Наутро Малышев не находит в прихожей иконы. Вместо нее уже висит зеркало. Малышев изучает свое лицо и видит, как из отражения глаза вылетает черная мошка. Он трогает зеркало пальцами и оставляет грязный след. Чтобы теща не ругалась, он хочет вытереть отпечаток, дышит на зеркало, и его дыхание оседает на поверхности странным рисунком: холмик и крест, которые за несколько секунд истаивают. Малышев вдруг чувствует тяжесть в себе, словно кто-то пытается присосаться к его глазам изнутри.
Малышев вспоминает о советах Агеева. Ему нужен нож против колдунов. До новолуния еще две недели. Пока что необходимо найти тройной перекресток. По пути в гараж и с работы Малышев лишний час колесит в поисках по проселочным дорогам. Проходят дни, а перекресток так и не найден.
Однажды тесть устраивает семейное застолье. Малышев вынужден сидеть и выпивать. Он давно хочет подняться и уйти, но тесть обижается.
- Ты стал от нас отдаляться, - с горечью говорит он Малышеву. - Не ешь с нами. Со мной рюмку выпить не хочешь. Вот, опять отвернулся. А глаза - зеркало души.
Малышев с тошнотой догадывается, зачем нужны Липатовым глаза. Это или сама душа или же ее заменитель для того, кто однажды заберет себе глаза Малышева.
- Давай выпьем, - предлагает тесть. Он наливает Малышеву водки и произносит странный тост: - За главнокомандующего Земли!
Малышев чокается с тестем и выливает рюмку за плечо. Тесть это видит и кривится. Из левого уха у него выползает юркая сороконожка и прячется под воротник. Малышев даже не успевает испугаться.
В первый день новолуния Малышева посылают отвезти груз в район. Он заблудился среди одинаковых кукурузных полей. Малышев тормозит, чтобы спросить кого-нибудь, как доехать в поселок Знаменка. Навстречу ему попадается шаткий от хмеля мужик. Малышев спрашивает, мужик неопределенно машет рукой, указывая путь.
- Не понял, - переспрашивает Малышев. - Тут же две дороги. По которой ехать?
И тут Малышев замечает, что есть еще одна дорога, не асфальтовая, а грунтовая, с давним тележным следом, и идет из перелеска в поля. Но это определенно дорога. И она третья! Малышев вздрагивает от радости, он нашел перекресток трех дорог. В качестве приметы он выбирает два худых тополя на обочине поля Малышев примеряется по времени. До этого места, что от города, что от Липатовых, ехать чуть больше часа.
Возвратившись в гараж, Малышев занимает у приятеля денег и едет в Пресненское к Липатовым. Вечером он говорит, что ночью калымит: подрядился привезти за хорошие деньги грузовик кирпича.
Липатовы беспокойны. Марина не хочет отпускать мужа в ночь.
- Он небось к любовнице едет! - с плачем кричит жена. Это притом, что она никогда не отличалась ревностью.
- Совсем с ума сошла, - отбивается Малышев. - Я денег нам хочу заработать!
Малышев решителен. Он готов уехать хоть со скандалом. Малышев понимает, что может не дотянуть до другого новолуния.
- А сколько платят? - спрашивает теща.
- Двести рублей! - говорит Малышев. Жадность в Липатовых побеждает.
- А ну, я в глаза ему погляжу, - говорит тесть Липатов.
Малышев делает безучастное лицо. Тесть изучает глаза Малышева. Потом заключает:
- Он не к любовнице едет, а по делу.
Малышев мчится на мотоцикле к найденному перекрестку. Кругом темень. Только фара его мотоцикла освещает путь. В темноте Малышев долго кружит среди полей. Вот ему кажется, что он нашел верную дорогу. Он замедляет ход, чтобы не пропустить развилку.
Наконец он видит вдалеке два тополя, похожие на козьи рога. Малышев глушит мотор и слезает с мотоцикла. Три дороги, две асфальтовые и грунтовая, пересекаются в одной точке. Малышев поворачивает руль так, чтобы фара осветила пересечение. Там посверкивает полоска отраженного света. Малышев подходит к этому месту и с дрогнувшим сердцем видит воткнутый нож с белой пластмассовой ручкой - самый обычный, каким режут хлеб. Малышев протягивает руку к ножу, вытаскивает его и прячет за пазуху. Теперь он вооружен.
Малышев возвращается под утро и протягивает Липатовым вроде бы заработанные деньги, а на самом деле те, что он занял в гараже. С ножом Малышев не расстается, носит его всегда при себе.
На следующий день Малышев берет в гараже две десятилитровых пластиковых канистры с бензином и едет в церковь. Батюшка равнодушно святит канистры, не подозревая об их содержимом. В той же церкви Малышев покупает молитвенник, иконку Спаса Оплечного и ставит первую заупокойную свечку - все как учил Агеев. Посетив еще две церкви, он возвращается к Липатовым. Заветные канистры спрятаны в коляске мотоцикла.
Липатовы бледны и сварливы. Все трое ощущают недомогание, жалуются на боль в желудке и голове. Над тестем вообще кружат медленные зеленые мухи.
- Наверное, мы раками отравились, - говорит теща. Она стала вся землистого цвета и голову обвязала полотенцем.
- Где был? - сварливо спрашивает Малышева жена.
- В церковь ездил, - смело признается Малышев.
Тесть недовольно бурчит с дивана:
- Дожили! Раньше в космос летали, теперь по церквям ходим. Посносить эти церкви надо! Там учат колдовать или ставить свечи живым за упокой!
В эту ночь Малышев вешает над кроватью иконку Спаса, пришпилив ее к деревянной стене булавкой, зажигает в комнате свечки и читает из молитвенника все подряд, лишь бы читать. После каждого его "аминя" за окном каркает ворон.
От молитв Малышеву становится хуже. Живот ходит волнами, появляется какое-то ускорение в глазах, из желудка в горло поднимается ком, колет в легких, словно внутри оторвалась кость. Малышев отрыгивает длинный ноготь. Малышев пытается молиться, но из него начинает идти хриплый голос. Малышев, к примеру, читает:
- Верую во Единого Бога Отца Вседержителя, - а голос говорит:
- Не веруй, не веруй!
Малышев говорит:
- Аминь, - а голос возражает:
- Не аминь! Не аминь!
Малышев крадется к мотоциклу. Там он берет в коляске канистру и отпивает чуть свяченого бензину. Голос замолкает.
Утром Малышев видит, что иконка полиняла, а глаза Спаса налились кровью. Малышев хочет поправить иконку, вытаскивает булавку и видит, что она вся ржавая, будто год пролежала в земле, а ведь вчера еще была как новая.
Из соседней комнаты зовет Липатов. Малышев, пристроив за поясом нож, идет к тестю.
Липатов очень встревожен. Он вышагивает по комнате и рассуждает, что надо сходить в лес по дрова. В прихожей стоит теща и крестится на зеркало. Малышев понимает: Липатовы решили раньше времени забрать у него глаза, - и выхватывает нож. Тесть напряженно говорит:
- Если ты меня тронешь, наши с тобой рассчитаются...
Малышев вонзает нож тестю в живот. Тесть падает, но не умирает. Он только ругается матом. На Малышева сзади набрасывается теща. Малышев тычет за спину ножом, удар идет вскользь, по руке, теща сразу валится, но Малышев для надежности колет ее с десяток раз, теща тоже цепенеет и ругается. Заходит жена Марина. Увидев Малышева с ножом, она визжит, сразу превращается в собаку и бросается прочь. Ее лапы издают железный цокот, словно бежит не животное, а женщина на каблуках. Малышев понимает, что жена улизнула. Тесть и теща лежат и матерятся: "Малышев, еб твою мать!", и угрожают: "Все равно глаза заберем!".
Малышев окатывает говорящие трупы бензином и сваливает в подпол. Потом он берет канистру, поливает в доме, поджигает и выходит во двор. Утробно кричат мертвые тесть с тещей: - Помогите! Пожар! - их пронзительные голоса сзывают окрестных ведьмаков на выручку.
Малышев кидается к сараю, где стоит охотничье ружье:
- Я вам покажу, как глаза воровать! - бормочет Малышев, набивая карманы патронами.
На зов мертвых Липатовых со всех сторон бежит нечисть с ведрами. У мужиков лица, как у тестя, а все бабы похожи на тещу.
Зарезанный тесть, чувствуя подмогу, призывно кричит из подпола:
- Тушите нас, тушите!
- Помогите! - вторит ему теща. - Мы в подполе! Сгораем!
Через калитку на Малышева выбегает колдун с ведром. Он плещет в лицо Малышеву, думая, что у того глаза из сажи. Малышев смеется: "У меня пока еще свои глаза, сволочь!" - и стреляет. Картечь отшвыривает колдуна. Второй ведьмак, увидев результат выстрела, бросает ведра и с воплями бежит прочь. Малышев тратит второй дробовый патрон, на спине ведьмака выступает кровь, он падает. Малышев подходит к лежащему на земле, переворачивает и видит, как у того меняется лицо с липатовского на собственное. Это сосед Липатова, татарин Габаев. Он громко просит:
- Андрюха, детей пожалей!
- Детей пожалею, - отвечает Малышев и бьет Габаева ножом, чтобы надежно обездвижить.
Уже полчаса Малышев держит оборону. Дом вовсю полыхает. Ведьмаки оробели и боятся соваться на выстрелы. Из подпола уже не слыхать Липатовых - сгорели.
Нечисть прячется за кустами. Малышев изредка палит на бегающие голоса. Он видит, как подъехала желтая с голубым машина, вылезает участковый с пистолетом в руке.
- Милиция, не подходи, ради Бога! - кричит Малышев. - Уезжай!
- Брось ружье, Малышев! - орет участковый. - Не стреляй!
Он приближается, Малышев на всякий случай переспрашивает: - Ты кто?
- Раб Липатова! - скалится участковый.
- Тогда умри! - Малышев нажимает на спусковой крючок. Ружье грохает, милиционер падает лицом вперед, и Малышев закрепляет нечисть ножом. Подкатила "скорая помощь" и еще две милицейских машины.
Малышев палит дуплетом по "скорой", спрашивает:
- Я кого-нибудь убил?
- Нет, ранил! - отзывается мертвый милиционер. - Гад! Липатовых пожег!
У Малышева в стволах заклинивают отстрелянные гильзы. Пока Малышев выковыривает их, сзади подкрадываются милиционеры. Малышев загоняет в стволы патроны, но выстрелить не успевает. Его валят с ног, отнимают ружье и в ярости лупят сапогами по голове. Малышев слышит голоса:
- Хватит, хватит! Глаза повредите!
К лицу Малышева тянутся цепкие руки, и свет навсегда меркнет.
* * *
Нас в семье двое детей, я и сестра моя Вероника. У сестры в классе училась Марина Липатова, она с Вероникой за одной партой сидела. Их, Липатовых, было пятеро: отец с матерью, Марина и двое ее братьев, но братья, они были старше меня на пять и семь лет, и я с ними не дружил. Мы между собой были просто знакомы, как и с Мариной. В Пресненском школы не было, они ездили в нашу восьмилетку. Вообще с Липатовыми мало кто дружил. Марина была младше меня на три года и меня знала как брата ее одноклассницы. В школе я Марину не замечал, и до армии тоже, она еще маленькая была, а я считался самым видным и у нас в поселке, и в Пресненском. На меня многие хорошие девушки заглядывались. Но я ни с одной серьезно не встречался. Вероника мне говорила, что я очень нравлюсь Марине, а я лишь смеялся - мало ли кому я нравлюсь. Отслужил я армию, вернулся и на танцах увидел Марину - ей восемнадцать лет исполнилось. И что-то со мной произошло. Я словно ее заново разглядел. Мы с ней разок потанцевали, и она мне очень понравилась. Я к ним пару раз в Пресненское заехал. Снова с ней на танцы сходил в наш клуб и прямо только о ней стал думать и говорить. Мне мои родители сказали, чтобы я с Липатовской дочкой не путался, это плохая семья, они ворожат, но я сказал, что мне Марина нравится и я буду делать так, как считаю нужным. И чем больше отговаривали родители, тем сильнее к ней тянуло. Я прямо среди ночи поднимался, садился на мопед и ехал в Пресненское увидеть ее. Я сказал Марине, что хочу на ней жениться. Она согласилась и засмеялась. Когда у нас в поселке узнали, что я женюсь на Липатовой, меня осуждали. А я злился и говорил, что у нас с Мариной все будет хорошо. Мои родители были очень против, что мы поженились. Я с ними из-за Марины поссорился и переехал жить к Липатовым. На работу устроился на вагоноремонтный завод. Мне предложили комнату в малосемейном общежитии. Я сказал Марине, что мы в город переезжаем. Она сразу не захотела, и ее родители возражали, так что я какое-то время ездил в город на мопеде. И еще я поступил в строительный техникум на вечернее отделение. Днем работал, вечером учился, потому что решил поступить в институт на инженера. Мне было трудно всякий раз из поселка добираться. И я настоял, чтобы Марина ко мне переехала. И вот когда мы в городе жить начали, я стал по-другому на нее смотреть, слово бы прозревать. И то, чему раньше я не придавал значения: как она ко мне относится, ругается на меня, что я лишь работаю и учусь и ей внимания не уделяю, - все это я отмечал и задумывался, как же меня угораздило сойтись с такой женщиной, которая меня не понимает. И я обратил внимание еще: только мы сильно поругаемся, на следующий день приезжает тесть или теща и еду привозит. Я домой приду, покушаю, и вроде опять все нормально, я люблю Марину и готов с ней жить и терпеть ее. Но в целом жили мы плохо, через день точно собаки грызлись, и так на протяжении года. Я даже думал, как с такой женой детей заводить? Все силы свои направлял на зарабатывание денег, старался хорошо в техникуме успевать, а Марина учиться не хотела, работала нянечкой сутки- трое, а в свободное время меня скандалами мучила. И вот однажды случилось такое, что заставило меня разойтись. Я отпросился с работы, чтоб нормально к экзамену подготовиться. Марина мне говорит: "Раз ты дома, я поеду к маме с папой в Пресненское". Я говорю: "Пожалуйста", - потому что мне так даже лучше было, без нее за книжками посидеть. Она уехала, я учебник зубрю, и тут за окном такой характерный шум мотора- "Запорожец" Липатовых. Я в окно выглянул - тесть с тещей. Получается, Марина к ним поехала, а они к нам, и разминулись. Так мне не хотелось с ними встречаться, разговаривать, что я потихоньку вышел, дверь закрыл - и к соседям. У Липатовых все равно ключи от нашей комнаты были. Через полчаса я услышал снова, как мотор затарахтел, выглянул - уехали Липатовы. Я вернулся, дома стоят сумки с едой. Наверное, тесть с тещей подумали, я как обычно до ночи на учебе, и оставили сумки, уверенные, что Марина раньше меня домой вернется. Я стал их разбирать. И тут нахожу две странные склянки, на них наклейки и ручкой написано: "В еду" и "В питье" - какие-то порошки. Я открыл понюхать: болотом пахнет, плесенью. Нашел еще два конверта, открыл - в одном сушеная черная жаба, а в другом - змеиная шкура и скорлупа толстая какая-то, не куриная и не утиная. А в общежитии у меня есть сосед, он очень верующий, хороший человек. Я к нему с этими склянками и конвертами пришел. Он сразу говорит: "Ведьмачьи привороты. Тебе эту дрянь в пищу подмешивают". И мне словно все открылось. Я сразу вспомнил, как я эту Марину полюбил- это мне сестра пирожок дала съесть, сказала, что от Марины, а потом я ее на танцах увидел. И когда я к ним в гости заходил, меня киселем угощали, после которого я только о Марине и думал. Вот она пришла домой, я ей эти склянки и конверты показываю: "Объясни, что это такое?".
Она смутилась так, бормочет: "Это чтобы ты не пил, не гулял...".
Меня от злости прямо затрясло. Я говорю: "Убирайся к своим родителям, я с тобой жить не буду, развожусь. Ты построила нашу семью на обмане". Она в крик, плакала, просила, но я уже знал ее истинное нутро. Я даже не ночевал, чтоб с ней ненароком не помириться в постели. И на утро я поехал в ЗАГС и заявление о разводе написал. Марина уехала, прошло несколько дней, и у меня словно пелена спала. Я понял, что она мне никогда не нравилась! Что она меня жабами оморочила. Приехали Липатовы- Маринины вещи забрать. Они вели себя вежливо, тесть сказал: "Ну, подумаешь, не ужились, всякое бывает", - а теща говорит: "Подушки тебе оставлю. Как же ты без подушек в городе будешь?". И так я с ними мирно простился и стал жить свободный, один. Я эти подушки сложил в шкаф, и они там лежали больше года.
А потом я познакомился с хорошей девушкой, которую по-настоящему полюбил. Мы поженились, и она переехала ко мне. И тогда я вытащил из шкафа подушки, что подарили Липатовы. С новой женой я сначала жил хорошо и дружно, только мы вдруг стали оба болеть. Иногда ссорились без причины до криков, оскорбляли друг друга последними словами, я чуть ли не руку на нее поднимал, а после мы сидели и не понимали, как два близких человека могут так ругаться. У меня голова все чаще болела, тошнило. Учиться было сложно, память ухудшилась. У жены мастопатию нашли в груди. Мы очень хотели ребеночка завести, но у нас не получалось, потому что у жены за год было два выкидыша. И так мы жили и горевали, но продолжали через силу любить друг друга.
И вот однажды пришел я домой с занятий, мы поужинали, легли спать. Я ворочался долго, взбивал подушку, снова лег и обо что-то укололся. Ощупал под наволочкой - там словно палка торчит. Я взял ножницы и распорол подушку. А там не палка, а высушенная кость! Мы высыпали содержимое подушки на газету. И чего там только не понапихано было: семена тыквы раскрашенные с буковками написанными, рыбья чешуя, когти с лап куриных, перья, связанные ниткой, узелки с землей. Мы распороли вторую подушку - еще похлеще: зерна кукурузные, мелкие кости, клюв петушиный, змеиная шкурка, голубиное крыло, кошачья лапка высушенная, веревки с узлами, земля, клубки волос и шерсти.
Жена испуганно спрашивает: "Откуда у тебя эти подушки?"
Я все понял и говорю: "От прежней жены-ведьмы остались". И сразу вспомнил, как теща мне подушки всучивала. Я снова позвал соседа. Он увидел, перекрестился и говорит: "Вам сделано на ссоры, бесплодие и болезни". Говорит, надо пойти в церковь, посвятить бензину, все содержимое подушек тщательно собрать и сжечь с молитвой. Тогда тот, кто нам такое устроил, сам обожжется.
Мы так и сделали: посвятили бензину, вышли на пустырь, колдовство из подушек облили и вместе с наволочками и наперниками сожгли. Пока горело, читали "Отче наш", "Богородице Дево, радуйся". И после этого мы стали гораздо лучше жить, жена опять забеременела. А от своих родителей я узнал, что в Пресненском у Липатовых пожар был, и старые Липатовы сгорели.
Импотенция
Тогда я, Сергей Богачев, поднялся с этой Доброгаевой Ларисы, восьмидесятого года рождения, потому что у меня с ней и во второй раз не встал. Я смотрел в ее совсем не боящееся лицо, она ничуть не плакала, и взгляд у нее был особенный, упаси Боже, без насмешки, а то бы я ей сразу полкирпичом лицо размозжил, такой тихий и деловитый взгляд насквозь, будто мимоходом эта Доброгаева сделала очень важное, страшное дело, которое для нее привычная работа. Может, такой взгляд у людей, что расстреливают заключенных, а потом куда-то в сторону пялятся на продолжающуюся жизнь. Я сказал Доброгаевой: "Посиди тихо", - а сам пошел к пацанам. И когда я на них откровенно посмотрел, они сами поняли, что хватит нам всем притворяться, они обступили меня: Витька Сарма, Андрюха Шумаков и Мокрыш, и я им сказал:
- Давайте же немедленно расскажем, как все было, друг перед другом, потому что происходит подлое. По очереди вместе вспомним, как это случилось, чтобы разобраться и принять серьезное решение.
Я оглянулся на Доброгаеву. Она уже не лежала, а сидела на моей куртке, одна нога вынута из штанины, пиджак еще свой от холода накинула и смотрела на воду.
И стал рассказывать Мокрыш, а потом Витька Сарма, а после него Андрюха Шумаков, а затем я, Сергей Богачев, потому что первым все про ситуацию понял.
Мокрыш нам сказал: