сидело человек пятнадцать В первом ряду сидели двое мужчин, лицо одного из них Семёну показалось знакомым и он понял, что это тот самый полицейский, который направил на него пистолет, второго он не узнал и не мог узнать, так как фактически его лица не видел. Семён нагнулся к уху Бамберга и спросил:
- А где другие полицейские?
- Это потерпевшие, а остальные будут свидетелями.
Посреди зала компактно уселась вся бригада, а Вера сидела одна в третьем ряду. В последнем ряду Семён увидел Галку-давалку и удивился, как она узнала дату и время назначения суда. Просто он сейчас думал о другом, иначе бы вспомнил, как один из членов его бригады рассказывал коллегам, скабрезную историю:
- Летал я на этой Галке, как на самолёте, - и все смеялись, а когда подошёл Семён, рассказчик умолк.
В зале сидели ещё два человека, и когда Семён спросил о них у адвоката, тот сказал, что, наверное корреспонденты. Вдруг секретарь суда встала и громко, торжественно, как будто шёл Нюренбергский процесс, провозгласила:
- Aufzustehen, das Gericht geht! (Встать, суд идёт!)
В зал вошёл, сильно хромая, пожилой мужчина в судейской мантии и шапочке. Семён подумал: "Этот Фриц явно пострадал на Восточном фронте во время Второй мировой." Он был недалёк от истины: судья Клямер летал в ту войну на истребителе F-190, имел на своём счету 16 сбитых советских самолётов, 4 английских, и сам в 1943 году был сбит и ранен в ногу американским истребителем, сопровождающим армаду летающих крепостей. Уже много позже Клямера узнали по обе стороны океана после того, как в газетах опубликовали, что бывший американский пилот Грахольски, сбивший самолёт Клямера, и Клямер нашли друг друга, подружились и ежегодно встречались, отмечая тот злополучный день. Работал Клямер последний год и для своих семидесяти выглядел очень неплохо.
- Нам повезло, - шепнул Бамберг Котику, - это лучший судья в городе и очень справедливый.
Лучший судья ударил молотком по специальной наковальне из твёрдого дерева и объявил, что суд по претензиям со стороны полиции к гражданину Украины Котику и со стороны Котика к полиции объединён в одно дело, объявил состав суда, присутствие пострадавших и ответчиков, и начались прения сторон.
Первым выступал прокурор, который начал издалека и понёс рассказывать, что Германия за свою историю переживала очень много нападений: на неё нападали и средневековые варвары и… Его перебил судья:
- Господин прокурор, вы перепутали зал суда с восьмым классом средней школы, а суд с уроком истории. Прошу Вас, пожалуйста ближе к делу.
Прокурор стал говорить о том, что полиция зафиксировала возможное вымогательство денег со стороны Котика у покойного гражданина Соколова и сделала засаду из четырёх человек, чего оказалось мало, и Семён увидел, что судья улыбнулся, а двое предполагаемых корреспондентов, что-то отметили в своих блокнотах. Прокурор начал говорить о русской мафии, переполнившей немецкие горда и Клямер опять прервал его:
- Господин Бирлац, вам, как государственному обвинителю следует знать, что мафия - это когда преступный мир срастается с властью, а у вас есть доказательства, что в данном случае такое произошло? Если да - продолжайте, если нет - говорите о сути дела.
- Господин судья, русская мафия в данном случае, просто метафора, - и судья опять улыбнулся, а газетчики взялись за блокноты.
Прокурор продолжал рассказывать о том, как владеющий приёмами восточных единоборств, бывший советский десантник разбрасывал франкфуртскую полицию, чем серьёзно нарушил закон, и нанёс значительные травмы двум полицейским, и поэтому заслуживает наказания лишением свободы, сроком четыре с половиной года. Что касается претензии Котика к полиции, то её необходимо отменить.
Затем выступил с речью адвокат Котика Бамберг. Он также начал с того, что правительство его страны, приняло решение компенсировать еврейскому народу жертвы, понесенные им во время Холокоста тем, что принимает на своей территории евреев. И Бамберга перебил судья:
- Господин Бамберг, нет таких мер, которые могли бы компенсировать евреям жертвы понесённые ими ради бредовых идей дикарей ХХ-го века, а Германия может только, признавая свою вину, дать возможность выжившим в огне инквизиции и их потомкам, жить там, где им хочется. Продолжайте, пожалуйста.
Бамберг почувствовал, что судья хорошо относится к его доводам, начал рассказывать, что его подзащитный не стал сидеть на шее у немецкого налогоплательщика, организовал фирму, работает сам и даёт работу другим и даже нашёл возможным одолжить Соколову деньги, и требуя их возврата ни в коей мере не хотел применять силу, а просто поговорить с ним, но полиция накинулась на него, избила и нанесла травмы, справка о которых есть в деле.
Судья начал опрос потерпевших. Первым выступил полицейский, угрожавший пистолетом. Он говорил, что поступил точно по инструкции, предъявив одновременно удостоверение и пистолет, но Котик выбил пистолет и применил против него приём, при котором он вылетел в коридор, разбив ногами фонарь в прихожей. Клемер опять не смог сдержать улыбку и он спросил Котика, почему тот не обратил внимание на удостоверение, а начал борьбу с полицией.
- Я не видел, показал он мне удостоверение или нет.
- Но он сказал Вам, что он полицейский.
- Не знаю, может и сказал, но я уже отбивался от второго.
Судья понимал, что не должен улыбаться, слишком серьёзными были обвинения и слишком серьёзно нарушен закон, но ему нравился этот русский парень, не испугавшийся пистолета у своего лица и оказавший сопротивление группе захвата, которых бы хватило на целую банду.
На вопрос Бамберга, почему полицейские переоделись в гражданскую одежду, и тем самым спровоцировали Котика на агрессивные действия, полицейский ответил, что они не нарушили инструкцию, разрешающую это делать, а они не хотели привлечь к себе интерес проживающего здесь населения.
Но по настоящему на всех произвели эффект показания свидетеля, знающего русский язык полицейского, заявившего, что он не стрелял из пистолета только потому, что боялся, что пули поразят людей, находившихся в коридоре. Все сидящие в зале представили себе, какой трагедией могла окончиться простая история, когда один человек одолжил другому деньги, а тот оказался подлецом и не хотел их возвращать.
Затем началась перепалка между прокурором, адвокатом, и представителем полиции по поводу денежной компенсации за нанесенные травмы как Котику так и полиции. От последнего слова Котик отказался. Затем судья объявил перерыв до четырнадцати часов.
Во время перерыва Семён, Вера и вся их компания пошли на площадь Констаблервахе, стали в сторонку и горячо обсуждали ход процесса.
Одни доказывали, что Котика оправдают и ещё дадут компенсацию, на что Семён ответил поговоркой:
- Ага, дадут - догонят и ещё дадут.
Он понимал, что его просто хотят успокоить, а нарушать законы в Германии никому не позволено, какими благими намерениями не прикрывались бы нарушители. Обидно, конечно, что добро наказуемо, и вспомнил вдруг Котик, как их сосед, чистильщик обуви дядя Хаим, говорил ему:
- Вот ты, Сёмка, вроде умный хлопец, а дурак. Этот Фимка делает пакости специально, он босяк, а ты его защищаешь. Придёт время, и он тебя отблагодарит.
- Как, дядь Хаим?
- Как, как!? Зарежет. Вспомнишь ты когда-нибудь старого Хаима, да будет поздно.
И увидел Семён сейчас не площадь в центре Франкфурта, а арку ворот своего дома в Одессе по ул. Богдана Хмельницкого, и сидящего на своём стульчике в клеёнчатом чёрном фартуке старого мудреца Хаима, прошедшего несколько войн, потерявшего всю свою семью, расстрелянную в родном городе, несколько раз раненого, но оставшимся добрым человеком, на каких держится мир. И его, Сёмкина беда, показалась ему такой маленькой, по сравнению с тем, что пережил дядя Хаим и миллионы ему подобных, что груз ожидания приговора упал с его плеч, и он сказал:
- Чего, мужики, будем гадать, будет, как будет. Как говорил наш водитель, в Одесском кооперативе: "Дырка в талоне? Хорошо, что не в голове".
- А могла быть и в голове, - намекнула Вера на показания свидетеля.
- А тебе чего? Нашла бы законопослушного и жила бы спокойно.
- А я экстремалка, мне и с тобой хорошо.
- Ладно, пошли кушать куда-нибудь, экстремалка.
В два часа дня все снова собрались в зале суда, появился судья и зачитал приговор, который говорил о том, что в денежной компенсации в связи с тем-то и тем-то обеим сторонам отказать, а гражданина Украины Котика признать виновным по статьям таким-то и таким-то уголовного кодекса Федеративной республики Германии, и, учитывая, что он впервые привлекается к уголовной ответственности, а так как ранее в никаких правонарушениях замечен не был, назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком в девять месяцев.
Семён слушал приговор безучастно, и очнулся после того, как в зале заговорили. Адвокат что-то говорил Семёну, видимо оправдывался, но Семён его не слушал, ожидая, когда полицейские оденут ему наручники, выведут из зала суда, посадят в воронок и отвезут в тюрьму. Подошла Вера и взяла Семёна за руку:
- Пошли, Сеня.
- Куда? - спросил Семён.
- Ты чего? Не слышал, что сказали, что все бумаги получим по почте? Так, господин Бамберг?
- Да, Семён, учитывая, что ты не опасен для общества, судья решил тебя сейчас под стражу не брать, а дать месячный срок, во время которого ты сможешь решить все свои производственные дела. Ты что не слышал, как он зачитывал приговор?
- Слышал, но, наверное не всё понял. Слишком там всё закручено.
Срок я должен отсидеть девять месяцев?
- Да, девять. Я побежал, а ты когда получишь документы, если чего не ясно, обращайся, - сказал Бамберг и ушёл.
Когда вышли на улицу, бригада окружила Котика и все кто как мог успокаивал:
- Не переживай, Семён, был у меня знакомый хохол, он в подобных случаях говорил: "Нiчого, кара не велика, вiдсидить".
- Отсижу, куда мне деваться.
- Интересный срок он тебе заделал. Через девять месяцев появишься на свет божий.
- Вам бы только зубоскалить, пошли домой, - распорядилась Вера.
Через три дня пришёл приговор, а через неделю письмо из тюрьмы, в котором сообщалось, что до такого-то числа Котик обязан прибыть в тюрьму по такому-то адресу для отбывания наказания по приговору.
Необходимо при себе иметь Attest (справку) о состоянии здоровья от домашнего врача с перечнем принимаемых лекарств. Кроме этого, если Котик желает носить в тюрьме домашнюю верхнюю одежду, он может взять её собой.
- Им нужно было написать "Приглашение на отдых", а не "для отбывания наказания" - пошутил Семён.
Вера на шутку не отреагировала, она думала о том, как мужу придётся сидеть девять месяцев в тюремной камере-клетке, какие они видели в американских фильмах.
Все дни Семён отдавался работе, вводил в курс дела Панайоти, и за неделю до конца месяца сказал Вере:
- Заешь что, Верунчик? Я, наверное, пойду завтра в тюрьму.
- Зачем? - удивилась жена.
- Я измучился в ожидании. Получается не девять, а десять месяцев.
- Может, не надо? - заплакала Вера.
- Ну ты же видишь, что я ночами почти не сплю от ожидания и неизвестности. Раньше сяду, раньше выйду.
- Смотри, тебе виднее.
Вера всю ночь отдавала мужу ласку, как будто провожала его на войну. Утром они позавтракали, Семён взял спортивную сумку с вещами, Вера села за руль их автомобиля и отвезла мужа в тюрьму.
- Сиди в машине, я сам возьму из багажника сумку, - сказал Вере Семён, поцеловал её в щеку и вышел из машины.
Через несколько секунд он скрылся за дверью проходной, и Вера уехала.
Семёна поместили в камеру на двух человек. Она отличалась от камеры в какой он находился один день под следствием. В ней отсутствовал душ, унитаз из нержавеющей стали находился прямо в камере и не отделялся перегородкой, но рядом была раковина с водопроводным краном. Две кровати, одна над другой прикреплялись к стене. В одной из тумбочек стояли чьи-то принадлежности и Котик понял, что в камере кроме него кто-то уже живёт. Семён начал раскладывать свои личные вещи, и минут через десять в камеру вошёл человек "кавказской национальности" и поздоровался:
- Guten Tag! - но с таким акцентом и хрипящим "a", - что сразу было понятно, что говорит армянин.
- Здравствуй, ара! - ответил Семён.
- Ох, как хорошо, что ты говоришь по-русски, а то я тут измучился. А ты откуда приехал в эту Германию?
- А что, есть и другая?
- Не понял.
- Ты сказал в*эту* Германию.
- Ну я просто так.
- Из Украины я приехал.
- За что сидишь?
- Долго рассказывать. Меня зовут Семён, а тебя?
- Эрванд. Я из Армении. Знаешь город Дилижан?
- Слышал, но в Армении никогда не был.
- Выйдешь из тюрьмы, приезжай. Приглашаю.
- Весёлый ты парень, Эрванд. Тебе сколько сидеть?
- Три года и семьдесят два дня. Мне дали три с половиной.
Медленно время движется. Но я ещё должен радоваться, что мало дали.
- Почему?
- Старушку сбил на переходе. Насмерть. Машину я купил и перегонял домой. По этому поводу выпил. Угостил продавца армянским коньяком, ну и сам выпил. Ехал ночью через город, светофора нет, а она дорогу переходит. Смотреть ей нужно было, а она пошла.
- Так ты же говоришь - на переходе.
- Всё равно смотреть нужно. У нас никто на пойдёт, если машина едет.
- А здесь никто через пешеходный переход не поедет не снизив скорость. А ты, наверное украл что-то дорогое?
- Почему украл?
- А русские здесь сидят или за воровство или за драку. Угадал?
- За драку.
- Конечно, ты такой большой, что, конечно, за драку.
- Эрванд, у нас с тобой много времени, мы ещё наговоримся, а сейчас я попрошусь в спортзал.
- Сейчас нельзя. Можно утром и вечером. А сейчас можно читать и смотреть телевизор. А те, кому дали работу, работают. Я тоже просил работу, но всем не хватает что делать. Я крановщик башенных кранов.
Это у нас и в России зэки строили, а здесь нет. А ты кто по специальности?
- Строитель.
- Тоже строитель? Будешь без работы.