Синди, вся в сверкающих каплях воды, возвращается из бассейна. Остановившись перед ними, она одергивает слегка съехавший набок купальный костюм и краснеет, видя, что они смеются.
- Вы говорите обо мне? - Маленький крестик сверкает под впадинкой у ее горла. Ноги на плитках, устилающих края бассейна, выглядят бледными. Странно, что ступни у нее не загорели.
Уэбб сбоку обхватывает жену за широкие бедра:
- Нет, лапочка, Гарри рассказывает нам сказку про белого гуся.
- Расскажи мне, Гарри.
- Не сейчас. Она никому не понравилась. Уэбб тебе расскажет.
Крошка Сандра в зеленой с белым форме подходит к ним:
- Миссис Энгстром!
Гарри чуть не хватила кондрашка - точно из могилы вытащили его мать.
- Да? - деловито восклицает Дженис.
- Ваша матушка на проводе.
- О Боже, что там еще? - Дженис поднимается, ее слегка бросает в сторону, но она берет себя в руки. Снимает полотенце со спинки кресла и обматывается им, чтобы не идти в клуб мимо десятков людей в одном купальном костюме. - Что там могло случиться, как ты думаешь? - спрашивает она Гарри.
Он пожимает плечами:
- Может, она хочет узнать, какая копченая колбаса будет у нас на ужин.
Он таки уколол ее - и при всех. Гарри становится стыдно, тем более когда он вспоминает, как Уэбб обнял Синди за бедра. Эта компания, дай ей волю, способна разрушить любой брак. А он не хочет выглядеть глупо-сентиментальным.
Дженис вызывающе бросает ему:
- Золотко, ты не мог бы заказать мне еще одну водку с тоником, пока я хожу?
- Нет. - И, смягчаясь, добавляет: - Я подумаю.
Но на компанию уже повеяло холодком.
Мэркетты посовещались и решили, что пора ехать: с их ребенком осталась тринадцатилетняя соседка - девочка. То же солнце, что зажигало искорки в бровях Уэбба, высвечивает сейчас крохотные волоски, вставшие дыбом на покрытых гусиной кожей ляжках Синди. Не трудясь прикрыться полотенцем, она не спеша направляется в дамскую раздевалку - бледные ноги оставляют на серых плитках черные следы. Стойте, стойте, сегодня же воскресенье, уик-энд еще не кончился, в стакане есть еще золотистая влага. На прозрачной крышке стола среди кресел из металлических прутьев стаканы оставили призрачный циферблат из кружков, который высветило сейчас закатное солнце. Что, интересно, понадобилось матери Дженис? Она звонит из сумрачного старого мира, который так хорошо знаком Гарри, но который ему хочется похоронить. - мира, где люди ходят всегда одетые, где не проветриваются гостиные, где стоят ведра с углем и в узких домах зловредно спущены жалюзи, где тяжкий труд фермеров и заводских рабочих, словно две большие тучи, придавил землю и город. А здесь чистеньким детишкам, дрожащим от резкого перехода из воды в более разреженную среду, мамы протягивают полотенца. Полотенце Синди висит на ее пустом кресле. Вот стать бы полотенцем Синди и чтобы она села на тебя - при этой мысли у Гарри пересыхает во рту!.. Уткнуться носом в ее промежность и высунуть как можно дальше язык. Вот уж там никаких прыщей. Рай, да и только!.. Он поднимает взгляд и видит, что косматая гора еще больше закрыла солнце, хотя кресла по-прежнему отбрасывают длинные тени, превращая землю в ромбовидную шахматную доску. Бадди Инглфингер говорит Уэббу Мэркетту тихо, злобно, без малейшей иронии:
- Ты себя как-нибудь спроси, кому выгодна инфляция. Она выгодна людям, которые увязли в долгах, неудачникам нашего общества. Выгодна правительству, потому что оно получает больше налогами, не повышая их. А кому это невыгодно? Человеку с деньгами в кармане, человеку, который платит по своим счетам. Вот почему, - тут голос Бадди опускается до заговорщического шипения, - этот человек исчезает с лица земли, как индейцы. Ну зачем мне работать, - спрашивает он Уэбба, - если у меня из кармана выкачивают деньги для тех, кто ничего не делает?
А Гарри мысленно бредет по хребту горы, откуда вверх, словно пар, поднимаются облака. Такое впечатление, что гора Пемаквид движется, рассекая летнее небо и солнце, а бассейн теперь уже весь в тени. Тельма весело объявляет приятельнице Бадди:
- Астрология, гадание по руке, психиатрия - я за все это. За все, что помогает жить.
А Гарри думает о своих родителях. Надо было им вступить в какой-нибудь клуб. А то жили как на войне: мама сражалась с соседками, папа и его профсоюз ненавидели владельцев типографии, где он всю жизнь гнул спину, оба презирали тех немногих родственников, которые пытались поддержать с ними связь, все четверо - папа, и мама, и Хасси, и Мим - забаррикадировались от всего света и винили каждого, кто пытался из этой крепости протянуть руку в поисках друга. Никому не доверяй! Энди Меллон не доверяет, я тоже. Милый папка! Так он и не вылез из нужды. А Кролик наслаждается, он вознесся над этим старым, сохранившимся лишь в воспоминаниях миром, - разбогатевший, успокоившийся.
Бадди продолжает жалобно нудить:
- Денежки из одного кармана перекочевывают в другой - они же не испаряются. А заправилы на этом богатеют.
Со скрежетом отодвигается кресло, и Кролик чувствует, что это встал Уэбб. Голос его звучит откуда-то сверху весомо, иронически, примирительно:
- Тебе остается одно - самому стать заправилой.
- Безусловно, - говорит Бадди, понимая, что от него хотят отделаться.
Крошечная точка - птица, возможно сказочный орел, впрочем, нет, судя по тому, как неподвижны его крылья, это канюк, - резвится среди золотистых зубцов горы: то парит над ними, будто крапинка на цветной пленке "Кодака", то ринется вниз и исчезнет из виду, а мимо плывут, плывут облака с голубоватой подбрюшиной. Еще одно кресло царапнуло по плиткам. Резкий возглас: "Гарри!" Голос Дженис.
Он наконец отрывает взгляд от этого великолепия, и, пока глаза его привыкают к окружающему, во лбу возникает боль, возможно, именно с такой несущественной, необъяснимой боли начинается путь человека к смерти - у одних он медленный, будто их кошка лапкой задела, у других стремительный, будто их ястреб унес. Рак, сердечно-сосудистые заболевания.
- Так что же понадобилось Бесси?
Дженис говорит задыхаясь, слегка ошарашенно:
- Она сказала, Нельсон приехал. С этой девицей.
- С Мелани, - говорит Гарри, довольный, что вспомнил. А вспомнив это имя, он одновременно вспоминает, как зовут девчонку Бадди. Джоанна.
- Приятно было с вами познакомиться, Джоанна, - говорит он, прошаясь, пожимая ей руку. Производя хорошее впечатление. Оставляя свою тень.
Гарри везет их домой в "мустанге" Дженис с опущенным верхом; воздушные струи обволакивают их, создавая иллюзию сумасшедшей и опасной скорости. Ветер срывает слова с губ.
- Что же мы, черт бы его побрал, будем делать с парнем? - спрашивает Гарри у Дженис.
- Что ты имеешь в виду? - Когда ветер откидывает назад ее темные волосы, Дженис кажется совсем другой. Глаза сощурены, рот приоткрыт, рука придерживает возле уха шелковую косынку, чтобы не улетела. Прямо Элизабет Тейлор из фильма "Место под солнцем". Даже крошечные морщинки в уголках глаз и те придают ей шику. На Дженис - теннисный костюм и белая кашемировая кофточка.
- Я имею в виду, собирается ли он поступать на работу и вообще, что он намерен делать?
- Послушай, Гарри, он же еще учится.
- По его поведению этого не скажешь. - Он чувствует, что надо кричать. - Мне вот так не повезло - я не ходил в колледж, а ребята, которые ходили, не катались в Колорадо на планерах или черт его знает на чем, пока у отца не кончатся денежки.
- Ты не знаешь, чем они занимались. Да и вообще времена сейчас другие. Так что будь помягче с Нельсоном. После того, что ему пришлось из-за тебя пережить…
- Не только из-за меня.
- После того, что ему пришлось пережить, ты должен быть благодарен, что ему хочется приехать домой. Не важно когда.
- Ну, не знаю.
- Не знаешь - что?
- Не по душе мне это. Слишком я был в последнее время счастлив.
- Не сходи с ума, - говорит Дженис.
Это означает, что ей это не грозит. Однако их всегда роднило то, что она поддается смятению с такой же быстротой, как и он. Ветер со свистом несется мимо, и в душе Гарри от испуга возникает любовь к чему-то безымянному. К ней? К своей жизни? К миру? Когда едешь с горы Пемаквид, городок Маунт-Джадж предстает перед тобой совсем иным, чем когда едешь домой из Бруэра: бывшая картонная фабрика - вытянутый брусок с узкими окнами - внизу, у высохшего водопада, загнанного под землю, чтобы давать электричество, и новая реклама "Эксон" и "Мобил", высоко-высоко вознесенная на алюминиевых столбах в небо над шоссе 422, так что кажется, будто это антенны корабля, прилетевшего из космоса. Солнце, чьи лучи тянутся сейчас над долиной, зажигает оранжевым светом многоэтажье городских окон, и таким внушительным кажется отсюда шпиль лютеранской церкви из песчаника, куда Кролик ходил по воскресеньям в школу к сварливому старому Фрицу Круппенбаху, который внушал им на уроках, что жизнь хороша для тех, кто верит, а для неверующих нет ни спасения, ни мира. Ни мира. Вывеска гласит: ПЕРЕПОЛНЕНО. Притормаживая машину, Гарри чувствует потребность излить Дженис душу:
- Я вчера вечером начал тебе рассказывать про молодую пару, которая заходила к нам в магазин, так девчонка была очень похожа на Рут. И по летам вполне подходит. Постройнее и говорит иначе, но есть в ней что-то, сам не знаю что.
- Это все твое воображение. Ты узнал, как ее зовут?
- Я спросил, но она не сказала. Схитрила. И при этом кокетничала, хотя ни к чему не придерешься.
- И ты считаешь, что это была твоя дочь?
По тону Дженис он понимал, что не следовало ему изливать ей душу.
- Я ведь так не сказал.
- А что же ты сказал? Сообщил мне, что все еще думаешь об этой бабе, с которой ты спал двадцать лет тому назад, и что у вас, оказывается, есть прелестная крошка.
Он кидает на Дженис взгляд и видит, что сходства с Элизабет Тейлор уже нет и в помине: губы жестко сжаты и сморщились, точно спеклись от злости. Ида Лупино. Куда они деваются, все эти знаменитые голливудские стервы? В городе на перекрестке, где Джексон-стрит вливается в Центральную, многие годы стоял просто указатель "стоп", но в прошлом году, после того, как сын мэра разбил свою машину, налетев на этот указатель, здесь поставили светофор, который почти все время мигает: желтый в одну сторону, красный - в другую. Гарри берется за тормоз и делает левый поворот. Дженис на повороте приваливается к нему, так что ее рот оказывается рядом с его ухом.
- Ты просто ненормальный! - кричит она. - Вечно ты хочешь того, чего у тебя нет, и не радуешься тому, что есть. Весь так и расплылся при одной мысли об этой несуществующей доченьке, в то время как твой настоящий сын от твоей собственной жены ждет тебя сейчас дома, ты же говоришь, что хотел бы, чтобы он сидел в Колорадо.
- Я действительно этого хочу, - говорит Гарри: он готов сказать что угодно, лишь бы переменить тему разговора. - И ты не права, считая, что я хочу, чего у меня нет. Мне очень даже нравится то, что я имею. Вся беда в том, что начинаешь бояться, как бы у тебя это не отобрали.
- Ну, во всяком случае, отбирать будет не Нельсон, он от тебя ничего не требует, разве что немного любви, но и этого не получает. Просто понять не могу, почему ты такой странный отец.
Стремясь закончить препирательство до того, как они подъедут к дому мамаши Спрингер, он сбавляет скорость на Джексон-стрит, где каштаны и клены так переплелись, что из-за густой тени кажется, будто сейчас куда позднее.
- Мальчишка что-то затаил против меня, - мягко произносит он, чтобы посмотреть, что за этим последует.
Дженис тотчас снова распаляется:
- Ты все время так говоришь, но это неправда. Он любит тебя. Или любил. - Небо там, где оно виднеется сквозь переплетение ветвей, еще светлое, и по их лицам и рукам, словно мотыльки, скользят блики. - Одно я знаю совершенно твердо, - капризным, но уже куда более мягким тоном говорит она, - я не желаю больше слышать о твоей милой незаконной дочке. Это омерзительно.
- Я знаю. Сам не понимаю, почему я о ней упомянул. - Он ошибся, решив, что они единое целое, и поделившись с ней этим видением из тех времен, когда он был один. Ошибка, свойственная женатым людям.
- Омерзительно! - кричит Дженис.
- Я больше никогда не упомяну об этом, - обещает он.
Они сворачивают на Джозеф-стрит, где пожарный гидрант все еще стоит в выцветшем от времени красно-бело-синем клоунском наряде - так раскрасили его школьницы три года тому назад по случаю двухсотлетия Америки. С вежливостью, рожденной новой неприязнью к Дженис, он спрашивает:
- Поставить машину в гараж?
- Оставь ее у крыльца - она может понадобиться Нельсону.
Они поднимаются на крыльцо, и шагать Гарри так тяжело, будто вдруг возросла сила притяжения. Они с сыном много лет назад пережили сложный период - Кролик себя за это простил, а вот сын, насколько ему известно, его не простил. Когда сгорел дом Гарри, там погибла девочка по имени Джилл - девочка, которую Нельсон любил как сестру. По крайней мере как сестру. Но прошли годы, живые залатали раны, да и столько людей, сраженных болезнями, в которых повинен лишь один Бог, с тех пор пополнили ряды мертвецов, что случившееся не кажется больше таким уж страшным, скорее Кролику кажется, что Джилл просто переехала в другой город, где непрерывно растет население. Джилл было бы сейчас двадцать восемь лет. Нельсону - двадцать два. Подумать только, какое бремя вины вынужден нести Господь Бог.
Входную дверь дома мамаши Спрингер заело, и ее удается открыть лишь ударом плеча. В гостиной темно, и ко множеству мягкой мебели добавились еще рюкзаки. На площадке лестницы стоит потрепанный клетчатый чемодан - не Нельсона. С веранды доносятся голоса. Эти голоса ослабляют силу притяжения, гнетущую Гарри, как бы опровергают курсирующие в мире слухи о всеобщей смерти. Он идет на голоса через столовую, затем через кухню и выходит на веранду, сознавая, что хватил немного лишку и потому недостаточно осторожен - раздался, обмяк и представляет собой этакую огромную движущуюся мишень.
Листья бука налипли на сетку, ограждающую веранду. Лица и тела поднимаются с алюминиево-нейлоновой мебели, точно облака взрыва, который видишь на экране телевизора с выключенным звуком. Сейчас, в зрелом возрасте, мир все чаще и чаще предстает перед Гарри в виде картинок на экране неисправного телевизора - такие же вот картинки мелькают в нашем мозгу перед тем, как мы засыпаем, картинки, которые кажутся осмысленными, пока в них не вглядишься, а вглядишься - и просыпаешься потрясенный. Быстрее всех поднялась девица - курчавая, довольно крепкая девчонка с блестящими карими навыкате глазами и рубиново-красной улыбкой с ямочками, точно скопированной с открыток, какие посылали в начале века в Валентинов день. На девчонке видавшие виды джинсы и что-то вроде индийской вышитой рубахи, на которой не хватает блесток. Ее рукопожатие - влажное, нервное - удивляет Гарри.
Нельсон не спеша поднимается на ноги. По обыкновению, встревоженное лицо его покрыто горным загаром, и он выглядит стройнее, шире в плечах. Меньше похож на щенка, больше - на паршивого пса. Где-то - в Колорадо или в Кенте - он коротко подстригся под панка, а в школе носил волосы до плеч.
- Пап, это моя приятельница - Мелани. Мой отец. И моя мать. Мам, это Мелани.
- Приятно с вами обоими познакомиться, - говорит девчонка, к ее губам словно приклеилась веселая, яркая улыбка, точно эти простые слова - преддверие шутки, маленького циркового представления. Вот кого она напоминает Гарри - этих не вполне реальных, но явно храбрых женщин, которые в цирке висят под куполом, держась за что-то зубами, или, зацепившись ногой за бархатный канат, быстро взбираются вверх и летят сквозь переливающийся блестками воздух, - именно их, хоть она и одета в подобие лохмотьев, какие нынче нацепляют на себя девчонки. Странная стена или завеса из слепящего света мгновенно опускается между ним и этой девчонкой - полное отсутствие интереса, которое он объясняет добрым отношением к сыну.
Нельсон и Дженис обнимаются. "Эти маленькие спрингеровские ручки", - вспоминает Гарри слова своей матери, глядя на то, как эти ручки вжимаются сейчас в спину облаченной в теннисное платье Дженис. Обманчивые лапки - что-то в изгибе тупых пальцев указывает на скрытую силу. На ногтях не видно белых окончаний, и они выглядят обкусанными. Нельсон унаследовал от Дженис эту привычку надуться и молча упрямо стоять на своем. Нищие духом.
Однако, когда Дженис отрывается от сына, чтобы поздороваться с Мелани, и отец с сыном оказываются лицом к лицу, и Нельсон говорит: "Привет, пап!" - и колеблется, как, впрочем, и отец, пожать ли ему руку, или обнять, или как-то дотронуться, любовь неуклюже затопляет паузу.
- Ты выглядишь окрепшим, - говорит Гарри.
- А чувствую я себя выпотрошенным.
- Как это вы сумели так быстро сюда добраться?
- Голосовали… вот только в Канзас-Сити сели на автобус и доехали до Индианаполиса. - Кролик в тех местах ни разу не был - его чадо проделало за него этот путь по дорогам его мечты. Тем временем мальчишка рассказывает: - Позапрошлую ночь мы провели в каком-то поле в западном Огайо, не знаю - где-то за Толидо. Жутковато было. Мы накурились до чертиков с парнем, который подвез нас в своем размалеванном фургоне, и, когда он нас выбросил, мы с Мелани понятия не имели, где находимся, - мы все время разговаривали, чтоб не поддаться панике. Да и земля оказалась куда холоднее, чем мы думали. Проснулись мы совсем замерзшие, но хоть деревья больше не казались осьминогами - и то хорошо.
- Нельсон, - восклицает Дженис, - с вами же могло Бог знает что случиться! С вами обоими!
- А кого бы это огорчило? - спрашивает парень. И, обращаясь к бабушке (а Бесси сидит замкнувшись в самом темном углу веранды), говорит: - Тебя бы это не огорчило, верно, бабуля, если бы я выпал из картины?
- Очень даже огорчило бы, - решительно отвечает она. - Дедушка ведь в тебе души не чаял.
- В основном-то люди очень даже неплохие, - говорит Мелани, чтобы успокоить Дженис. Голос у нее странный, булькающий, словно она только что справилась с приступом смеха, певучий. Такой, будто она думает о чем-то далеком, вызывающем радость. - Люди, с которыми трудно поладить, встречаются не часто, да и те ведут себя как надо, если не показывать страха.
- А что думает ваша мама по поводу того, что вы голосуете на дорогах? - спрашивает ее Дженис.
- Ей это неприятно, - говорит Мелани и смеется, тряся кудрями. - Но ведь она живет в Калифорнии. - И, посерьезнев, смотрит на Дженис светящимися, как лампы, глазами. - Право же, это разумно с экологической точки зрения: такая экономия горючего. Гораздо больше народу должно было бы так ездить, но только все боятся.
Роскошный лягушонок - вот как она видится Гарри, хотя сложена, насколько можно судить при этих размахайках, вполне по-человечески и даже недурна. Он говорит Нельсону:
- Если бы ты лучше распоряжался своими деньгами, ты мог бы всю дорогу ехать на автобусе.
- В автобусе такая скукотища и полно всяких чудиков. В автобусе же ничего не узнаешь.