– Живет в районе один интересный человек, – пояснил Семин. – Акционер ОАО "Бассейн" Виталий Иванович Колотовкин. Так вот, он недавно подал жалобу на господина Кузнецова и на его действия. Думаю, прокуратура примет все необходимые меры, есть у меня такая уверенность. А когда наложат арест на акции, аккумулированные КАСЕ, уважаемому господину Кузнецову придет конец. Он сразу потеряет возможность сбросить акции даже по демпинговой цене. Грустная картина, правда? Зато, если ты правильно меня понимаешь, придет час банка "Дельта". По решению суда вы можете потребовать, чтобы арестованные акции передали именно вам, ведь эти акции заложены в качестве обеспечения кредита. Ну, а энергетики в свою очередь с огромным удовольствием выкупят указанные акции у вас. И я, пожалуй, смогу повлиять на цену покупки. Согласись, неплохая сделка? Банку прибыль, тебе премию.
Федин кивнул. Но он еще сомневался:
– А материал? Насколько серьезен?
– Подделанные подписи на доверенностях, и все такое прочее. Серьезнее не бывает. Только мне, пожалуй, понадобится почерковедческая экспертиза. И еще понадобится опытный и умный следак, умеющий разговорить подозреваемых.
Федин снова кивнул.
– Правда, есть условие…
– Какое? – насторожился Федин.
– Мы не хотим возбуждать уголовное дело до окончательного определения позиции губернатора.
– Хотите потянуть?
Теперь уже Семин кивнул.
Федин взглянул на него и рассмеялся.
– Тогда у меня тоже есть одно условие.
– Какое?
– Слыхал о благушинской заправке?
– Да что за черт? – удивился Семин. – Золотая она, что ли? Весь день о ней слышу.
– Не знаю, какая она, – усмехнулся Федин. – Но вот интересует одного хорошего человека.
– И что?
– Да просто держи это в голове. До поры до времени.
– Гарантий дать не могу…
– Пока достаточно твоего слова.
Они помолчали. Потом бывший полковник покосился в сторону смертельно обиженного бармена:
– Почему Господь так жесток?
– Да потому, что все мы только микробы в крови какого-то огромного организма, – Семин тоже покосился в сторону бармена. – Но печется Господь, кажется, не о нас, а о здоровье всего организма.
Глава VI
Третья сила
Июль, 1999
1
День начался с жары.
С болот несло плесенью, на Новом Арбате шумно гуляли бурлаки.
Дымом костров несло и с Запорожской Сечи – с дальнего мыса. Перед дебаркадером по колено в мутной воде стоял в реке Ленька Вешкин – бурлак, и горько материл мир. С тех пор, как развалился Благушинский совхоз и рухнуло советское лесное хозяйство, Ленька подрабатывал на мысу или на Новом Арбате. С безработными мужиками водил на лямке тяжело груженные лодки против сильного отбивного течения, в обход затонувшей баржи. Если лодок не случалось, за полбутылки красного хмуро позировал волосатым, наезжавшим из города художникам. Новым Арбатом в Благушино прозвали заасфальтированную часть нижней улицы – вся она принадлежала Колотовкину и Мельникову. "Комки", крошечное кафе, два магазина. В черной рясе толкался перед киосками попик Падре, негромко требовал от Бога решительности, молний и грома. Господь не откликался, может, длинноволосые художники были Ему угодны. Заиленный серый песок, деревянные лодки, приткнувшиеся к берегу, угрюмая синева тайги. Крикнешь кукушке: "Сколько мне жить?" – даже приговоренному к смерти накричит сто лет.
– При советской власти, – матерился Ленька, – мы империей управляли!
– Вот и доуправлялись, – настороженно принюхивался Павлик. – Где та империя?
– Возродим! Стряхнем паразитов с загорбка!
– Самогон? – принюхался Виталий.
– Водка, – удрученно покачал головой Павлик.
– Думаешь, кто-то завозит тайком?
– Уверен. Сам видишь, перешептывается народ. Раньше бегом бежали навстречу, шапки ломали, теперь хмурятся, выказывают независимость.
– Может, злятся из-за больницы? Ты обещал доставить лекарства.
– Ну не сразу же. Мало ли, что обещал. Продадим лес, доставим, – Павлик думал сейчас только о сделке с немцами. – А хорошо продадим – пристроим к больнице флигель. Заодно ликвидируем Запорожскую Сечь, – кивнул он в сторону мыса, на котором дымили костры бурлаков. – От запорожцев ненужная вольница. Зуб даю, – блеснул Павлик литым золотым зубом, – что это через бурлаков попадает в село водка. Можно, конечно, выбросить в продажу дешевое пойло, напрочь задавить тайного конкурента, но зачем нам в селе лишняя пьянь?
2
"Ну, все скупил у людей? – ядовито интересовался отец, когда Виталий приезжал в Томск. Смотрел на сына, как на безумца. – В университете от нищеты учебные площади начали сдавать в аренду!" Находил тысячи причин упрекнуть Виталия, а тот понять не мог – почему отец его упрекает, за что? Сами же хотели свободы. И понял только в девяносто восьмом, когда рухнул рубль и последние сбережения профессора Колотовкина превратились в бумагу. Медсестра, нерегулярно наведывавшаяся к Колотовкину-старшему, нашла профессора в кресле перед включенным телевизором. В руках газета.
Вопрос: Как вы прогнозируете экономическое будущее России?
Кох (глава госкомимущества): Сырьевой придаток. Безусловная эмиграция всех людей, которые могут думать, но не умеют работать (в смысле – копать), которые только изобретать умеют. Далее – развал, превращение в десяток маленьких государств.
У Виталия холодок пробежал по спине.
Зря оставлял отца одного. Отец как раз не умел работать (в смысле – копать), но бежать никуда не собирался. Напротив, уговаривал своих аспирантов подумать над выбором. А глава госкомимущества забыл о старой профессуре. Ответы американскому корреспонденту, перепечатанные "Московским комсомольцем" должны были ударить Колотовкина-старшего прямо в сердце.
И ударили.
Вопрос: И как долго это будет длиться?
Кох: Я думаю, в течение 10–15 лет… Вы понимаете… В течение 70 лет, когда формировалось мировое хозяйство, Россия, вернее, Советский Союз находился как бы вовне, развивался отдельно, по каким-то своим законам. И мировое хозяйство сформировалось без Советского Союза. И оно самодостаточно, там есть достаточные ресурсы, все есть. И сейчас Россия появилась, а она никому не нужна. (Смеется). В мировом хозяйстве нет для нее места, не нужен ее алюминий, ее нефть. Россия только мешает, она цены обваливает со своим демпингом. Поэтому, я думаю, что участь печальна, безусловно.
Вопрос: Прогнозируете ли приход инвестиций в Россию, будет ли он в той мере, в какой его ожидают?
Кох: Нет, потому что Россия никому не нужна (смеется), не нужна Россия никому (смеется), как вы не поймете!
Вопрос: Но ведь Россия имеет гигантские экономические и людские ресурсы, и работать на российский рынок…
Кох: Какие гигантские ресурсы имеет Россия? Этот миф я хочу развенчать наконец. Нефть? Существенно теплее и дешевле ее добывать в Персидском заливе. Никель в Канаде добывают, алюминий – в Америке, уголь – в Австралии, лес – в Бразилии. Я не понимаю, чего такого особенного в России?
Вопрос: Но торговать с Россией, с огромной страной, где огромная потребность купить, купить, купить…
Кох: Для того, чтобы купить, надо иметь деньги. Русские ничего заработать не могут, поэтому они купить ничего не могут.
Вопрос: Словом, вы не видите никаких перспектив?
Кох: Я – нет. (Смеется). Ну, Примаков если видит, пускай работает (смеется).
Вопрос: Как, по-вашему, может повернуться экономическая политика российского правительства? Будет ли возврат к старым методам?
Кох: Какое это имеет значение? Как ни верти, все равно это обанкротившаяся страна.
Вопрос: И вы полагаете, что никакие методы хозяйствования Россию не спасут?
Кох: Я думаю, что бесполезно.
Вопрос: Могут ли реформы в обычном понимании этого слова быть приемлемы для России?
Кох: Если только Россия откажется от бесконечных разговоров об особой духовности русского народа и особой роли его, то тогда реформы могут появиться. Если же они будут замыкаться на национальном самолюбовании и искать какого-то особого подхода к себе, и думать, что булки растут на деревьях… Они так собой любуются, так до сих пор восхищаются своим балетом и своей классической литературой XIX века, что они уже не в состоянии ничего нового сделать.
Вопрос: Если исходить из вашего взгляда на будущее России, то весьма безрадостная картина создается…
Кох: Да, безрадостная. А почему она должна быть радостной? (Смеется).
Вопрос: Ну, просто хотелось, чтобы многострадальный народ…
Кох: Многострадальный народ страдает по собственной вине. Их никто не оккупировал, их никто не покорял, их никто не загонял в тюрьмы. Они сами на себя стучали, сами сажали в тюрьму и сами себя расстреливали. Поэтому этот народ по заслугам пожинает то, что он плодил.
Вопрос: Насколько Запад понимает, что хаос в России может быть угрозой всему миру?
Кох: Я, откровенно говоря, не понимаю, почему хаос в России может быть угрозой всему миру. Только лишь потому, что у нее есть атомное оружие?
Вопрос: Вот именно. А разве этого мало?
Кох: Я думаю, что для того чтобы отобрать у нас атомное оружие, достаточно парашютно-десантной дивизии. Однажды высадить и забрать все эти ракеты к чертовой матери. Наша армия не в состоянии оказать никакого сопротивления. Чеченская война показала это блестящим образом.
Бедный отец, думал Виталий на кладбище.
Или, может, прав Альфред Рейнгольдович? Может все в России разучились работать и ничего не стоят? Каждого можно купить, как считает Павлик Мельников, за небольшие деньги? Виталий явственно слышал саркастический смешок Коха, явственно видел выражение ужаса в глазах отца.
И правда.
Куда все провалилось?
3
Гулянка на Новом Арбате шла вовсю.
Кто-то орал, звенела посуда, бабы голосили.
Отдельной кучкой сбились возле кафе длинноволосые, закрывая газетами недописанные полотна. Поддатые скотники и бурлаки пытались дознаться, что изображено на таинственных полотнах, но длинноволосые хмуро прикладывались к бутылочкам и молчали. От Нового Арбата до беседки на берегу – всего ничего, но благушинская пьянь как бы не замечала Павлика и Виталия. Чувствовали свою вину. Отводили глаза. Еще пару лет постановили на общей сходке, что алкоголь в селе будет продаваться только через "Зимние витамины". Взамен каждый получил постоянную или временную работу. Мужики, наконец, стали узнавать друг друга. У буйного скотника Федора Вешкина проснулась страсть к знаниям. Изучал "Уголовный кодекс", пытался понять, почему за простую драку дали ему когда-то три года, а теперь за самые ужасные безобразия не привлекают ни к какой ответственности. Зашел как-то к бессрочному Всесоюзному старосте Калинину. В помещении сельского совета пахло пылью и мышиным пометом, стоял ржавый советский графин на пустом столе. "Чего не пойдешь к Павлику Мельникову?" – "Это к Золотым Яйцам-та? – возмутился Калинин. – Ты кому говоришь такое? Я потомственный коммунист!" – Тем не менее, жизнь как-то налаживалась, и вдруг несанкционированный завоз спиртного, нарушение всех договоренностей!.
Виталий и Павлик устроились в беседке.
Широкий плес мерцал под огромным утопическим солнцем.
Вертелись, уходя по течению, ленивые водовороты за железной кормой затопленной баржи. Простор реки таял в знойном сиянии, в ярких бликах, в зеркальных отблесках. Вода вгрызалось в высокий берег, подмывала обрывы. Зеленый горб мыса, известного как Запорожская Сечь, выдвигался в реку, казался островком. А за мысом прятался невидимый мелкий заливчик, забитый ряской и полузатопленными бревнами – самая ужасная опасность для быстроходных катеров. Один такой, мерно порыкивая, подрагивая, лениво сплевывая в реку тугие струйки отработанной воды, как раз толкнулся в борт дебаркадера. Выпуклые скулы, коротко срезанная наклонная мачта – праздничная вещь!
Спустились на берег трое.
Под синими козырьками твердые глянцевые лбы. Под солнцезащитными очками чужие наглые глаза. Гогоча, разбрасывая окурки, заглянули в беседку. На Виталия и Павлика ноль внимания. Двое коротко стрижены, третий – накачанный, здоровый, с конским хвостиком на затылке. Вроде как бугор у них. "Сара, дура, – бубнил, – прибежала к ребе. Вот, мутит, попугай сдвинулся у нее. День и ночь орет: трахаться, трахаться! Совсем к черту забодал, соседи перестали в гости ходить. Ребе успокаивает: забей муму, Сара, тащи дурака ко мне. Дескать, живут у него две самочки. Набожные, невинные. День и ночь колдуют молитвы". – Накачанный ловко шлепнулся на скамью, чуть не столкнув с нее Павлика. – "Ну, принесла дура попугая, сдернула платок с клетки. Попугай сразу в голос: трахаться, трахаться! А самочки, правда, набожные, невинные. Стремные глазки возводят к небу. Вот, мол, дошли до Бога наши молитвы".
– Нравится? – спросил бугор Павлика.
Не ожидая ответа, встал, тяжело потоптался по траве, как медведь. Об уверенном характере говорил шрам на щеке. И еще один – синеватый, на шее.
– Богатое село? – поинтересовался.
– Да так себе.
– А чего дятел стучит?
– А в селах всегда в лесу дятлы.
– Этот, похоже, служил на флоте?
– Да ну. Клюв у него, вот и стучит.
– Да нет, морзянка это, – знающе возразил бугор. И многообещающе сплюнул под ноги Павлику: – Три точки, три тире, три точки… Ну точно! Не дятел, чистый маркони!
– Года отстукивает, наверное.
– Ладно, что не срока. – Бугор испытующе глянул на Павлика. – В косяк ты попал, пацан. Так с нами не разговаривают.
– А что такого? – голос у Павлика дрогнул, но в душе он гордился. Это ведь он выдал известному томскому дрессировщику Володе Шкаликову пятьсот баксов. Неизвестно, сколько денег из общей суммы пошло на воспитание пойманного в лесу молодого дятла, но за три месяца Шкаликов (в прошлом – японский шпион и советский десантник) научил умную птицу отзываться морзянкой на появление у дебаркадера любых незнакомых плавсредств.
– Срока, срока отстукивает…
Кивнул Павлику:
– Местные?
– Да вот, катер ждем.
– То-то смотрю, вы не в говнодавах. В таких ботиночках, как ваши, тут по улицам не пройти.
– Ну, это по погоде.
– Чего тут делали?
– Из налоговой мы, – решил напустить страху Павлик.
– Да ну? – обрадовался бугор. – Наверное к Золотым Яйцам заглядывали? – (Павлика передернуло.) – Небось, скрывает доходы?
– Он честный труженик.
– Чего? Чего? – удивился старшой. И, сплюнув, протянул: – Это какой тут дом у него?
– А вон тот. Видите? Каменный. – Павлик уже понял, зачем пожаловали в село такие незваные гости. – Но его дома нет. Он на острове. Сам видел. Вон за тем мысом. Видите? Там у него частный пляж.
– С телками валяется?
– А ему чего? Радуется.
– Ну мы его сейчас огорчим.
– Правильное решение, – кивнул Павлик.
И скромно подсказал:
– Если войдете в протоку на хорошей скорости, да развернетесь на полном ходу, всю грязную воду выплеснете на частный пляжик.
– А глубина?
– Там как раз по вашей осадке.
– Слышь, пацан, – неохотно сказал бугор, как бы прощая за что-то Павлика. – А эти Золотые Яйца, их как по батюшке?
– Они Артемычи, – уважительно ответил Павлик.
– Ты только посмотри! – удивился старшой. – Я думал, Абрамычи.
И приказал одному из своих людей, прыгая в катер: "Гони в протоку на скорости!"
Катер зарычал, поднялся на пятке. Гулкая волна рванулась на берег, размывая заиленный песок. Ревя, выплевывая с двух сторон воду, белый красавец вылетел на серебрящийся широкий плес, плавно обогнул затонувшую баржу и, набирая скорость, устремился к предполагаемой протоке. "Ты смотри, смотри, как идет!" – восхищенно выдохнул Павлик. Он прекрасно видел, как белоснежный красавец напоролся на полузатонувшее бревно. Сперва разнесся звук, будто включили электропилу, это зазвенели обнажившиеся винты. Потом полыхнуло. Взрыва, правда, не последовало, никаких особенных эффектов, но белоснежный красавец вспыхнул и теперь коптил на взбаламученной воде, как нагоревшая свеча, – сильно и некрасиво. Ошеломленные рэкетиры барахтались в зеленой жиже, стараясь убраться подальше от разливающегося по воде бензина.
– Тонн на тридцать зеленых, вот какой пожар! – удовлетворенно определил Павлик. – Классная посудина! С немцами поладим, себе такую куплю.
– Ты думаешь, они к нам не вернутся?
– Зачем? У них стволы затонули. Они сами их там со страху сбросили. А кто они без стволов?
– То-то вид у них!
– Богатая посудина у них сгорела, – удовлетворенно сплюнул Павлик. – Ишь, "Абрамычи"! Да нет, ошиблись. Артемычи мы! Ты, Виталька, за них не боись, утонуть им не дадут. – Они видели, как к загаженному бензином заливчику бежали голосистые благушинские бабы, даже пьяные скотники заинтересовались пожаром. – Так всегда было, Виталька, так всегда и будет. Кто к нам с мечом, тот и… Сам понимаешь. – Сплюнул: – Я сейчас в Томск уеду… А ты?
Знал ведь, но спросил.
– А я в Рядновку.
– Катку увидишь, скажи, заберу ее скоро.
– Да не поедет она с тобой, – откликнулся Виталий, с тайным удовольствием прислушиваясь к мату, плесканию и суете в грязном заливчике.
– Ученую птицу дятла ставлю на то, что увезу Катьку.
Ударили по рукам.
У Виталия душа пела.
"Катенька! – пела душа. – Фигу ему! Заберем у Павлика умную птицу! Научим стучать доброе, без балды. Фугам Баха научим, барабан птице подарим". Правда, в самой глубине сердца, в каком-то неизученном уголке тянуло сквознячком, непонятным холодом. Могла ведь давно намекнуть Катька Павлику на истинное положение дел, а вот тянула. Уже и прикипела ко мне, а в глазах – просторно. От больших чувств пожалел рэкетиров: "Хорошую посудину потеряли".
– Забудь, – отрезал Павлик. – Водкой займись Немцы приедут, а у нас пьяные по селу шарашатся.