Боже мой! До чего же все было просто! И так прозаично. От открытого окна создавался сквозняк, и пришлось быстро захлопнуть дверь, едва они протиснулись в квартиру. Она была совсем маленькой и до пошлости стандартной, как тысячи квартир в Нью-Йорке, с непременным диваном и этажеркой в гостиной, с одинаковыми низкими креслами и столиком на одной ножке, с пепельницами около кресел и с миниатюрным книжным шкафом в углу, около окна.
Так это здесь вот Кэй и Джесси…
Комб улыбался совершенно машинально, как будто улыбка возникла сама по себе, без его участия. Очевидно, в его глазах мелькнули насмешливые огоньки, но едва заметные. Он, правда, быстро погасил их из опасения, что Кэй обидится. И чего это он столько напридумывал о жизни, которую она вела, и об этих мужчинах, заставлявших его страдать оттого, что все время слышал, как она называла их по имени?
Вот один из них перед ним, и он отметил, что тот в десять часов утра носит яркий цветастый галстук с жемчужной булавкой!
Кэй, закрыв окно, направилась в спальню.
- Помоги мне, пожалуйста, Франсуа.
Он понимал, как это было любезно с ее стороны и называть его на "ты", и призывать выполнить довольно интимную роль.
- Но Джесси не все увезла, она оставила часть своих вещей, - удивилась она.
Тогда Энрико, который только что закурил сигарету, ответил:
- Я тебе все объясню. Я получил письмо от нее сегодня утром, которое она написала на борту парохода "Санта-Клара".
- Как? Она уже в море?
- Он потребовал, чтобы она отбыла вместе с ним на первом же пароходе. Все это произошло не так, как я опасался. Когда он приехал, то был уже в курсе всего. Я тебе дам прочитать письмо, которое, по ее просьбе, отправил стюард. Поскольку муж от нее ни на шаг не отходит. Итак, значит, он прибыл сюда и тут же спросил ее:
"Ты одна?"
"Ты же видишь".
"А не ждешь ли ты его с минуты на минуту?"
И Энрико продолжил, держа сигарету немного манерно, как это делают американки:
- Ну, ты знаешь Джесси. Она не пишет всего в письме, но она, должно быть, протестовала, возмущалась, разыгрывала комедию.
Комб и Кэй встретились взглядами и оба улыбнулись.
- Рональд, кажется, был очень холоден.
Он, оказывается, тоже зовет его Рональдом.
- Меня все мучает вопрос: а не приехал ли он сюда специально, когда от кого-то все узнал? Он сразу же подошел к стенному шкафу и, несмотря на все заклинания Джесси, выкинул оттуда мой халат и мою пижаму.
Они так и лежали на кровати. Халат почти новый, с цветными узорами, и шелковая пижама кремового цвета с темно-красными вышитыми инициалами.
- И совершенно спокойно, пока она рыдала, он перебрал ее вещи и позволил взять с собой только то, что было три года назад, когда она приехала из Панамы. Ну ты же знаешь Джесси…
Уже второй раз он повторил эту фразу. Почему у Комба сложилось впечатление, что и он тоже хорошо знает Джесси? И не только Джесси, но и Кэй, которая стала ему настолько понятной, что невольно захотелось посмеяться над самим собой.
- Ты же знаешь Джесси. Она не могла примириться с потерей своих платьев и некоторых других вещей и сказала:
"Я клянусь тебе, Рональд, что это все я купила за собственные деньги".
Вероятно, Энрико, несмотря ни на что, все же обладал некоторым чувством юмора.
- Интересно, как она умудрилась столько мне рассказать в своем письме? Она пишет, что он не спускает с нее глаз, ходит за ней по пятам, следит за каждым ее шагом и взглядом, и при всем этом ей удалось написать мне целых шесть страниц, некоторые, правда, карандашом, и рассказать обо всем понемногу. Есть там несколько слов и для тебя. Она просит тебя сохранить все, что она не смогла увезти, и пользоваться этим, если захочешь.
- Спасибо, Энрико, но это невозможно.
- Квартира оплачена до конца месяца. Я еще не знаю, что мне делать со всем, что здесь есть, так как, понятное дело, я не могу это увезти домой. Если хочешь, я тебе на какое-то время дам ключ… Впрочем, он и так сейчас останется у тебя, поскольку мне нужно срочно уходить. У меня сегодня действительно очень важные встречи. Я полагаю, что теперь, когда они в открытом море, Рональд оставит ее, хотя бы немного, в покое.
- Бедная Джесси!
Чувствовал ли он свою вину? Он сказал:
- Иногда я задаюсь вопросом: а не мог ли бы я что-нибудь для нее сделать? Но я же ничего не знал. Как раз в тот вечер моя жена давала званый обед, и я не имел возможности даже позвонить. До свидания, Кэй! Ключ ты можешь прислать в мой офис.
Энрико не очень хорошо понимал, как себя держать с этим незнакомым ему человеком, поэтому пожал ему руку с преувеличенной теплотой и поспешил заверить, как бы давая этим гарантию:
- Это самая близкая подруга Джесси.
* * *
- Что с тобой, Франсуа?
- Ничего, дорогая.
Без сомнения, в первый раз он называл ее так без тени иронии.
Возможно, обнаружив, что Энрико столь незначителен, он и ее, может быть, счел не такой уж значительной, но он не был этим разочарован, скорее, напротив, почувствовал по отношению к ней почти беспредельную снисходительность.
Энрико ушел, оставив в квартире неулетучивающийся запах духов, халат и пижаму на кровати и шлепанцы в открытом шкафу.
- Теперь ты понимаешь? - прошептала Кэй.
- Да, малышка, я понимаю.
Это было правдой. Он хорошо сделал, что пришел сюда и наконец увидел и смог оценить по достоинству и ее, и ее окружение, всех этих мужчин, этих Энрико, этих Рональдов, этих моряков, этих друзей, с которыми она была без разбору на "ты"…
Но не стал он из-за этого любить ее меньше, напротив, он любил ее теперь более нежно и вместе с тем без напряжения, ожесточения и горечи. Он больше почти не боялся ни за нее, ни за их будущее. Может быть, даже уже совсем перестал бояться и мог отдаваться своему чувству, не сдерживая себя.
- Сядь, - попросила она. - Ты занимаешь много места в комнате.
А не стала ли и ей эта комната, которую она делила с Джесси, казаться меньше? Она была светлая и веселая. Стены ярко-белые, две кровати стояли рядом, накрытые кретоновым покрывалом, украшенным какой-то яркой картинкой, занавеси на окнах были тоже из кретона. Сквозь них просачивались солнечные лучи.
Он покорно сел на кровать, около халата с цветными разводами.
- Ведь я правильно поступила, что не захотела ничего брать из того, что принадлежит Джесси? А вот посмотри! Тебе нравится это платье?
Это было вечернее платье, довольно простое. Оно показалось ему красивым. Она держала, развернув его перед собой жестом продавщицы универмага.
- Ты часто его носила?
Нет, никак нельзя допустить, чтобы она неверно истолковала его вопрос. На этот раз он спросил не из-за ревности. А просто чтобы сделать ей приятное, ибо благодарен за то, что она с таким искренним простодушием выставляла напоказ свое кокетство.
- Всего лишь два раза, и когда я была в нем, никто, клянусь тебе, никто не прикасался ко мне, даже не целовал.
- Я тебе верю.
- Правда?
- Я тебе верю.
- Вот туфли, которые были куплены к этому платью. Золотой их цвет слишком яркий и чересчур броский на мой вкус, но ничего другого не могла найти по моим деньгам… Тебя не раздражает, что я тебе все это показываю?
- Совсем нет.
- Наверняка?
- Напротив. Подойди и поцелуй меня.
Она чуть помедлила, но не из-за нежелания, а, скорее, из уважительного отношения к нему. Она наклонилась и коснулась губами его губ.
- А знаешь, ты сидишь как раз на моей кровати.
- Ну а Энрико?
- Он проводил здесь ночь не более двух раз в месяц, а то и еще реже. Он был вынужден всякий раз говорить своей жене, что уезжает в деловую поездку. А это было сложно, потому что она всегда хотела точно знать, в каком отеле он должен был остановиться, и могла, не колеблясь, позвонить туда среди ночи.
- Она ничего не знала?
- Я думаю, что все-таки знала. Но делала вид, будто не знает, защищалась как могла. Я убеждена, что она никогда его не любила или перестала любить, что не мешает ей быть ревнивой. Но если бы она стала чересчур на него давить, он был бы способен развестись с ней и жениться на Джесси.
Этот маленький человек в галстуке, перехваченном жемчужной булавкой! Как было приятно слушать все это теперь и воспринимать естественным образом и слова, и вещи в их реальном виде.
- Он часто приходил вечером. Каждые два-три дня. И должен был удалиться до одиннадцати часов. Все эти вечера я чаще всего уходила в кино, чтобы оставить их одних. Хочешь, я покажу тебе этот кинотеатр, совсем недалеко отсюда, где мне доводилось смотреть один и тот же фильм по три раза, так как у меня не хватало духу садиться в метро и куда-то ехать.
- А тебе не хочется надеть сейчас это платье?
- Как ты угадал?
Платье она по-прежнему держала в руке. Он даже не знал, что она способна делать такие проворные движения, каким она скинула свое черное будничное платье. Ему показалось, что она впервые предстала перед ним в таком интимном виде. Да собственно говоря, он действительно первый раз созерцал ее в дезабилье.
Более того, он вдруг понял, что вообще еще не проявлял любопытства к ее телу. Еще сегодняшней ночью они сжимали друг друга в объятиях до боли, и казалось, летели в пропасть, и тем не менее он не мог сказать, как она сложена.
- А комбинацию мне тоже переменить?
- Конечно, дорогая.
- Пойди закрой задвижку на двери.
Это было похоже на игру, очень увлекательную игру. Они были вместе уже в третьей комнате, и в каждой он не только обнаруживал новую Кэй, но и находил основания любить ее по-новому.
Он снова сел на край кровати и стал разглядывать ее, пока она рылась в белье. Ее обнаженное тело золотилось в свете солнечных лучей, проникавших через занавески.
- Интересно, а что мне делать с тем бельем, что находится в прачечной? Они же принесут его сюда, а здесь никого не будет. Наверное, придется нам туда зайти. Ты не будешь возражать?
Она не сказала "мне зайти", а "нам зайти", как если бы отныне они не должны больше разлучаться ни на одно мгновение.
- У Джесси белье гораздо лучше моего. Вот посмотри.
Она помяла шелк в руках, поднесла его к глазам, заставила его пощупать.
- Она и сложена лучше, чем я. Хочешь, я надену вот этот гарнитур? Он не слишком розовый, как ты находишь? У меня ведь есть еще и черный. Мне всегда хотелось иметь белье черного цвета, и в конце концов я купила. Но не решалась надевать. Мне кажется, что в нем делаешься похожей на проститутку.
Взмах гребня. Ее рука сама совершенно естественно нашла гребень, ей не надо было его искать. Это зеркало находилось точно на своем месте, там, где ему положено быть. В зубах она держала шпильку.
- Застегни мне, пожалуйста, сзади.
Это было впервые. Невероятно много чего они делали сегодня в первый раз, в том числе и то, что он подошел к ней и деликатно поцеловал ее в шею, вдыхая запах ее волос на затылке, потом тихо отошел и снова сел на край кровати.
- Не правда ли, красивое платье?
- Да, очень.
- Я купила его на Пятьдесят второй улице. Знаешь, оно стоило очень дорого, во всяком случае для меня.
Она посмотрела на него умоляющим взглядом.
- А ты не против, если мы куда-нибудь сходим вместе? Я надену это платье, и ты принарядишься.
И вдруг, когда он меньше всего этого ожидал, да и она сама этого явно не ожидала, крупные слезы появились у нее в глазах, при этом даже улыбка еще не успела сойти с лица.
Она отвернула голову и сказала:
- Ты никогда меня не спрашивал, чем я занимаюсь.
Она так и стояла, в вечернем платье и в золотых туфлях на босу ногу.
- А сама я не решалась тебе рассказывать, потому что это было унизительно для меня. Я предпочла по-глупому позволить тебе черт знает что обо мне думать. Иногда я это делала нарочно.
- Нарочно делала что?
- Ты это прекрасно сам знаешь! Когда я познакомилась с Джесси, я работала в том же здании, что и она. Тогда мы и встретились. Мы обедали в одном и том же кафе, я тебе его покажу, оно находится на углу Мэдисон-авеню. Меня взяли на работу, чтобы делать переводы, так как я говорила на нескольких языках.
Но есть тут одно обстоятельство, ты его не знаешь, оно может показаться тебе смешным. Я тебе немного рассказывала о моей жизни с матерью. Когда она начала приобретать известность как пианистка и мы стали путешествовать, ибо она не хотела со мной разлучаться, я практически прекратила ходить в школу. Я училась понемногу в разных местах, в зависимости от того, где были гастроли. И должна тебе признаться, что почти ничему не научилась.
Только, пожалуйста, не смейся надо мной. Вот уж чего я никогда не смогла освоить - так это орфографию. Ларски мне часто говорил хладнокровным тоном, от чего я еще острее чувствовала унижение, что я пишу как горничная.
Теперь ты понимаешь? Расстегни, пожалуйста, мне платье. Сможешь?
На этот раз она подошла к нему сама и наклонилась, подставив свою худенькую спину бело-молочного цвета, которая виднелась в разрезе платья.
Когда он стал ее ласкать, она попросила:
- Нет, не сейчас, прошу тебя! Я хотела бы еще кое-что тебе рассказать.
Она осталась раздетой, только в трусиках и бюстгальтере. В таком виде она отправилась на поиски портсигара и зажигалки. Потом села на кровать, поджав под себя ноги и поставив поблизости пепельницу.
- Меня перевели на другую работу - рассылать циркулярные письма. Находилось это место в глубине помещения, в комнате без окон, без воздуха, где никогда мы не видели дневного света. Мы втроем рассылали эти письма. Две другие были настоящими скотинами. С ними невозможно было общаться. Меня они ужасно ненавидели. Мы носили халаты из сурового полотна из-за клея, который постоянно пачкал одежду. Я устраивалась так, что мой халат всегда был чистым. Тебе, наверное, скучно все это слушать. Но забавно, не правда ли?
- Вовсе нет.
- Ты просто так говоришь. Ну, пускай… Каждое утро я обнаруживала на моем халате новые пятна клея. Они пачкали и изнутри халат, чтобы я испортила платье. Однажды я даже подралась с одной из них, коренастой ирландкой с калмыцкой рожей. Она была сильнее меня и постаралась порвать мои совсем новые чулки.
И он произнес с глубокой нежностью и вместе с тем очень легко и просто:
- Моя бедная Кэй.
- Ты думаешь, я из себя разыгрывала супругу секретаря посольства? Совсем нет, клянусь. Если бы Джесси была здесь, она могла бы тебе сказать…
- Но я тебе верю, дорогая моя.
- Должна признаться, что у меня не хватило сил оставаться там. Из-за этих двух девок, как ты понимаешь. Я думала, что легко найду job. Я три недели была без работы. И вот тогда-то Джесси и предложила мне поселиться у нее, потому что я больше не могла платить за свою комнату. Она жила в Бронксе, я тебе уже говорила. Дом там напоминал огромную унылую казарму с железными лестницами вдоль фасада из черного кирпича. Он весь сверху донизу пропитан почему-то запахом капусты. Несколько месяцев подряд мы жили с постоянным привкусом капусты во рту.
В конце концов я нашла работу в одном кинотеатре на Бродвее. Помнишь? Ты еще вчера говорил мне о кинотеатрах…
Глаза ее снова стали влажными.
- Я рассаживала людей на места в залах. Вроде бы это кажется не трудным делом, не так ли? Я знаю, что я не очень крепкая, поскольку вынуждена была два года провести в санатории. Но и другим не легче, чем мне. К вечеру от усталости у нас ломило поясницу. Ну а от непрерывного снования в толпе по нескольку часов подряд, от постоянного раздражающего грохота музыки, от невероятно усиленных звуков голосов, будто они исходят прямо от стен, голова шла кругом.
Не менее двадцати раз я видела, как некоторые из моих коллег теряли сознание. Но ни в коем случае нельзя было, чтобы это случалось в зале. Тогда немедленно увольняли.
Это же производит дурное впечатление на зрителей, ты понимаешь?
Я тебе еще не наскучила?
- Нет. Подойди сюда.
Она приблизилась, но они оставались каждый на своей кровати. Он ласково погладил ее кожу и удивился тому, какая она нежная. Он любовался с умилением ранее ему неведомыми линиями и тенями между лифчиком и трусиками.
- Я была очень больна. А четыре месяца тому назад я попала в больницу, где пробыла семь недель. Меня навещала только Джесси. Говорили, что мне надо опять в санаторий, но я не захотела. Джесси уговорила меня какое-то время отдохнуть и не работать. Когда ты меня встретил, я уже почти неделю, как искала новый job.
Она храбро улыбнулась.
- Я в конце концов найду.
И без всякого перехода:
- Ты не хочешь выпить чего-нибудь? Тут должна быть бутылка виски в шкафу. Если только Рональд ее не выпил, но на него это не похоже.
Она вернулась из соседней комнаты действительно с бутылкой, в которой оставили немного алкоголя. Потом она направилась к холодильнику. Он не видел ее, но услышал, что она вскрикнула.
- Что там такое?
- Ты будешь смеяться. Рональд даже холодильник счел необходимым выключить. Ты понимаешь? Вряд ли это могло прийти в голову Энрико, когда он был здесь вчера. Это характерно именно для Рональда. Помнишь, что писала Джесси? Он не горячился, ничего не говорил. Но зато сделал разборку всех ее вещей. И заметь, что не разбросал их по комнате, как это сделал бы любой другой на его месте. Когда мы пришли, все было в порядке, мои платья висели на своем месте. Словом, все на месте, кроме халата и пижамы Энрико. Ты не находишь это забавным?
Нет, он ничего не находил. Он просто был счастлив. Каким-то совсем новым счастьем. Если бы накануне или даже этим утром ему бы сказали, что он будет лениво и с удовольствием нежиться в этой спальне, он бы ни за что не поверил. В чуть приглушенном солнечном свете он лежал, вытянувшись на кровати, которая была кроватью Кэй. Закинув руки под голову, с наслаждением впитывал в себя атмосферу, фиксировал самые мельчайшие детали, подобно художнику, который наносит все новые мазки на тщательно выписанную картину.
Это относилось и к Кэй. Он спокойно, без спешки мысленно дорисовывал ее образ.
Надо будет, когда он в конце концов наберется сил, бросить взгляд в кухоньку и даже в этот холодильник, о котором шла речь, ибо ему было любопытно увидеть все, даже самые разные мелочи, которые могут попасться на глаза.
В комнате было несколько фотографий, которые, без сомнения, принадлежали Джесси. На одной была изображена пожилая, солидная, полная дама, очевидно, ее мать.
Он потом расспросит обо всем Кэй. Она может говорить, не опасаясь, что утомит его.
- Пей.
И она выпила после него, из того же стакана.
- Видишь, Франсуа, все это далеко не блестяще выглядит, и ты совсем напрасно…
Напрасно что? Фраза была довольно туманная. И все же он понял…
- Видишь ли, теперь, когда я тебя узнала получше…
Совсем тихо, так, что он скорее угадал, чем услышал:
- Подвинься немного, не возражаешь?
И она проскользнула к нему на кровать. Она была почти голой, а он был в одежде, но они на это не обращали внимания, это не мешало их объятиям.
Она прошептала, почти прижав губы к его уху:
- Знаешь, здесь никогда ничего не было, клянусь.