То, что он сказал, было правдой. Мы все как-то сжились за это время. Вместе работали, вместе ели, вместе отдыхали. Не то что на "Дельфине", там для экипажа корабля была своя столовая, а научные работники ели в кают-компании. Я знала, что и Шурыга будет по нас скучать и не скоро сживется с новой командой, чужим капитаном.
После обеда на остров Мун обрушилось целое нашествие. Наверно, с "Дельфина" были спущены все шлюпки. Они подходили одна за другой, подвозя доски, ящики, тюки, бочки и людей - молодых с бородами и пожилых, гладко выбритых. Первым долгом они бежали смотреть и фотографировать "Ассоль", гордо стоящую за добрый километр от кромки воды. Затем перетащили к "Ассоль" грузы и накрыли их брезентом. Потом принялись ставить для себя утепленные палатки, выбирая места повыше. Мальшет и Дружников уехали на одной из своих шлюпок, захватив с собой капитана Ичу и Барабаша. Иннокентий предложил мне пройтись.
С момента "приземления" на остров Мун впервые мне так просто предложили прогуляться, словно по Красной площади или по нашему Комсомольскому проспекту.
Мы спустились по штормтрапу и направились в сторону, противоположную кладбищу, где я еще не успела побывать.
Уходя, я оглянулась. На палубу вышел Сережа и расстроенно смотрел нам вслед. У меня невольно сжалось сердце. Теперь-то я понимала, каково ему. Я было хотела помахать рукой, но сообразила, что он может воспринять это как насмешку.
Й я была рада, что Иннокентий не взял меня под руку, пока мы не скрылись за скалами.
Теперь, когда я уже понимала, что останусь работать на острове Мун, я с каким-то острым и грустным любопытством смотрела вокруг.
Дикий и мрачный остров. Но было в нем что-то величественное. Скалы сложены серым мрамором, пронизанным черными полосами. Мыс, ограничивающий бухту с северо-запада, круто обрывался к синей воде. Мы шли террасой, по которой, журча, текли ручьи, прозрачные и холодные.
По скользким камням мы перешли ручей и увидели подъем к вершине острова, который можно было одолеть. Мы улыбнулись друг другу и, не сговариваясь, стали карабкаться вверх. Лезли мы больше часа, но зато какой вид! Остров действительно напоминал серп луны на огромном и глубоком, как небо, океане! А над нами громоздились к самым облакам уже совсем неприступные утесы. Каменные уступы сплошь пестрели черным и белым - чайки, кайры, топорки, бакланы. Птичье население при виде нас поднялось в воздух. Они так пронзительно кричали и хлопали крыльями, что чуть не оглушили нас. В глазах зарябило, замельтешило, я со смехом ухватилась за Иннокентия. Только кайры хладнокровно остались на своих местах. В черных сюртуках и ослепительно белых манишках, они походили на важных господ с торжественного банкета.
Это был птичий базар, который я так мечтала увидеть, живя в Москве. Мы спустились немного ниже, и потревоженные птицы постепенно успокоились.
Дул ветер с юга. Мне стало жарко, я сняла шерстяную косынку и расстегнула пальто. Иннокентий смотрел на меня и счастливо улыбался. Он тоже снял свою куртку и остался в пестром джемпере, а куртку расстелил на камень, и мы на нее сели.
- Как хорошо! - вздохнула я, оборачиваясь к нему.
Мы обнялись и некоторое время сидели молча… Собственно, не сидели, а целовались. Но я почувствовала, что он хочет мне что-то сказать и не знает, как начать. Не решается.
- Рассказывай же, пригласили тебя на "Дельфин"? - помогла я ему.
- Откуда ты знаешь?
- Они как будто умные люди. Какую же работу тебе предложили?
- Начальником гидрологического отряда. Отсюда "Дельфин" отправляется во Владивосток, запастись всем необходимым для долгого плавания. И затем будут самым подробным образом изучать наше Течение, а потом его аналог (или продолжение?) в южном полушарии. Плавание рассчитано года на два.
- Надеюсь, ты согласился?
- Я откровенно рассказал Мальшету о наших отношениях и просил работы для тебя, поскольку жену в экспедицию брать не полагается.
- Работы мне нет?
- Метеорологи у них с высшим образованием… Радистов полный состав. Есть только вакансия буфетчицы.
- А-а…
Теперь мы действительно долго молчали. Затем Иннокентий произнес упавшим голосом:
- Давай оба останемся на острове Мун. Согласна?
Я несколько раз поцеловала его и попросила выслушать меня спокойно.
- Насчет тебя, Кент, вопрос решен, ты должен принять это назначение. Я бы никогда себе не простила, допусти я такую жертву с твоей стороны. Я была бы глубоко несчастна. Ведь поиски течения - это твоя идея.
- И Мальшета тоже!
- Вы оба одновременно открыли его "на кончике пера". Как славно, что они признают это! Какой хороший человек Мальшет. Немедленно соглашайся, сегодня же, это - твоя радость, твое дело.
- Значит, ты согласна работать буфетчицей?
- Я останусь на острове Мун. Здесь мое дело.
- Марфенька!
- Выслушай меня, прошу! Ты знаешь, как я тебя люблю. Но даже ради самой большой любви нельзя перечеркивать самого себя… Иннокентий, как ты мог предложить мне работу буфетчицы?!
- Почему такое пренебрежение к труду буфетчицы?
- Пренебрежение? Не то… Но у меня есть моя профессия, любимая, к которой я готовилась столько лет. Здесь, на острове, я смогу полностью проявить себя, узнать, на что я способна.
- И спокойно расстаться со мной…
- Споко… - мне перехватило горло, и я отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы.
- Прости меня, Марфенька, я понимаю тебя. Он привлек меня к себе и дал выплакаться.
- Не плачь! Ты моя жена навеки. Пусть будет, как решишь ты. За это время я оформлю развод, и ты будешь моей женой.
- Если ты меня не забудешь.
Как волну забывает волна,
Ты мне мужем приветливым будешь,
А я буду твоя жена,-
процитировала я, все еще сомневаясь в своем счастье.
- Это из "блистающего мира"?
- Да. Слушай, Иннокентий, если ты действительно хочешь, чтоб я была твоей женой… Не перебивай. Зачем же ждать развода?
- Ты, Марфенька, доверчива и щедра в своем чувстве. Но я не должен, не имею права пользоваться этим.
Возвратились мы с прогулки уже в сумерки. Дядя ждал нас на палубе.
- Как же вы решили? - обратился он к Иннокентию.
- Марфенька решила, - поправил его Иннокентий и рассказал о нашем решении.
- Марфенька - умница! - одобрил дядя и повернулся ко мне: - Значит, ты остаешься работать на острове?
- Да, дядя. А ты?
Дядя улыбнулся как бы самому себе. "В усы", сказала бы я, будь у него усы, но дядя всегда тщательно выбрит.
- Разве я тебя оставлю, родная моя девочка? Тем более что здесь требуется врач. А я еще и ботаник. Буду в свободное время изучать флору острова.
- Значит, остаемся оба!
Иннокентий больше ничего не сказал, ушел к себе.
За ужином я объявила своим, что остаюсь на острове, и передала Барабашу заявление. Мы все здесь же, в кают-компании, написали заявления и отдали их Барабашу.
На другой день работы развернулись полным фронтом.
Бородачи в клетчатых рубашках, старых джинсах и телогрейках вместе с матросами делали на террасе, ведущей к кладбищу, взлетно-посадочную полосу для самолетов. (Ура, ура, значит, у нас будет регулярная почта!) Строительные рабочие собирали научные павильоны, и, забегая вперед, скажу, что они построили нам пекарню и даже баню с парилкой, хотя на "Ассоль" были души. Кстати, "Ассоль" обложили камнем и забетонировали… Получился дом-корабль на каменном фундаменте. Хотя я понимала, что это для нашего блага, но без слез не могла смотреть на скованную камнем "Ассоль".
А несколько плотников, в том числе наш Яланов, сооружали вдоль гранитной стены, у которой приютилась "Ассоль", деревянную лестницу на… четыреста ступеней.
Вы спросите: куда лестница? Зачем? Это на случай цунами. Если нам придется удирать от волн высотою двадцать метров. Вертолет с "Дельфина" (у них был собственный вертолет!), облетев остров, обнаружил на самой вершине небольшое плато, вдавленное, как чаша вулкана. На этом плато установили автоматическую метеостанцию и направленные антенны (на Москву и на Владивосток), а также актинометрический и аэрологический павильон и запасное общежитие, просторное и низкое, по типу землянки, чтоб не снесло ураганом. Экипаж "Дельфина" и обедал здесь же на острове (кухня в специальной палатке). Нас тоже прикрепили на питание к ним, так как были на учете каждая пара рук и наш кок Валерка вкалывал на самой "верхотуре", куда их каждое утро переносил вертолет. Лестница-то еще только строилась!
Я работала вместе с Мишей Нестеровым и Харитоном - мы оборудовали метеорологическую площадку неподалеку от "Ассоль" и устанавливали приборы. От приборов-датчиков к самописцам, установленным в лаборатории "Ассоль", на столбах протянут пучок проводов. Это, конечно, проводил наш электрик Говоров. А затем я бежала в радиорубку и принимала, а затем передавала радиограммы. Сережа работал на установке радиомачт там, на "крыше" острова Мун.
А возле обелиска с датой открытия острова уже развевался на тонком металлическом шесте голубой вымпел. На нем герб Советского Союза и надпись "Станция Луна".
Работали все до упаду, не менее двенадцати часов в сутки, а ученые и того больше. Им надо было установить геодезические знаки… Скажете, ну и что? А вот что: это вам не равнина под Москвой или Рязанью! Тяжелейшие части этих самых геодезических знаков из досок, бревен требовалось затащить на самые что ни на есть высокие скалы над бухтой и по всему острову. На скалах установить их в виде пирамиды, на ней зацементировать марку знака, а основание пирамиды так укрепить тяжеленными камнями, чтоб никакой ураган не сдул, никакое цунами не смыло. Это делала группа гидрографов, но им помогали и из других отрядов.
А Мальшет торопил с отплытием. Он издал приказ по экспедиции, что подъем флага на новой станции назначается на 21 марта, а 22 марта "Дельфин" уходил.
Все же профессор заботился о нас, о тех, кто оставался на острове. Перед отплытием он передал нам все мясо, а так как нам негде было его хранить, то пожертвовал один вагон-рефрижератор из двух, установленных на палубе "Дельфина".
Каждый вечер несмотря на усталость, мы с Иннокентием уходили куда-нибудь подальше от людей и возвращались поздно. Дни срывались и улетали стремительно, словно их подхватывало ветром, и до нашей разлуки их оставалось все меньше. И если сначала мы считали недели, потом дни, теперь я с отчаянием думала, что вот скоро останутся считанные часы…
Однажды Иннокентий сказал:
- Мне кажется, Марфенька, что ты не веришь моей любви. Это угнетает меня. Я не могу понять почему? Легкомысленным меня не назовешь…
Мы сидели на площадке недостроенной лестницы. Запах свежепиленого дерева перебивал соленый запах океана. Небо над океаном было затянуто тучами. А на острове там и сям тепло светились огоньки. Остров Мун не был больше необитаемым.
- Быть твоей женой - это такое счастье! Лишь потому мне как-то не верится. Я и во сне всегда тебя теряю, ищу и не нахожу. Мне не верится, что в жизни бывает такое идеальное счастье.
- Как странно… Не верить в счастье… Это не похоже на тебя. Ты отнюдь не пессимистка. В тебе столько юмора, жизнерадостности, Марфенька! Любимая моя!..
Я взяла руку Иннокентия и прижалась к ней щекой.
Последние дни перед нашим прощанием я находилась как в тумане.
Торжественный день поднятия флага прошел для меня словно во сне. Митинг провели утром у плотины. Выступали с речами. Особенно хорошо говорил профессор Мальшет. Но я никак не могла сосредоточиться. Экипаж двух кораблей - около двухсот человек - слушал затаив дыхание. А в паузы врывались пронзительные крики чаек и свист ветра. Погода начинала портиться. Солнце плотно затянули тучи. Стал накрапывать дождь.
Потом флаг легко пополз вверх и все кричали "ура!".
На этот вечер мы все были приглашены с ночевкой на "Дельфин". Нас ждал большой банкет.
Разоделись мы кто во что горазд, нам подали катер. Шуры-га, Мартин Калве, двое матросов и капитан Ича уезжали с вещами - насовсем.
Наш капитан отказался наотрез от должности штурмана на "Дельфине". Сказал, что возвращается домой в Корякский национальный округ и будет капитаном промыслового судна.
Мартин Калве дулся на всех, хотя мы ни в чем перед ним не провинились: его не пригласили на вакантное место штурмана.
Капитан Шалый провел нас по всему кораблю. Мы были поражены его величиной, отделкой, удобствами, прекрасными лабораториями. У каждого научного работника была отдельная каюта, чтоб ему никто не мешал думать.
Потом нас - экипаж "Ассоль" - собрали в кают-компании, и Мальшет прочел список сотрудников станции Луна. С каким вниманием прослушали мы этот список, как волновались! Хотя, собственно, чего нам было волноваться…
Мы сидели здесь все восемнадцать человек, но на станции должны были остаться лишь одиннадцать… И мы были очень удивлены, что в списке оказалось двенадцать. Кого-то из нас Мальшет отстоял. Еле отстоял. Но мы так и не узнали - кого именно.
На оглашение списка мы ответили аплодисментами, Мальшет еще раз горячо поздравил нас с открытием станции. Напомнил о ее мировом значении и о конкретных задачах, о том, что если ученым понадобится использовать весь вспомогательный состав, вплоть до кока, на тех или иных научных наблюдениях, то отговариваться не придется. Как я поняла, Мальшета беспокоило, что мало научных работников, а план работ огромен.
- Не беспокойтесь, Филипп Михайлович, поможем! - успокоил его улыбающийся Харитон.
Сегодня мы впервые видели его не в морской форме (уже не боцман), а в новом сером костюме, белой сорочке и широком галстуке: теперь он - заместитель начальника станции!
Затем Филипп Мальшет пригласил нас в столовую. В кают-компании у них обедал лишь ведущий состав, и для такого торжественного и многолюдного банкета помещение было слишком мало. Все не торопясь, весело переговариваясь, потянулись в столовую.
Я шла рядом с Иннокентием. Он был в черном костюме, белой рубашке, галстуке с абстрактным рисунком - что-то синее, белое, черное. Я надела шелковую, черную в белую крапинку длинную юбку и нарядную белую блузку. На шее, как всегда, - ожерелье из опалов. Сильно отросшие волосы я распустила по спине, расчесав их чуть не сто раз гребенкой. Кажется, я в этом наряде особенно понравилась Иннокентию. Чуть-чуть повеселев ("праздновать так праздновать"), шли мы с Иннокентием под руку по корабельному коридору…
И вот я увидела идущую нам навстречу красивую девушку, она была до того похожа на Ларису, что я чуть не вскрикнула от удивления.
Но если в жене Иннокентия была какая-то вульгарность, дешевка, то здесь все было в меру, все изящно. Умные, живые и лукавые карие глаза, нежная смуглота кожи, темные густые волосы, умело и модно уложенные на затылке.
Девушка остановилась так внезапно, словно ее толкнули, и я услышала сочный, удивительно приятный голос:
- Иннокентий! Ты…
- Дита! - радостно воскликнул Иннокентий. - Ты здесь? Мы остановились. Начались приветствия, рукопожатия.
- Познакомьтесь: Дита Колин. Марфенька Петрова… Дита подала мне руку, такую же горячую, с огрубелыми ладонями, как моя.
Мне показалось, что в лице девушки что-то дрогнуло.
В столовой Дита села рядом с Иннокентием, так как ей, естественно, хотелось поговорить со старым знакомым. Пока все рассаживались, смеясь и шутя, передавали друг другу закуски, кто-то разливал вино. Дита расспрашивала Иннокентия о его делах, об общих друзьях. Они, как я поняла, вместе работали в каком-то институте.
- А как ты попала на "Дельфин"? - перебил ее Иннокентий.
- Я работала с профессором Мальшетом и давно мечтала об экспедиции…
- Почему же я не видел тебя на острове?
- Я как раз простудилась в эту бурю и не сходила на берег. А как твой мальчик… Юрий? Что дома?..
- Юрка здоров, с осени идет в школу… Я расскажу тебе потом подробнее…
Ну конечно, времени у них впереди много - целых два года!.. О, как вдруг стало нехорошо у меня на душе! Как скверно все выглядит со стороны. Как мне плохо! Как все, все у меня плохо! И папа умер…
Иннокентий обернулся ко мне. Глаза его расширились.
- Марфенька, тебе дурно? Дорогая моя… Надо же. Должно быть, у меня было совсем помертвевшее лицо, так как Иннокентий вконец расстроился. А вокруг смеялись, острили, провозглашали тосты, чокались, одной мне было так невыносимо плохо, и, честное слово, это была не только ревность, но и муки совести. Пусть семьи фактически не было, но раз был Юрка, то все же я как бы разбивала семью. И уж совсем ни к чему появилась на пароходе эта Дита Колин - улучшенный вариант Ларисы. Почему-то ведь Иннокентий увлекся Ларисой, любил ее… И если бы она была умнее, добрее, тоньше - это чувство, конечно же, не прошло бы.
Возможно, он опять инстинктивно потянется именно к такой вот женщине… похожей на Ларису, но лучше, обаятельнее, умнее. А меня он совсем не любит… Обманывается сам и невольно обманывает меня. Его чувство ко мне - это лишь жажда душевного тепла, доверия, участия, чисто женской нежности… А больше ему ничего от меня не надо. Иннокентий испытывает ко мне все, что только может испытывать брат или друг, все - кроме страсти. Но тогда это тоже еще не любовь.
…Внезапно Иннокентий поднялся с бокалом оседающего шампанского в руке. Все с любопытством оборотились к нему. Я поймала встревоженный взгляд дяди. Он сидел напротив, рядом с Ичей.
- Дорогие друзья… - начал Иннокентий таким странным, взволнованным голосом, что многие насторожились, и вдруг стало тихо-тихо. - Друзья, которых я оставляю на острове Мун, и друзья, с которыми мне плавать два года, и ты, дорогой Ича! Сегодня за этим столом провозгласили столько добрых и славных тостов - за Россию, за океан, за науку, за дружбу…
А теперь я прошу вас, милые друзья, выпить за Марфеньку Петрову. Пусть этот вечер будет как бы нашей помолвкой. Мы с ней расстаемся на долгих два года. Так требует наше дело. А также мои семейные обстоятельства. Но мы любим друг друга, и прошу каждого, кто дружески относится к нам с Марфенькой, выпить за нашу любовь.
Что тут поднялось! Кто тянулся к нам с бокалом, кто хлопал в ладоши, кто что-то кричал. Лиза подбежала и крепко поцеловала меня. Миэль тоже. Мальшет расцеловал нас обоих, потом все пили за нас.
Долго длился этот веселый банкет, но не все могли радоваться. Сережа Козырев был угрюм. Глубоко задумался дядя. Харитон явно был не в духе и растерянно посматривал то на меня, то на Сережу, к которому он очень привязался.
Но и я не могла радоваться. Смутно было у меня на сердце. Непонятно, совестно как-то…
Я, конечно, поняла, почему Иннокентий неожиданно даже для себя объявил о нашей любви: он хотел успокоить меня, вселить уверенность. Не знаю… У меня мысли путались.
- Выйдем на палубу? - шепнул мне Иннокентий. - Сначала иди ты, потом я выйду.