Никто мне не отвечал на столь глупый вопрос. Пришел Харитон, сел у стола и ждал с таким видом, словно собирался страховать кого-то. Бедная искалеченная "Ассоль" все еще держалась. Я касалась рукой опалового ожерелья, которое снимала, только ложась спать.
Я ждала, как и все, но я ждала не смерти. Не могла поверить. И снова касалась ожерелья, как будто оно могло спасти нас. Ведь мне подарили его, как эстафету в будущее, а будущее не могло кончиться так быстро.
И еще - как я могла поверить в смерть, если я теперь уже знала, что Иннокентий любит меня. Не без горечи я подумала, что он видит смерть где-то рядом, если, изменив своей обычной выдержке, уже не скрывает больше своей любви.
Конец пришел вскоре после трех часов ночи. Судно вдруг стало падать - это падение в бездну было ужасно. В то же мгновение Иннокентия швырнуло на стену, меня с силой ударило обо что-то, и сразу стало очень тихо. В полной тишине медленно погас свет.
Дальше я ничего не помню.
Пришла я в себя - словно спала и меня разбудили - от громких мужских рыданий. В испуге хотела подняться, но было совсем темно, и я испугалась еще больше.
- Не бойся, Марфенька, - услышала я рядом с собой голос Иннокентия и почувствовала, как его руки помогают мне сесть. Я лежала на одном из диванов кают-компании, а когда села, у меня закружилась голова.
- Сейчас будет свет. Электрик с боцманом ищут повреждение. Как ты себя чувствуешь?
- Что случилось? Кто это плачет? Валерий?
- Случилось чудо, Марфенька. Приливная волна вместе со штормовым ветром перенесли нас через камни. Похоже, мы далеко от берега. Нас всех спас Ича. Не отпустил штурвал даже в такой момент. Скоро рассветет, и мы сориентируемся.
- Иннокентий! - Я поднялась на ноги, держась от слабости за его плечо. - Все ли живы? Где дядя?
- Дядя с больными…
В этот момент застучал движок, и лампы стали медленно разгораться. Какой разгром!.. Стулья и столы поломаны. На диване рядом со мной полулежал, закрыв глаза, Барабаш с перебинтованной головой. На полу неподвижно лежала Лена Ломако - руки ее уже были сложены на груди. А рядом сидел согнувшись Валерий Бычков и судорожно рыдал.
- Были жертвы, - тихо сказал мне Иннокентии. - Погибла Лена Ломако.
Я бросилась к Лене. Лицо ее было красивее, чем при жизни. Такое спокойное, умиротворенное. На виске свернулась кровь. Я опустилась возле нее на пол и горько-прегорько заплакала.
Ах, Лена, Лена Ломако! А как же Костик?
Кто-то ласково обвился руками вокруг моей шеи - то была Миэль, заплаканная, измученная.
- Мы уже на твердой земле, - прошептала она, - а Лены нет. Я так испугалась, что и ты умрешь.
- Где все остальные? - воскликнула я в ужасе. - Миэль! Больше нет жертв? А как дядя? Где он?
- Дядя в каюте капитана. Возле Настасьи Акимовны. Она в очень тяжелом состоянии… Потеряла много крови.
Меня стало трясти. Как пусто и тихо было в ярко освещенной кают-компании.
Когда я зашла в свою каюту, увидела, что разбит запасной приемник. (А вроде хорошо закрепила!) Накинув на себя пальто и платок, я поднялась на палубу. Вот где были все остальные. Им что-то громко рассказывал Мартин… Над бурным еще океаном поднимался рассвет. Тучи угнало на юг - они еще толпились над горизонтом. А там, где должно было взойти солнце, уже розовели "циррусы" с коготочками, похожие на гигантские - в полнеба - страусовые перья.
"Ассоль" стояла на каменистой террасе у высокой каменной стены - словно в сухом доке, приготовленная для ремонта. Вершина острова над гранитным обрывом была совершенно неприступна. Там гнездились птицы, которые уже просыпались. Остров еще был полускрыт в утреннем тумане. Впереди, разбиваясь о рифы, гремел прибой. Но шторм уже кончался.
- Как же мы здесь очутились? - тихонько спросила я, ни к кому не обращаясь.
Ответил мне Мартин Калве. Обычно молчаливый, он был сейчас чрезмерно говорлив и возбужден. Его лихорадило. Сломанная рука его, уложенная в гипс, висела на перевязи.
Морщась от боли, он стал рассказывать мне снова, а стоявшие на палубе придвинулись к нам и слушали его, как я поняла, в третий или четвертый раз. Сережа Козырев, ссутулившись, сидел на рундуке рядом с рулевым Цыгановым.
- Получился парадокс, - громко говорил Мартин. - В более спокойную погоду наше судно просто-напросто разбилось бы о рифы. Течение здесь сумасшедшее и прибой не умолкает ни на минуту. Но ураган перенес "Ассоль", как щепку, через все скалы. Нагонные волны были не менее десяти метров. Как я могу определить "на глазок", нас выбросило не менее чем на километр от берега, к тому же подняло на эту террасу. Была еще одна страшная опасность: судно могло разбиться об эту гранитную скалу - видите, она тянется, как высокая стена… - Голос его заметно дрожал. - Но волны уже теряли свою силу и, обессилев, опустили
"Ассоль" на каменистую почву, почти не повредив корабль. Больше того, не будь этой скалы, мы могли бы опрокинуться…
Остойчивость свою "Ассоль" сохранила. И еще одно мы не должны никогда забыть: мы спасены благодаря капитану Иче… В самый страшный час я был в рубке рядом с капитаном и рулевым. Вот Ефим здесь, может подтвердить. Помочь я не мог со сломанной рукой, я только стоял рядом, потому что в этот час место штурмана рядом с капитаном. Так вот, когда десятиметровая (может, и большая) волна переносила "Ассоль" через острые скалы и я ухватился здоровой рукой за штормовые поручни и повис, я… Я ждал: сейчас опрокинемся. Но я не зажмурил глаза и видел, как Ича и Ефим повисли на штурвале и переложили руль до предела вправо. Ича сумел поставить "телеграф" на "полный вперед". Никогда я не был так близок к смерти!
На палубу вышли Иннокентий, Харитон и электрик Говоров. Мартин повторил свой рассказ. И опять все слушали, будто он рассказывал первый раз.
Все больше и больше светало. Проявилась круглая большая бухта, где синела почти спокойная вода.
- Не верится, что мы на твердой земле и отделались так дешево! - вскликнул Мартин.
- Кто поможет мне сколотить гроб дл" я Лены? - сурово спросил Харитон.
- Лягте, Мартин, вы совсем больны, - сказала я штурману. - У вас температура. Перелом руки не шуточная вещь.
- Пожалуй, лягу, - упавшим голосом подтвердил Мартин, густо покраснев.
Харитон пошел подобрать доски, с ним ушли Ваня Трифонов и Миша, который когда-то плотничал.
Я долго плакала. Потом спустилась вниз, проститься с Леной Ломако.
Тело Лены перенесли в лабораторию. Она лежала на большом столе, накрытом белой простыней. Около нее сидели Валерий и Миэль.
Подошли матросы, с ними Яша Протасов без очков - они разбились во время шторма, - и вид у него был растерянный и беззащитный. Валера уже больше не плакал. Он не отрываясь смотрел на девушку. Он любил ее, хотел на ней жениться еще в Бакланах. И не сердился на нее за то, что не он был ей нужен.
В лабораторию зашел Сережа.
- Надо радировать скорее, - напомнил он мне, - а то в Бакланах теперь с ума сходят от беспокойства. Может, установим антенны?
- Да, нужно установить антенны, - сказала я подавленно и вышла следом за ним.
Провозились довольно долго, но поставили. Потом можно будет укрепить получше.
Миэль сама, никто ее не посылал, пошла на камбуз и приготовила завтрак, а затем вместе с Валерием стали готовить обед.
Потом я пошла в рубку. Никто мне не давал никаких радиограмм. Надо было что-то составить самой, но меня охватила глубокая апатия, и я радировала о нашем положении в двух словах: "Мы приземлились". Сообщить о том, что имеются жертвы, я побоялась. Известие сразу разнесется по Бакланам, и кто-нибудь ляпнет Костику без всякой подготовки. Еще успеет узнать о гибели сестры.
Когда я вышла из рубки, Иннокентий с матросами спускали с откидной площадки забортный трап (при помощи талей). Трап не доставал земли, и ребята наскоро сколотили небольшую площадку и еще штормтрап с деревянными ступенями.
Надо было сойти на землю и подыскать место для могилы. Мы с Иннокентием спустились по трапу первыми. Я невольно удивилась, как обросла "Ассоль" ракушками и водорослями, а давно ли мы ее скребли и чистили в сухом доке.
Уже был день, и солнце довольно высоко поднялось над пустынным горизонтом. Океан продолжал волноваться, а небо над ним безмятежно синело, и подобны снегу были мощные кучевые облака. "Циррусы" уже исчезли, их унес ветер, и завтра они выпадут где-нибудь дождем. Я подумала, что мы сегодня не делали никаких наблюдений.
Всех нас подавила смерть Лены Ломако…
Нам преградил путь широко разлившийся ручей. По камням мы перешли его, почти не замочив ног. Иннокентий обернулся и внимательно поглядел на ручей.
- Пожалуй, мы его используем, - сказал он, не объясняя, как и для чего.
Терраса заворачивала, отдаляясь от берега. Здесь начинался пологий подъем.
- След лавового потока, - заметил Иннокентий.
Может, и текла здесь лава, но с тех пор за столетия нанесло достаточно земли.
Искривленные свирепыми океанскими ветрами, здесь упорно держались корнями и жили пихта, ель, белая японская береза, ясень, а по берегам ручьев - ива, ольха. Правда, деревья росли редко, жизненное пространство захватил кустарник: кедровый стланик, можжевельник, жимолость. Возле них пробивалась бурая трава, а по камням и скалам расползался серебристый мох.
Странно было после четырехмесячного плавания идти по надежной, неподвижной земле, и все представлялась качающаяся палуба, опадающие и взмывающие волны и как зарывалось в воду легкое суденышко. И вдруг начинало казаться, что остров плывет, как корабль среди пустынных просторов Великого океана. И уже не поймешь, рельеф ли это острова, или обводы и оснастка корабля. А рядом со мной шел худощавый, стройный, нервный человек - незнакомый человек, - которого я любила беззаветно, но почему-то не ждала от него ни любви, ни радости для себя.
Иннокентий вдруг остановился и повернул меня за плечи к себе, заглянул мне в глаза.
- Ты любишь меня?
- Сейчас не надо об этом…
Я мягко отстранила его и пошла быстрее: не прогулка была у нас, мы искали место для могилы. Теперь мы шли узкой долиной, справа ее ограничивали каменистые горы, заросшие в распадках кустарником, слева - обрыв. Ниже тянулись другие террасы, а в самом низу полоса пляжа, омываемого пенистым прибоем.
- Смотри, Марфенька, а ведь это та пирамидка из камней, о которой рассказывал Яланов, - первым заметил Иннокентий.
Действительно, в конце долины на фоне синего неба высилась каменная пирамидка, но рядом с ней четко выделялся крест.
- Там уже чья-то могила! - воскликнула я.
- Яланов о ней не говорил, - удивился Иннокентий.
Да, это оказалась могила. Железная дощечка, прикрепленная к ясеневому кресту, коротко сообщала на английском языке - мне прочел и перевел Иннокентий:
Устли Фланаган. Матрос с корабля "Джон Биско",
род. в 1941 г. в Дублине. Ум. в 1973 г. на острове Мун.
Покойся с миром, моряк!
- "Джон Биско"… это судно английской антарктической экспедиции, - вспомнил Иннокентий, - как они сюда попали? Как погиб этот бедняга?.. Они назвали остров - Мун.
- Что это значит по-русски? - спросила я.
- Мун - это Луна.
- Смотри, Иннокентий, а ведь остров похож на молодую Луну. Посмотри отсюда - полумесяц!
- Я уже заметил это. Могилу будем рыть здесь.
…И я еще раз проделала этот путь, уже за гробом Лены Ломако.
Кроме Настасьи Акимовны, которая не могла встать, все проводили Лену в ее последний путь.
Кричали чайки, как плакали, шумел океан, солнце зашло за тучи, похолодало. Быстро вырыли могилу, сменяясь поочередно, взглянули последний раз на Лену - она словно спала, - заколотили крышку и опустили в могилу гроб. Бросил каждый по горсти земли, и этот стук о крышку гроба больно отозвался в сердце.
- Спи, бедная девочка, - тихо произнес дядя, держа в руках шляпу. Ветер развевал его седые волосы.
- Прощай, Лена. Прости, - сказал Харитон угрюмо.
- Не беспокойся о братике, я буду Костику старшей сестрой, - обещала я и подумала, что хотя умерла она рано, но уже успела изведать темные стороны жизни. В тот грустный час я поклялась себе сделать жизнь Костика умной и светлой.
Мужчины засыпали могилу, оформили лопатами холмик, а мы с Миэль положили на него ветви пихты, ели и можжевельника.
Капитан Ича, постаревший почти до неузнаваемости, отвернувшись, вытер глаза.
Я подняла несколько упавших хвойных веток и положила их на могилу ирландца.
Постояли с обнаженными головами, затем подошли к каменному обелиску, на котором было четко выведено:
В марте 1950 г.
здесь побывали советские рыбаки
с судна "Зима".
Остров объявляется советским.
- Цела! - вскричал потрясенный Анвер Яланов. - Простояла четверть века. А судна того уже нет. И людей многих уже нет в живых.
Медленно двинулись мы в обратный путь.
Обросшая ракушками и водорослями "Ассоль" прочно стояла на земле, ждала нас, как родной дом.
Миэль и я пошли на камбуз, помочь Валерке приготовить ужин.
Поужинали, помянули добрым словом Лену Ломако и рано разошлись по своим каютам спать. Измучены все были до крайности. Утром нам дали поспать до девяти часов, вместо обычного подъема в семь. Половина десятого в кают-компанию был подан завтрак, а на десять в той же кают-компании назначено общее собрание.
Перед собранием я забежала на минутку к Настасье Акимовне и расцеловала ее. Но когда я разглядела ее; сердце у меня екнуло. Она была в тяжелом состоянии, более тяжелом, чем я думала… Лежала слабенькая, исхудавшая. У нее всегда были такие веселые голубые глаза, круглое полное румяное лицо, а теперь черты лица заострились, глаза запали и потемнели, и эта бледность, когда бледно не только лицо, а и шея и руки…
- Наверное, я не поднимусь, - проговорила она с горечью, - Ича так страдает…
Она нерешительно посмотрела на меня, и глаза ее наполнились слезами. Лицо искривилось. Ее тошнило. Я вытерла ей лицо, дала воды.
- Я позову дядю, - сказала я, испугавшись.
- Он был… зайдет еще. Это все ураган наделал. Когда судно тряхнуло и меня сбросило на пол, внутри у меня что-то лопнуло… Доктор-то делает все, что можно, да только… Слышь, Марфенька… по-моему, умру я!
- Да что вы, милая, хорошая! Не думайте так! Вы поправитесь. Пройдет время, и силы восстановятся. Все будет хорошо.
Мы все вас так любим. А сейчас я позову дядю. Если я вам буду нужна, велите меня позвать. Я буду за вами ухаживать.
Я еще раз поцеловала ее… и стремглав побежала за дядей. Но дядя уже шел к ней.
Собрание открыл Барабаш и предоставил слово начальнику экспедиции. Капитан сел в сторонке и смотрел в пол. Выглядел он мрачным и угнетенным. Похоже, что он не спал и эту ночь, чувствуя себя виноватым во всем: и в болезни жены, и в смерти матроса Лены Ломако, и даже в том, что случилось с "Ассоль". Неловко чувствовал он себя: капитан судна, пожизненно отведенного в "сухой док", который никогда не заполнить водой, разве что повторится роковое стечение обстоятельств, но тогда корабль безусловно погибнет.
Как его убедить, что в разыгравшейся трагедии он совсем не виновен?
Иннокентий был предельно краток. Напомнив нам задачи экспедиции - научный поиск Течения и подробное изучение его, к которому мы едва приступили, он сказал:
- Поскольку нет никакой возможности вывести "Ассоль" на воду, то будем изучать течение с острова Мун.
Иннокентий коротко, но доходчиво обрисовал конкретные научные задачи, которые мы можем решить, находясь на острове. Работы будет много, так что надо всем подтянуться. К работе приступим немедленно. Затем слово взял капитан Ича. Меня вдруг бросило в жар: я подумала, что все эти месяцы в океане на любом собрании первым, естественно, всегда выступал капитан. А сегодня власть как бы перешла к Иннокентию, как будто капитан "Ассоль" уже не был больше капитаном. Но ведь его никто еще не снимал, и "Ассоль" существовала. Нехорошо, что и Барабаш и Щеглов забыли об этом.
Не знаю, задело ли это Ичу, по-моему, он был и выше этого да и не до самолюбия ему было.
Негромко и спокойно он сказал, чтоб к научным работам приступили дня через два, так как сейчас он объявляет аврал, который потребует участия всего личного состава корабля.
- Какой аврал? - удивился Иннокентий.
- "Ассоль" здесь, на суше, как бы парализована, - пояснил Ича, - возможность стянуть судно на воду полностью исключена. Необходимо срочно принять меры для пуска и поддержания в действии важнейших устройств и механизмов судна. Прежде всего необходимо обеспечить питание судовых механизмов и котлов водой. Тогда "Ассоль" будет жить, пусть на земле… Будет отопление, тепло, свет, оживут приборы. Батареи, которыми мы сейчас пользуемся для освещения, скоро сядут…
Все смотрели на капитана с недоумением, Иннокентий понял:
- Ручей! Я вчера подумал об этом…
- Да, ручей. Будем перегораживать русло. Боцман, подготовь лопаты, ведра, доски - все, что нам понадобится для плотины. У нас там есть запас рукавиц, давай их. Пригодятся. И сапоги…
На этом собрание закончилось, начался аврал. На "Ассоль" остались Миэль, на которую возложили обязанности кока, и дядя возле Анастасии Акимовны.
Капитан уже выбрал место, когда мы еще спали, для плотины и теперь живо распределил обязанности. Харитон, Валерий, Шурыга и Ефим Цыганов рыли канаву для основания плотины, другие заготовляли камень, благо камней на острове Мун хватало. Третьи подтаскивали щебень и гальку. Мы с Барабашем таскали на самодельных носилках ракушки. Скоро их уже высилась громадная куча, но это была лишь сотая часть того, что нам понадобится.
Руководил работой капитан, но он и сам таскал камни, рыл землю, показывал, где что делать.
Сказать, что работа кипела, слишком слабое выражение. Не припомню за всю мою жизнь, чтоб люди работали с таким увлечением, как на этом аврале.
К обеду основание плотины было готово, рыть особенно глубоко не пришлось, так как у ручья было скальное основание.
Миэль накормила нас супом из мясной тушенки и ленивыми варениками, обещав к ужину блины.
После обеда приступили к возведению самой плотины. Мы ее закруглили, получилась каменная подкова. Она росла и росла - каждый слой камня обильно засыпали галькой и ракушками. К вечеру все так устали, что с ног валились, но настроение было хорошее - поработали всласть, и, главное, на земле!
Плотина была почти готова, за исключением середины, куда, сердито бурля, устремился ручей. Он фыркал, как рассвирепевшая кошка, и сбивал с ног. Меня перенес Иннокентий.
- Хорошо поработали, - сказал капитан, - завтра заложим трубу для спуска воды и закроем перемычку. Боцман, подбери трубу пошире.