Поэт и прозаик Сергей Жадан (р. 1974) - видная фигура современной украинской культурной жизни. Он организует общественные акции, выступает с рок-группами, переводит немецких и русских поэтов. Его называют лицом и голосом новой украинской литературы.
Роман "Ворошиловград", как и все тексты Жадана, полон поэтических метафор, неожиданных поворотов сюжета, воспоминаний и сновидений, и в то же время повествует о событиях реальных и современных. Главный герой, Герман, отправляется на Донбасс, в город своего детства, окруженный бескрайними кукурузными полями. Его брат, владелец автозаправки, неожиданно пропал, а на саму заправку "положила глаз" местная мафия. Неожиданно для себя Герман осознает, что "продать всё и свалить" - не только неправильно, но и невозможно и надо защищать свой бизнес, свою территорию, своих женщин, свою память.
Роман удостоен премии Би-Би-Си "Книга года".
Содержание:
Ворошиловград 1
Часть первая 1
Часть вторая 34
Сергей Жадан
Поэта и прозаика Сергея Жадана (р. 1974) называют лицом и голосом новой украинской литературы. Его книги удостоены престижных премий, с успехом издаются в России и за рубежом, становятся бестселлерами. Сам Жадан живет и работает в Харькове, переводит поэзию Пауля Целана и Чарльза Буковски, выступает со своими произведениями совместно с музыкальными группами.
В романе "Ворошиловград" главный герой, Герман, однажды утром узнает, что его старший брат пропал, и отправляется на Донбасс, в город своего детства, окруженный бескрайними кукурузными полями и заселенный газовщиками, цыганами и контрабандистами.
Волей-неволей он оказывается втянутым в мафиозные разборки, запутанные отношения, а также фантастические странствия по округе - то ли реальные, то ли сновидческие.
Свадьбы, похороны и проповеди штундов, абсурд прошлого и настоящего, приправленный мифами и байками, близость материального и мистического миров - все это "Ворошиловград": у каждого свой.
Жадан, на мой взгляд, скорее рано, чем поздно, станет нобелевским лауреатом по литературе. По меньшей мере изо всех литераторов, пишущих на просторах бывшего СССР, шансы у него наивысшие.
Виктор Топоров
Разница между чудом и обыденностью не так уж и велика. Поэтому-то футбольный матч с мертвецами подается как самая обыкновенная история, а огонь, полыхнувший изо рта благодаря заранее заготовленному керосину, - как чудо. Весь вопрос в том, как посмотреть.
Мария Ремизова, "Октябрь"
Ворошиловград
Часть первая
1
Телефоны существуют, чтобы сообщать о разных неприятностях. Телефонные голоса звучат холодно и официально, официальным голосом проще передавать плохие новости. Я знаю, о чем говорю. Всю жизнь я боролся с телефонными аппаратами, хотя и без особого успеха. Телефонисты всего мира продолжают отслеживать разговоры, выписывая себе на карточки самые важные слова и выражения, а в гостиничных номерах лежат Библии и телефонные справочники - всё, что нужно, чтобы не потерять веру.
Я спал в одежде. В джинсах и растянутой футболке. Проснувшись, ходил по комнате, переворачивал пустые бутылки из-под лимонада, стаканы, банки и пепельницы, залитые соусом тарелки, обувь, злобно давил босыми ногами яблоки, фисташки и жирные финики, похожие на тараканов. Когда снимаешь квартиру и живешь среди чужой мебели, учишься относиться к вещам бережно. Я держал дома разный хлам, как перекупщик, прятал под диваном граммофонные пластинки и хоккейные клюшки, кем-то оставленную женскую одежду и где-то найденные большие железные дорожные знаки. Я не мог ничего выбросить, поскольку не знал, что из этого всего принадлежит мне, а что - чужая собственность. Но с первого дня, с того момента, как я сюда попал, телефонный аппарат стоял прямо на полу посреди комнаты, вызывая ненависть своим голосом и своим молчанием. Ложась спать, я накрывал его большой картонной коробкой. Утром выносил коробку на балкон. Дьявольский аппарат стоял посреди комнаты и навязчивым треском сообщал, что я кому-то нужен.
Вот и теперь кто-то звонил. Четверг, пять утра. Я вылез из-под одеяла, сбросил картонную коробку, взял телефон, вышел на балкон. Во дворе было тихо и пусто. Через боковую дверь банка вышел охранник, устроив себе утренний перекур. Когда тебе звонят в пять утра, ничего хорошего из этого не выйдет. Сдерживая раздражение, снял трубку. Так всё и началось.
- Дружище, - я сразу узнал Кочу. У него был прокуренный голос, словно вместо легких ему вмонтировали старые прожженные динамики. - Гера, друг, не спишь? - Динамики хрипели и выплевывали согласные. Пять утра, четверг. - Алло, Гера!
- Алло, - сказал я.
- Друг, - добавил низких частот Коча, - Гера.
- Коча, пять утра, чего ты хочешь?
- Гер, послушай, - Коча перешел на доверительный свист, - не хотел тебя будить. Тут такая шняга. Я ночь не спал, понял? Вчера твой брат звонил.
- Ну?
- Короче, он уехал, Герман, - тревожно зависло с той стороны Кочино дыхание.
- Далеко? - сложно было привыкнуть к этим его голосовым перепадам.
- Далеко, Герман, - включился Коча. Когда он начинал новую фразу, голос его фонил. - То ли в Берлин, то ли в Амстердам, я так и не понял.
- Может, через Берлин в Амстердам?
- Может, и так, Гер, может, и так, - захрипел Коча.
- А когда вернется? - я успел расслабиться. Подумал, что это просто рабочий момент, что он просто сообщает мне семейные новости.
- По ходу, никогда, - трубка снова зафонила.
- Когда?
- Никогда, Гер, никогда. Он навсегда уехал. Вчера звонил, просил тебе сказать.
- Как навсегда? - не понял я. - У вас там всё нормально?
- Да, нормально, друг, - Коча сорвался на высокие ноты, - всё нормально. Вот только брат твой бросил тут всё на меня, ты понял?! А я, Гер, уже старый, сам я не потяну.
- Как бросил? - я не мог понять. - Что он сказал?
- Сказал, что в Амстердаме, просил позвонить тебе. Сказал, что не вернется.
- А заправка?
- А заправка, Гер, по ходу, на мне. Только я, - Коча снова добавил доверительности, - не потяну. Проблемы у меня со сном. Видишь, пять утра, а я не сплю.
- А давно он уехал? - перебил я.
- Да уже неделя, - сообщил Коча. - Я думал, ты знаешь. А тут вот такая шняга выходит.
- А чего он мне ничего не сказал?
- Я не знаю, Гер, не знаю, дружище. Он никому ничего не сказал, просто взял и свалил. Может, хотел, чтобы никто не знал.
- О чем не знал?
- О том, что он сваливает, - объяснил Коча.
- А кому какое дело до него?
- Ну, не знаю, Гер, - закрутил Коча, - не знаю.
- Коча, что там у вас случилось?
- Гер, ты ж меня знаешь, - зашипел Коча, - я в его бизнес не лез. Он мне не объяснял. Просто взял и свалил. А я, дружище, сам не потяну. Ты бы приехал сюда, на месте разобрался, а?
- В чем разобрался?
- Ну, я не знаю, может, он тебе что-то говорил.
- Коча, я не видел его полгода.
- Ну, я не знаю, - совсем растерялся Коча. - Гер, дружище, ты приезжай, потому что я сам ну никак, ты правильно меня пойми.
- Коча, что ты крутишь? - спросил я наконец. - Скажи нормально, что у вас там случилось.
- Да всё нормально, Гер, - Коча закашлялся, - всё нормалёк. Короче, я тебе сказал, а ты уже смотри. А я пошел, у меня клиенты. Давай, дружище, давай. - Коча бросил трубку.
Клиенты у него, - подумал я. - В пять утра.
Мы снимали две комнаты в старой выселенной коммуналке, в самом центре, в тихом дворе, засаженном липами. Лелик занимал проходную, ближе к коридору, я жил в дальней, из которой был выход на балкон. Другие были наглухо закрыты. Что скрывалось за дверями - никто не знал. Комнаты нам сдавал старый матерый пенсионер, бывший инкассатор Федор Михайлович. Я его называл Достоевским. В девяностых они с женой решили уехать в эмиграцию, и Федор Михайлович выправил себе документы. Но, получив на руки новый паспорт, вдруг ехать передумал, решив, что именно теперь время начинать жизнь с чистого листа. Так что в эмиграцию жена отправилась одна, а он остался в Харькове якобы сторожить квартиру. Почуяв свободу, Федор Михайлович сдал комнаты нам, а сам прятался где-то на конспиративных квартирах. Кухня, коридоры и даже ванная этого полуразрушенного жилья были забиты довоенной мебелью, потрепанными книгами и кипами журнала огонек. На столах, стульях и прямо на полу была свалена посуда и цветное тряпье, к которому Федор Михайлович относился нежно и выбрасывать не позволял. Мы и не выбрасывали, так что к чужому хламу добавился еще и наш. Шкафчики, полки и ящики стола на кухне были заставлены темными бутылками и банками, где мерцали масло и мед, уксус и красное вино, в котором мы тушили окурки. По столу катались грецкие орехи и медные монеты, пивные пробки и пуговицы от армейских шинелей, с люстры свисали старые галстуки Федора Михайловича. Мы с пониманием относились к нашему хозяину и его пиратским сокровищам, к фарфоровым фигуркам Ленина, тяжелым вилкам из фальшивого серебра, запыленным шторам, сквозь которые пробивалось, разгоняя по комнате пыль и сквозняки, желтое, словно сливочное масло, солнце. По вечерам, сидя на кухне, мы читали надписи на стенах, сделанные Федором Михайловичем, какие-то номера телефонов, адреса, схемы автобусных маршрутов, нарисованные химическим карандашом прямо на обоях, рассматривали вырезки из календарей и фотопортреты неизвестных родственников, пришпиленные им к стене кнопками. Родственники выглядели строго и торжественно, в отличие от самого Федора Михайловича, который время от времени тоже забредал в свое теплое гнездо, в скрипучих босоножках и пижонском кепаре, собирал за нами пустые бутылки и, получив бабки за очередной месяц, исчезал во дворе между лип. Был май, держалась теплая погода, двор зарастал травой. Иногда ночью с улицы заходили настороженные пары и занимались любовью на скамейке, застеленной старыми ковриками. Иногда под утро на скамейку приходили охранники из банка, сидели и забивали долгие, как майские рассветы, косяки. Днем забегали уличные псы, обнюхивали все эти следы любви и озабоченно выбегали назад - на центральные улицы города. Солнце поднималось как раз над нашим домом.
Когда я вышел на кухню, Лелик уже терся возле холодильника в своем костюме - темном пиджаке, сером галстуке и безразмерных брюках, которые висели на нем, как флаг в тихую погоду. Я открыл холодильник, тщательно осмотрел пустые полки.
- Привет, - я упал на стул, Лелик недовольно сел напротив, не выпуская из рук пакета с молоком. - Тут такое дело, давай к брату моему съездим.
- Зачем? - не понял он.
- Просто так. Посмотреть хочу.
- А что с твоим братом, проблемы какие-то?
- Да нет, всё с ним нормально. Он в Амстердаме.
- Так ты в Амстердам хочешь к нему съездить?
- Не в Амстердам. Домой к нему. Давай на выходных?
- Не знаю, - заколебался Лелик, - я на выходных собирался машину на станцию отогнать.
- Так мой брат и работает на станции. Поехали.
- Ну, не знаю, - неуверенно ответил Лелик - Лучше поговори с ним по телефону. - И, допив всё, что у него было, добавил: - Собирайся, мы уже опаздываем.
Днем я несколько раз звонил брату. Слушал длинные гудки. Никто не отвечал. После обеда позвонил Коче. Точно так же без результата. Странно, - подумал, - брат может просто не брать трубку, у него роуминг. Но Коча должен быть на рабочем месте. Вечером позвонил родителям. Трубку взяла мама. Привет, - сказал я, - брат не звонил? - Нет, - ответила она, - а что? - Да так, просто, - ответил я и заговорил о чем-то другом.
На следующее утро в офисе снова подошел к Лелику.
- Лелик, - сказал, - ну как, едем?
- Да ну, - заныл тот, - ну ты что, машина старая, еще сломается по дороге.
- Лелик, - начал давить я, - брат сделает твоей машине капитальный ремонт. Давай выручай. Не ехать же мне электричками.
- Ну, не знаю. А работа?
- Завтра выходной, не выебывайся.
- Не знаю, - снова сказал Лелик, - нужно поговорить с Борей. Если он ничем не подпряжет…
- Пошли поговорим, - сказал я и потянул его в соседний кабинет.
Боря и Леша - Болик и Лелик - были двоюродными братьями. Я знал их с университета, мы вместе заканчивали историческое отделение. Между собой они были не похожи. Боря выглядел мажористо, был худ и подстрижен, носил контактные линзы и даже, кажется, делал маникюр. А Леша был крепко сбит и слегка приторможен, носил недорогую офисную одежду, стригся редко, денег на контактные линзы ему было жалко, поэтому носил очки в металлической оправе. Боря выглядел более ухоженно, Леша - более надежно. Боря был старше на полгода и чувствовал ответственность за брата, определенный братский комплекс. Был он из приличной семьи, его папа работал в комсомоле, потом делал карьеру в какой-то партии, был главой районной администрации, ходил в оппозицию. Последние годы занимал должность при губернаторе. Леша же был из простой семьи - его мама работала учительницей, а папа шабашил где-то в России, еще с восьмидесятых. Жили они под Харьковом, в небольшом городке, так что Лелик был бедным родственником, и все его за это любили, как ему казалось. После университета Боря сразу же вписался в отцовский бизнес, а мы с Леликом пытались самостоятельно встать на ноги. Работали в рекламном агентстве, в газете бесплатных объявлений, в пресс-секретариате Конгресса националистов и даже в собственной букмекерской конторе, которая накрылась на второй месяц своего существования. Несколько лет назад, переживая о нашем прозябании и помня о беззаботной студенческой юности, Боря пригласил нас работать с ним, в администрации. Папа зарегистрировал под него несколько молодежных организаций, через которые переводились разные фанты и отмывались небольшие, но регулярные суммы. Так что мы трудились вместе. Работа у нас была странная и непредсказуемая. Мы редактировали чьи-то речи, вели семинары для молодых лидеров, проводили тренинги для наблюдателей на выборах, составляли политические программы для новых партий, рубили дрова на даче у папы Болика, ходили на телевизионные шоу защищать демократический выбор и отмывали, отмывали, отмывали бабло, которое проходило через наши счета. На моей визитке было написано "независимый эксперт". За год такой работы я купил себе навороченный компьютер, а Лелик - битый фольксваген. Квартиру мы снимали с Леликом вместе. Боря часто приходил к нам, садился в моей комнате на пол, брал в руки телефон и звонил проституткам. Нормальный корпоративный дух, одним словом. Лелик брата не любил. Да и меня, кажется, тоже. Но мы с ним уже несколько лет жили в соседних комнатах, так что отношения наши были ровными и даже доверительными. Я постоянно одалживал у него одежду, он у меня - деньги. Разница была в том, что одежду я всегда возвращал. Последние месяцы они с братом что-то мутили, какой-то новый семейный бизнес, в который я не лез, поскольку деньги были партийные, и чем это должно было закончиться - никто не знал. Я держал подальше от них сбережения, пачку баксов, пряча ее на книжной полке между страницами Гегеля. В целом я им доверял, хотя и понимал, что пора искать себе нормальную работу.
Боря сидел у себя и работал с документами. На столе перед ним лежали папки с результатами каких-то социологических опросов. Увидев нас, открыл на мониторе сайт обладминистрации.
- Ага, вы, - сказал бодро, как и положено руководителю. - Ну, что? - спросил. - Как дела?
- Боря, - начал я, - мы к брату моему хотим съездить. Ты его знаешь, да?
- Знаю, - ответил Болик и стал внимательно осматривать свои ногти.
- У нас завтра ничего нет?
Болик подумал, снова посмотрел на ногти, рывком убрал руки за спину.
- Завтра выходной, - ответил.
- Значит, поехали, - сказал я Леше и повернулся к двери.
- Погодите, - вдруг остановил меня Болик - Я тоже с вами поеду.
- Думаешь? - недоверчиво переспросил я.
Везти его с собой не хотелось. Лелик тоже, насколько можно было заметить, напрягся.
- Да, - подтвердил Болик, - поедем вместе. Вы же не против?
Лелик недовольно молчал.
- Боря, - спросил я его, - а тебе зачем ехать?
- Просто так, - ответил Болик. - Я не буду мешать.
Лелика, похоже, напрягала необходимость ехать куда-то с братом, который его плотно контролировал и не хотел отпускать от себя ни на шаг.
- Только мы рано выезжаем, - попытался отбиться я, - где-то часов в пять.
- В пять? - переспросил Лелик.
- В пять! - воскликнул Болик.
- В пять, - повторил я и пошел к дверям.
В общем, подумал, пусть сами между собой разбираются.
Днем я снова звонил Коче. Никто не отвечал. Может, он умер, - подумал я. Причем подумал с надеждой.
Вечером мы сидели с Леликом у себя дома, на кухне. Слушай, - вдруг начал он, - может, не поедем? Может, позвонишь им еще раз? - Леша, - ответил я, - мы едем всего на день. В воскресенье будем дома. Не парься. - Ты сам не парься, - сказал на это Лелик - Хорошо, - ответил я.