Видно, ему действительно хотелось поговорить со мной, так как на следующий день, к огорчению студентов, не прикоснулся не только к водке, но и к пиву. И даже в карты не играл, простоял весь день в коридоре у окна. На приглашение студентов "перекинуться в картишки" отвечал глухим ворчанием.
Они тоже скисли и теперь отсыпались.
Не знаю, что это были за "студенты", но они не спорили, не философствовали - ни единого слова о науке. Я таких студентов никогда не встречала. Может быть, они только выдавали себя за студентов?
Перед вечером, когда наши попутчики вышли из купе, Харитон сказал:
- Я сегодня и капли в рот не брал. Нашла тоже "алкоголика" - в море-то месяцами не выпьешь.
- О чем вы хотели со мной говорить?
Мы сидели на нижних полках по обе стороны столика и смотрели в окно на мелькающие лиственницы и кедры.
- Я рад, что вы будете жить в Бакланах. Нет, погоди, я не собираюсь приударить за тобой. Дело в том, что вы… Ничего, если я перейду на "ты" - не привык я девчонок "выкать".
- Мне все равно, как хотите.
- Так вот, дело в том, что ты очень похожа на жену моего брата. Кем она мне приходится, до сих пор путаю. Сестричкой я звал ее…
- Она… умерла?
- Что ты, господь с тобой. Она жива и здорова. Работает на Севере в опытном лесничестве. Таисой ее звать. Я почел за лучшее уехать… И вот ты едешь в Бакланы напоминать о ней. От судьбы своей, видно, не убежишь. Показать карточку?
- Покажите.
Харитон достал чемодан и, пошарив в нем, протянул мне пачку фотографий в черном светонепроницаемом конверте. Хоть бы я не была, на нее похожа, на эту Таису! Зачем мне это? Зачем это ему? Я долго рассматривала фотографии. Она была похожа и не похожа на меня. Я не такая скуластая, и глаза побольше, но тоже глубоко посажены. Харитон сказал, что глаза у нас одного и того же цвета, серо-зеленого, "кошачьего", что я "малость покрасивше" буду, но выражение лица одинаковое, "что-то беззащитное такое".
Я возмутилась:
- Это я беззащитная? Беззащитные едут в соседнем купе. Сразу поддались - вино, карты…
- Нет, эти сумеют за себя постоять. В карты-то они лучше меня играют и водку пили не впервой. Они ж только и ждали, чтобы кто-нибудь там организовал им привычное времяпрепровождение. Но в рот им пальца не клади. Ты же, как и Таиска, - беззащитная. Перед злом не согнешься, не пойдешь на поводу, но себя грабить дашь. Может, я не умею сказать, образование у меня путаное… Душу ты не дашь ограбить, нет, а кусок пирога у тебя унесут из-под носа.
- Никаких "пирогов" мне и не надо. А любимую работу как можно у меня отнять? Я ничего не боюсь.
- От неведения и не боишься. От чистой совести… Харитон сказал это так грустно, что мне невольно стало его жаль. Сейчас в его лице не было той дерзкой ухмылки, приклеенной как бы навсегда. Наоборот, он казался растроганным и доверчивым.
- Так ты не боишься жизни, - медленно повторил он, - а жизнь не такая уж простая штука. Иногда человек сам себя боится. Не встречала, поди, таких?
- Не знаю.
- Значит, ты храбрая, никого и ничего не боишься. И зла не боишься?
- Зла не бояться надо, а уничтожать его, как мертвое.
- И ты уничтожаешь?
- Нет еще. Пока я не сталкивалась… со злом.
- Может, не поняла, - Чугунов ласково похлопал меня по руке. - И то дело.
Вошли наши попутчики, и разговор на этом прекратился. Харитон Чугунов мне по-прежнему не нравился. Я не верила ему и была с ним настороже.
В Хабаровске студенты (если это были студенты) вернули Харитону карты и, попрощавшись, сошли с поезда.
Вечером я стала расспрашивать Чугунова о городе Бакланы.
- Город как город. Рыбой пахнет и водорослями. Туман часто. Ветры. Океан бушует. Ресторан есть, "Океан" называется. Два кино - "Космос" и "Океан", не считая тех, что при клубах. Главная улица - Океанская. Вулкан видать, из него дым идет. В бухте всякие пароходики пыхтят, мелкота больше. Бывает, останавливаются и большие корабли, те на рейде. Все как положено: причал, маяк, консервный завод, кирпичный завод, рыбокомбинат. Верфи имеются для ремонта судов. Школы, мореходное училище. Чего еще тебе? Библиотека, конечно, поликлиника, больница, роддом.
- А морская экспериментальная станция? Я объяснила ему, где буду работать и кем.
- Да ну?! Что же сразу не сказала. Есть такая станция, не в самих Бакланах, за маяком. Директор там женщина - Щеглова. Бо-ольшой ученый, депутат Верховного Совета. Умная, добрая, справедливая, на чужую беду отзывчивая. Тебе повезло, что направили к Щегловой. А жаль…
- Почему?
- Я бы шефство над тобой взял…
- Еще чего! - Я пожала плечами.
- Не то слово, конечно, ты - самостоятельная девушка. Но все-таки одна Сиротка. Я бы и заступился в случае чего. Защиту тебе оказал. Но если к Щегловой - так она сама в обиду не даст.
- Не так я беспомощна, как вам кажусь.
- А почему ты меня на "вы" зовешь?
- "Ты" говорят только близким. Харитон задумчиво смотрел на меня.
- А кто знает… может, еще и пригожусь тебе, - сказал этот странный человек.
Во Владивостоке я тепло распрощалась со своими попутчиками. Старички дали мне свой адрес, на случай, если придется заночевать во Владивостоке. Просили написать, как устроюсь. А мы с Чугуновым сразу направились на морской вокзал. Поставив меня в очередь в кассе, Харитон зачем-то пошел в контору, откуда вернулся сияющий, схватил мой и свой чемоданы и, скомандовав "пошли", быстро направился к причалам.
- Везучая ты, - сообщил он на ходу, - "Ассоль" сегодня отходит в шесть вечера. Это бывший китолов, а теперь будет ихнее судно, экспериментальной станции. Будут еще ремонтировать да переделывать его из китолова в научно-исследовательское. Ты же к ним едешь работать - заберут. Может, и меня заодно, если место в кубрике найдется. Капитан там - коряк, мировой парень Никита Алексеевич Ича. Добряк. Но всем заправляет Иннокентий Щеглов. Молодой, а строгий. Как раз сын Щегловой, к которой ты едешь работать.
- Так, может, неловко? Скажут, билета жалко купить.
- Иди, тебе говорят. Богачка какая. Пассажирские-то пароходы у нас не останавливаются.
Пришлось идти, а вернее, бежать, так как, едва я переходила на нормальный шаг, Харитон, высокий и жилистый, стремительно удалялся с обоими чемоданами.
Я запыхалась, в легких саднило, ветер, горячий и соленый, развевал волосы, закрывая глаза, лицо. Мимо проносились причалы, корабли, люди, машины. Полнеба загораживали краны - шла погрузка, разгрузка. Остро пахло морем и бензином.
А когда я совсем уж задохнулась, перед нами предстала "Ассоль"…
Кораблей я видела множество - ведь отдыхать мы с отцом ездили только к морю. Но такого красивого изящного кораб-398
лика я не видела еще никогда. На фоне огромных океанских судов, танкеров, рефрижераторов, теплоходов, рыбопромысловых плавучих баз, пассажирских лайнеров, толпящихся у владивостокских причалов и на рейде, "Ассоль" выглядела почти игрушечной.
Я остановилась как вкопанная, забыв и о Харитоне и обо всем на свете, и, как говорится, пожирала глазами кораблик.
Белоснежный корпус, только алые выпуклые буквы "Ассоль", белая палуба, белые высокие мачты. Но что меня поразило - сама линия очертания судна, пропорциональность всех его частей, непередаваемое изящество всего облика.
Бегущие в вышине облака то заслоняли солнце, и на кораблик ложилась тень, то расступались, и тогда на "Ассоль" проливалось солнце.
Поразил меня и флаг - никогда не видела такого, - семь звезд на синем фоне.
Затем я почувствовала чей-то взгляд и невольно обернулась. На палубе стоял Иннокентий Щеглов - да, я его сразу узнала - и с любопытством смотрел на меня. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, потом к нему подошел Харитон и стал что-то говорить, указывая в мою сторону. Видимо, просил, чтоб меня взяли на борт. Мне стало неловко, и я, отвернувшись, села на чемодан. Сердце у меня колотилось, будто я взбежала без остановки на десятый этаж. Так вот он какой, Иннокентий! Совсем не такой, как на фотографии, и бесполезно пытаться его описать, все равно не сумею. Никогда я не видела такого лица - не было в мире человека, на которого он походил бы. И не в красоте было дело, хотя он был красив, а в его своеобразии. Он был таким непохожим, будто пришел из тридцатого или сорокового века. Подошел Харитон:
- Пошли. Разрешили оба: и капитан и начальник экспедиции. Я просил лишь за тебя, но капитан сам предложил и мне. Кубрик-то у них почти пуст. Китоловы уже работают на других судах, а новую команду еще не набрали. У них даже боцмана нет.
Капитан мне сразу понравился. Невысокий, коренастый коряк с добродушным лицом и узкими черными глазами. Он снял фуражку с крабом и, улыбнувшись мне, сказал матросу.
- Девушку - в каюту кока устрой, а Чугунова к себе в кубрик.
Спускаясь вниз, я осведомилась не без опаски:
- Я буду вместе с коком? Харитон рассмеялся:
- Одна. Кок - в капитанской каюте… Жена она ему - Настасья Акимовна. Первый рейс делает.
Харитон еще раз ухмыльнулся и ушел в кубрик. Я осталась одна. Каюта была крохотной, зато отдельная. Уютная. Я села на койку. Чемодан и сумка лежали на полу. За иллюминатором поднималось и опадало Японское море. В небе сверкали огромные кучевые облака, похожие на горы с вечным снегом.
Я задумалась. Как-то там мама Августина?
Что ждет меня на Камчатке? Страна гейзеров и вулканов… Беспокойная земля, омываемая океаном, беспокойные, должно быть, и люди! Как там мой новый друг Рената? Она теперь жила в моей родной Москве, а я буду жить на ее любимой Камчатке. Я долго сидела в своей каюте, облокотившись подбородком на руку, и мысли наплывали рассеянно, закрывая одна другую, как облака.
Но о чем бы я ни думала, передо мной стояло насмешливое, нервное лицо того, кого я первым увидела на палубе.
Я открыла чемодан, вытащила платье, которое не мялось, джемпер. Потом достала записную книжку. Там были записаны разные афоризмы, цитаты, пословицы вроде: "Не вся правда - та же ложь". Раскрыла ее наугад и прочла:
"Так они разошлись, чтоб никогда больше не встретиться в жизни; одинаково тоскуя, любя, одинаково оставаясь верным своим мечтам о прекрасном".
"И так они разошлись, чтобы больше не встречаться, - и оба жаждали любви, оба отвергали ее, оба схоронили глубоко в сердце призрак утраченной красоты".
Когда года два назад я сделала эти выписки из романа Драйзера "Гений", меня заинтересовало одно: как меняется мысль автора у двух разных переводчиков. Я сделала вывод, что надо самой изучать языки и читать книги в подлиннике.
А теперь… теперь это показалось мне зловещим предсказанием. И вспомнила слова Ренаты, сказанные мне на прощание:
"Марфенька, постарайся не влюбляться в моего брата. Кроме страданий, это ничего вам обоим не даст".
Я немного стеснялась и вышла из каюты только вечером, когда "Ассоль" снялась с якоря. Лишь тогда я поднялась на палубу. В небе уже проявлялись звезды. Владивосток, расцвеченный огнями, стремительно уходил от нас. Дул ветер, шла крутая волна; хорошо, что я не подвержена морской болезни. Проходившие мимо матросы и молодые ученые не без любопытства поглядывали на меня - новый человек. Хотя было новолуние, ночь почему-то была светлой и четко выделялись на фоне зеленовато-синего неба высокие каменистые берега Приморья. От восторга у меня перехватило горло. Бедный отец мой, он так и не съездил к океану! Не хватало ни времени, ни денег… Эх, если бы он был жив! Если бы вместе с ним мы шли этим прекрасным кораблем к Камчатке…
Ко мне подошел матрос и, улыбаясь, позвал ужинать. В кают-компании за сдвинутыми столиками я увидела смеющегося капитана, несколько моряков и научных работников - они с аппетитом уплетали ужин и тоже смеялись, слушая что-то серьезно рассказывающего им Иннокентия Щеглова…
Я дотронулась до опалового ожерелья, которое снимала с шеи, лишь ложась спать. Это ожерелье было мне как талисман.
Мне грозила опасность влюбиться в человека, которого мне любить не надлежало, который никогда не мог стать моим возлюбленным на всю жизнь.
Еще раз стиснув ожерелье, я внешне спокойно села на место, которое мне указали, - напротив Иннокентия.
Кто-то поставил передо мной тарелку с дымящимся пловом, который показался мне чрезвычайно вкусным. Потом следовал салат из крабов и чай со свежеиспеченными круглыми булочками. И это было вкусно. После ужина пришел кок, полная, румяная и круглолицая женщина в белом халате, и осведомилась, понравился ли нам ужин. Все дружно ее поблагодарили. Она весело посмотрела на меня, новенькую, приветливо улыбнулась. Я встала:
- Так вкусно! Спасибо. Может быть, помочь вам убрать посуду?
Кок замахала руками:
- Есть помощники. Отдыхайте. Еще наработаетесь. У нас на Камчатке работы невпроворот, - и присела рядом с мужем.
- Так вы к нам метеонаблюдателем? - обратился ко мне Иннокентий. Я подтвердила. Он с сомнением покачал головой. - Кажется, эта вакансия не освобождается, - заметил он как бы даже с сожалением. - Наш метеоролог Калерия Дмитриевна опять раздумала выходить на пенсию. Несколько лет собирается и не может решиться.
- Вы хотите сказать, что на станции мне не найдется работы? - упавшим голосом спросила я.
Он молча кивнул, разглядывая меня в упор. Наступило неловкое молчание.
- Ну что ж, может, это и к лучшему… - сказала я неожиданно звонко.
- Почему к лучшему? - удивился Щеглов.
Я дотронулась до опалового ожерелья и промолчала.
- Вам надо, конечно, поговорить с директором станции, - поспешно заметил Иннокентий, - я, собственно, не в курсе. Очень сожалею, что необдуманно испортил вам настроение.
- Вам нечего тревожиться, - успокоил меня капитан. - Работы в Бакланах хватит, если даже на экспериментальной станции не окажется вакансии. Но мне кажется, Рената Алексеевна вас не отпустит.
- А я и не тревожусь. У меня ведь не одна специальность.
- Какие же еще? - полюбопытствовал Иннокентий.
- Слесарь-наладчик четвертого разряда. Радист. Повар…
- Радист?! - перебили меня оба вместе - и капитан, и начальник экспедиции. - Не может быть!
- Почему же? Я окончила курсы полярных работников. Радиоделу я училась у самого Козырева.
- Арсения Петровича? - Иннокентий даже привстал со стула. - Тогда, может быть, вы проведете один сеанс уже сегодня?
- С удовольствием… - На самом деле я чуть не поперхнулась.
- Мы оказались без радиста, - пояснил капитан, - команда почти заново меняется. Все ушли на новое судно, даже кок. Радист тоже ушел. А нам надо бы кое-что передать и в Бакланы и в Петропавловск.
- Где у вас радиорубка?
- Вот это по-нашему, без проволочек! Все разом поднялись из-за стола.
Радиорубка оказалась каюткой метров на пять, не больше. У иллюминатора крохотный столик, рядом - узкая пружинная койка, над которой полка для книг, все остальное пространство занято большими железными ящиками приемников со множеством ручек управления. Передатчик, телеграфные ключи, пишущая машинка, мягкое кресло для радиста.
Радиорубка долго была заперта, и все уже успело покрыться слоем пыли, так что я первым делом стала вытирать пыль.
Пока я наводила чистоту, мне подсунули целую кипу всяческих донесений и запросов… Тут были и данные метеорологических наблюдений с борта "Ассоль", и диспетчерская сводка слов на двести: широта, долгота, видимость, скорость, пройдено миль… запасы топлива, воды и т. д. и т. п. И радиограмма на экспериментальную станцию, и личные извещения с еще не просохшими чернилами. (Как же! Объявился радист!)
Уселась поудобнее в кресло, сзади набилось около десятка любопытных, Щеглов и капитан сели рядком на койке: приготовились оценивать меня как радиста.
"Ну, Марфа, не подведи своих учителей!" - приказала я себе мысленно и… отбарабанила за пять минут около трехсот слов.
У Козырева была лихая приплясывающая передача - чисто дальневосточная манера работы на ключе, и, по его словам, никто из учеников так не воспринял ее, как я.
Спасибо, дорогой Арсений Петрович, за твое долготерпение: не всегда-то я была понятливой ученицей. А теперь на мою работу одобрительно смотрел Иннокентий Щеглов - лучшая награда за мои старания.
Покончив с передачей, я перешла на прием и сразу же, на частоте пятьсот килогерц, приняла сигнал штормового оповещения.
Всем, всем, всем… Предлагалось заблаговременно укрыться за каким-нибудь островом или в ближайшей бухте… Кроме, конечно, тех, кто был в открытом океане, далеко от спокойных бухт.
…Когда я вышла на палубу, меня поразили глубокая тишина и безветрие. Где-то за горизонтом уже срывался шторм, а вокруг "Ассоль" все притихло, притаилось.
"Ассоль" слегка изменила курс.
Шторм мы переждали за одним из островов курильской гряды. Даже с наветренной стороны очень трепало. Я аккуратно исполняла обязанности радиста. Перезнакомилась со всей командой, а с женой капитана даже подружилась - милая и симпатичная женщина.
В Бакланы мы прибыли рано утром, а накануне вечером Харитон рассказал мне свою историю.
Я, по обыкновению, забралась на ботдек - шлюпочную палубу и сидела там на каком-то ларе. Океан был свинцово-черным, огромные черные тучи медленно ползли в небе, закрывая звезды. Я долго сидела задумавшись, уйдя в себя, и не заметила, когда подошел Харитон. Он, кажется, довольно долго стоял на палубе, прежде чем я его увидела, потом сел рядом.
- Предлагают мне идти боцманом на "Ассоль". Но сначала придется здорово поишачить на ремонте. Будут отделывать лабораторию, каюты…
- Как же вы решили?
- Никак еще не решил. Я и на рыбачьем судне хорошо зарабатываю. Конечно, здесь поинтереснее будет. Наука. У меня-то образование… всего восемь классов. Правда, за последние годы читать пристрастился. Успею еще решить. Я хотел спросить: ты, наверно, радистом поступишь на "Ассоль"? Или как? Уж очень, я слыхал, тобой довольны: мастер, говорят, высокого класса.
- Ну, какой там мастер - я же еще и не работала радистом, только училась. Мне пока не предлагали. Я ведь еду как метеоролог-наблюдатель.
- Слышал, но я думал, что, может, теперь…
Удивительно, но в море Харитон не внушал мне той антипатии, что в поезде. Впрочем, Харитон казался здесь совсем другим человеком. Я еще тогда не знала, каким разноликим, бесконечно меняющимся был этот трудный человек. Пока я видела его только в двух обличиях, и в обоих он доверчиво тянулся ко мне, потому что я была похожа на женщину, которую он любил (не имея права любить).
- У меня сейчас ясно на душе, Марфа, - сказал он тихо, - если б не сны… Хоть спать не ложись.
- Кошмары? - удивилась я. Не походил он на нервнобольного, такой здоровый парень.
- Чуть не каждый божий день вижу во сне, будто я убил человека, - мрачнея, пояснил он.
- Может, попить на ночь валерьянки или пустырника?
- Поможет, как мертвому припарки, - отмахнулся он. Мы помолчали. Невесело свистел ветер в снастях.
- Марфа… Ведь я убивал человека. Целых два месяца был убийцей, - понизив голос, признался Харитон.