Достигнув наконец эпицентра аномалии, Папалексиев узрел такое, что и во сне-то трудно представить, а уж в рамки реалистического мировосприятия это и вовсе не укладывалось. На фоне облупленных стен, где местами осыпалась штукатурка и зияли оскалившиеся кирпичом бурые от грязи язвы, немыслимым образом процвел сказочный розовый оазис. Да, это был целый цветник, оранжерея под открытым небом, причем все цветы имели одинаковый пурпурный тон, так что помойка, еще вчера пугавшая прохожих иссиня-черными глубинами, извергавшими омерзительных крыс и взъерошенных заразных голубей, теперь была словно залита свежей кровью, обещающей старому двору новую жизнь, полную молодых и запоминающихся событий. Роскошные розы расположились прямо в ржавых мусорных контейнерах, видимо предпочитая их уютным вазонам и ухоженным клумбам, они беспечно раскачивались на длиннющих толстых стеблях, словно заявляя: "Мы сама красота. Над красотой никто не властен, где хотим, там и растем". А с листьев и лепестков беспрестанно катились сверкающие на солнце то ли утренние росинки, то ли бриллианты чистой воды, впрочем, одинаково бесценные для созерцателей, в чьих душах чудесное зрелище пробудило самые нежные чувства и настроения. У кого-то слезы наворачивались на глаза, у других чуткое сердце набухало, как цветочный бутон, готовый вот-вот раскрыться и явить собой подобие волшебной розы, и только Папалексиев понимал, что сегодняшнее чудо доказывает глубокий смысл его ночных сновидений и что проделки Авдотьиной прапрапрабабки продолжаются наяву. "Как же я этого с утра не заметил?" - недоумевал Тиллим.
XII
На фоне сказочной картины санитары "скорой помощи", сами пребывающие под ее чудотворным воздействием, растопившим их черствые души, пытались запихать в медицинский фургон упакованного в смирительную рубашку, но не побежденного и во все горло протестующего дворника Леонтия. Это его воинственные вопли слышал из окна Тиллим.
Личность Леонтия заслуживает того, чтобы рассказать о ней поподробнее. Петербургские дворники - особая каста в "придворном" мире. Среди них много тех, кого величают представителями андеграунда: поэты-неформалы, художники-авангардисты и ищущие архитекторы, неприкаянные рокеры без страха и упрека. Тут без труда найдешь вечного студента и пламенного правозащитника, чей стаж борьбы с режимом исчисляется десятилетиями, в этой братии попадаются богоискатели и даже изобретатели вечных двигателей - одним словом, здесь можно встретить кого угодно, только не посредственность. Будучи достойным представителем своей касты и в то же время единственным и неповторимым, Леонтий являл собой образ самородка из народа, поэтичнейшего философа жизни. Обитая в казенном жилище на первом этаже, он был в курсе всех событий подведомственной ему территории и имел свое собственное мнение по поводу любого из них, даже самого незаметного. Леонтий по праву слыл надежным хранителем всех дворовых драм, знал, где какие показания следует давать, а где нужно скромно помолчать, затаив глубоко в себе очередную тайну, чтобы когда-нибудь, с наступлением лучших времен, раскрыть ее в назидание потомкам. Итак, в этом маленьком царстве Леонтий был тонким дипломатом и канцлером одновременно.
Накануне описываемых событий он расположился у раскрытого окна своей комнаты, любуясь на родную помойку. Мучимый ощущением огромной внутренней пустоты, он часто пил вот так, созерцая живую картину, которую, будучи неисправимым романтиком и эстетом, находил поистине прекрасной. Помойка служила для Леонтия маленькой моделью грандиозного мира, и не беда, что за всю жизнь он не был нигде, кроме своей деревни и ставшего ему родным Петербурга, - в грудах мусора и отбросов перед ним раскрывалась философская сущность земного бытия. Это был целый мир утонченных гурманов и неискушенных простаков, полный свидетельств человеческого существования, здесь запечатлелись следы технократической цивилизации и первобытной дремучести. Тут же являлись твари, веками нераздельно сожительствовавшие со всем человечеством в согласии и вражде. И за всю эту вечную жизнь Леонтий пил по-черному и честно, не отводя глаз от величественной бездны, представшей его взору.
На сей раз с третьего стакана он добился небывалой остроты восприятия, и ему захотелось увидеть нечто изумительное, такое, чего еще никто никогда не видел. Леонтий мечтательно прищурился, а когда вновь открыл свои затуманенные очи и усилием воли сфокусировал зрение, на месте помойки уже волновалось алое море роз, а на смену мухам откуда ни возьмись прилетели чудесные бабочки, порхавшие с цветка на цветок, шевеля тонкими усиками. От красоты такой Леонтий ощутил за спиной крылья и, вдохновленный, бросился будить соседей:
- Это ж надо! Вставайте скорее - чудо проспите! Помойка-то наша розами расцвела!
Недовольные соседи отзывались грубо, спросонья им и в голову не приходило выглянуть в окно, чтобы удостовериться в истинности слов Леонтия.
- Допился до белой горячки и лезет тут со своим бредом. Спать иди, баламут!
Но Леонтий не послушался советов сонных обывателей и, шагнув во двор через окошко своей каморки, по-пластунски, чтобы не спугнуть розовое чудо, пополз в его сторону. Добравшись до цветника, он некоторое время разглядывал дары Флоры, а потом принялся с наслаждением их нюхать и целовать. Радуясь как ребенок, Леонтий провел в подобных занятиях всю ночь, полагая, что грезы ему дарует родная русская водка. Как же он был благодарен ей в эти часы райского блаженства!
Утром голова с похмелья раскалывалась, и Леонтий определенно знал, что не спит, но сколько он ни кусал себя, сколько ни дергал за усы, сказочное видение не исчезало, а, наоборот, стало еще явственнее, хотя теперь уже совсем его не радовало. Изнемогая от невозможности объяснить суть происходящего, он заревел, как раненый медведь, и этот отчаянный рев продолжался до самого появления санитаров. "Скорую" Леонтий еще успел вызвать сам, но приехавших врачей встретил уже буйнопомешанным.
Папалексиев продолжал пребывать в поле чужих ощущений и мыслей, порожденных проросшими из помойки цветами. Толпа ротозеев, выстроившись вокруг преобразившихся мусорных бачков, всхлипывала и восклицала от избытка светлых чувств. Счастье сопричастности волшебству переполняло сердца и струилось по замызганным дворовым закоулкам, обволакивая их невидимыми волнами народного восторга и ликования. Папалексиев ощущал его в полной мере - душами множества стоявших рядом людей. Голодные насытились здесь духовной пищей, отчаявшиеся обрели надежду, огорченные возрадовались, а некоторые закоренелые ненавистники даже уверовали в любовь. Лицезреть столь блистательное чудо не доводилось еще никому из аборигенов Большой Монетной улицы. Одни полагали, что для фиксации данного феномена следует вызвать телерепортеров, наиболее восприимчивые созерцали каприз бытия безмолвно, обливаясь градом холодного пота или очистительных слез. Иные же досужие умы, поминая добрым словом пораженного зрелищем дворника, прикидывали на будущее: "Если Леонтия не выпустят из сумасшедшего дома, можно будет продать его комнату и на эти деньги нанять дворника из соседнего двора".
XIII
Переполненный чувствами своих соседей по двору, Папалексиев решил, что новоявленным цветником спокойнее любоваться из окна, и поспешил удалиться в собственные апартаменты. Войдя в комнату, он хотел было сесть на стул и перевести дух, но тут ему попался на глаза забрызганный грязью выходной костюм. Тиллим схватился за голову:
- Значит, я действительно бегал в нем вокруг Петропавловки, выходит, и все остальное тоже правда! Она здесь была, разговаривала со мной, я пил ее зелье…
Удрученный своим открытием, Папалексиев собирался на работу. Посмотрев на часы, он обнаружил, что безнадежно опаздывает, завтракать уже некогда, и голодный выбежал на улицу. На Каменноостровском Тиллима ожидало новое душещипательное зрелище. Посередине проезжей части, в самом средоточии транспортной суеты, стояла одинокая сухонькая старушка. Неприступные иномарки и огромные автофургоны стремительно проносились мимо нее, подавая устрашающие звуковые сигналы, и она уже не металась, не порывалась куда-то ковылять, а смиренно стояла, ожидая, когда Господь распорядится ее судьбой на этом безумном перекрестке. У Папалексиева же мелькнула мысль, что бабка, возможно, ждет именно его. Проникшись состраданием к беспомощной старости, к тому печальному состоянию, в котором перейти улицу уже проблема, он вознамерился помочь бедной бабушке. Лавируя в потоке автомобилей, Тиллим в считаные секунды оказался рядом с ней и в духе своих представлений о вежливости предложил:
- Позвольте помочь вам, невзирая на то что я опаздываю.
- С вашей стороны было бы весьма любезно перевести через улицу даму преклонных лет, - голосом, полным достоинства, произнесла старуха, протянув Папалексиеву руку словно для поцелуя, но тот, взяв ее под локоть и взвалив на себя тяжелую сумку, собрался проводить занятную бабушку до самого дома.
Еле передвигая ноги, она очень разумно вещала:
- Вы не спешите так, молодой человек! Поверьте, в этой жизни незачем и некуда спешить. Я вот прожила на свете много - не скажу сколько - лет и всегда боялась куда-то опоздать, а сейчас вижу, что напрасно торопилась жить: в старости, друг мой, мало приятного, и приходит она всегда неожиданно, без спросу. Вам, конечно, сейчас меня не понять, ну да еще успеете. А вот и мой дом. Вы что-нибудь о нем знаете? Это знаменитый дом Бенуа, Первого российского страхового общества. Какие блестящие люди здесь жили, какие роскошные были апартаменты! У моего отца тоже была квартира из двенадцати комнат, но потом пришли тяжелые времена, нас уплотнили - так это тогда называлось! Да-а-а… Впрочем, вам это, наверное, неинтересно - дела давно минувших дней, мемуары выжившей из ума старухи… Мое парадное тут недалеко, во дворе.
Папалексиев явно снискал особое расположение пожилой спутницы, и она, совсем разоткровенничавшись, вспомнила о своем происхождении:
- А знаете, я ведь княгиня и наш род есть в Столбовой книге. Представьте, меня еще титуловали "Вашим сиятельством", я училась в Смольном институте! Никогда бы не поверила, что об этом можно будет открыто говорить, впрочем, знаете, нынешние разговоры о дворянстве напоминают мне разглагольствования дворового мужика о шампанском, вкус которого ему недоступен. Да, все это было бы смешно, когда бы не было так грустно… Признаться, я всегда преклонялась перед молодостью: игривые мысли, восхитительная легкость во всем теле и хочется обнять весь мир. А вы, молодой человек, такой галантный кавалер! Сейчас это, увы, большая редкость. Нравы безнадежно испортились. Вот раньше были времена: мужчины помнили о долге и чести, не говоря уже о дамах. А как красиво любили! Золотые годы! И я вам скажу, таких уже не будет никогда. Помните:
Эмалевый крестик в петлице
И серой тужурки сукно…
Какие печальные лица,
И как это было давно!
Тут память подвела престарелую смолянку, и она смутилась от такого неожиданного напоминания о годах, которые берут свое, однако Папалексиев, за всю жизнь не выучивший наизусть ни одного стихотворения, без труда продолжил:
Какие прекрасные лица,
И как безнадежно бледны -
Наследник, Императрица,
Четыре Великих княжны.
Старушка пришла в особенный восторг, свойственный лишь людям, живущим ностальгией по ушедшей эпохе, которые всегда безгранично благодарны за подобное трепетное напоминание о милом их сердцу прошлом. Она тем более не ожидала встретить такое понимание в совсем еще молодом человеке, годившемся ей в правнуки, но, признайся он, что таинственная актриса, жившая двести лет назад, наделила его способностью читать чужие мысли, старушка все равно бы ему не поверила, да он и сам с трудом еще в это верил.
- Если бы вы знали, какую дивную картину мне сегодня довелось созерцать! - продолжала разговор неугомонная бабушка. - Утром я ходила на Сытный рынок за яблоками: решила себя побаловать. Вы любите антоновские яблоки? А я к ним неравнодушна. Так вот, в очереди за яблоками одна женщина очень приличного вида сказала мне, что на Большой Монетной в одном дворе розы расцвели, да так много, что она в своей жизни столько не видела. Меня разобрало любопытство, и я непременно решила своими глазами увидеть такое чудо. С Божьей помощью доковыляла до Монетной, там меня какой-то юноша провел во двор, и, знаете, все оказалось еще удивительнее, чем мне рассказали: я увидела огромное количество свежих рубиново-алых роз, которые росли, пардон, прямо из помойки! Представляете, розы на мусорной куче?! Мне сразу вспомнились ахматовские строчки:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда.
И я поняла, что сама поэзия воплотилась в этом чуде, явленном в петербургском дворе. Очень быстро собралась толпа восторженных людей. Подумать только, ведь у кого-то из них это будет самый запоминающийся день в жизни, самое сильное эстетическое впечатление! Я убеждена: эти розы - воплощение чьей-то великой, настоящей любви. Как прекрасно, что где-то еще расцветает такая любовь, и как горько сознавать, что есть люди, которые за всю свою жизнь не подарят ни одной розы. А как вам кажется, молодой человек, такие люди существуют?
Папалексиев улыбнулся: ему определенно нравилась эта романтически настроенная старушка, и он честно ответил ей:
- Не знаю, - и тут же утешающе добавил: - но зато мне известно, что вы живете на последнем этаже, а лифт у вас не работает, так что позвольте помочь вам подняться.
Старушкиному удивлению не было предела, она считала себя обязанной этому молодому человеку, так кстати появившемуся на проезжей части и вот уж сколько времени внимающему ее скучной болтовне. Возле самых дверей квартиры она произнесла, лучась улыбкой:
- Вы мне очень симпатичны, молодой человек. Захаживайте иногда к старухе, я ведь совсем одна. Но я не могу вас отпустить вот так, ничем не отблагодарив.
Она взяла у Тиллима сумку с яблоками и выбрала несколько самых крупных:
- Примите от меня за ваше добро, я от чистого сердца.
- Ни в коем случае! Я тоже от чистого сердца. Кстати, замок у вас открывается вправо - не перепутайте, а то вам опять придется стоять на площадке.
С этими словами Папалексиев побежал вниз по лестнице. Спустившись на один этаж, он остановился и громко добавил:
- Я был очень рад с вами познакомиться и обязательно как-нибудь загляну. А соседскому мальчику Мише, если он еще раз вас обидит, я уши надеру!
Тиллим заспешил по Каменноостровскому по направлению к телестудии. Проходя мимо "Петроградской", он нечаянно коснулся локтем дачника, спешившего на Финляндский вокзал. Проблемы этого типа мгновенно передались Папалексиеву, и, вместо того чтобы наконец добраться до телецентра, он очутился в вагоне метро. Чужая забота принуждала его ехать во Всеволожск, к собаке, которая сидит на даче три дня некормленая. В воображении Папалексиева четко рисовался деревянным домик на участке в шесть соток и грустящий на веранде ротвейлер, которого он, как истинный хозяин, страстно любит и по которому сильно скучает. Купив в кассе вокзала билет, Тиллим поспешил на электричку. В дверях вагона он столкнулся с некой пассажиркой, терпящей неудачу в личной жизни, и мысли его потекли по иному руслу: "Он меня обманул, оказался женатый, а я-то, идиотка, еще верила такому подлецу!"
Выскочив на платформу как ошпаренный, Папалексиев опустился на ближайшую скамейку. "Та-а-к… Стоп! Какая еще собака? Кто оказался женатый? Никакой дачи у меня никогда не было! Спокойно. Никого не трогать. Руки в карманы". Он отдавал себе приказания, пытаясь отгородиться от наглого вмешательства в его собственный мыслительный процесс. Он и так все последнее время тщетно пытался совладать с болезненным растроением личности, чреватым Бог знает какими последствиями, а теперь в него без спросу мог вселиться любой прохожий, стоило только случайно с ним соприкоснуться. Пребывая по этому поводу в полной прострации, Тиллим не мог решить: относиться к своей новой способности как к бесценному дару, позволяющему манипулировать чужим сознанием, или считать ее сводящим с ума наваждением. Он никак не хотел понять, что слова, сказанные во сне Авдотьиной прапрапрабабкой, теперь определяют его реальную жизнь.
Пока Папалексиев копался в себе, подошел пригородный поезд, и какой-то запыхавшийся, нагруженный поклажей садовод со словами: "Подвиньтесь, пожалуйста!" - основательно потеснил Тиллима, усевшись вплотную к нему и разместив вокруг многочисленные мешки с плодами приусадебного хозяйства. Тиллим опять почувствовал, будто кто-то приставил ему чужую голову: "Не забыть бы про яблоки, а то сегодня уже чуть в электричке не оставил: с этим садоводством совсем голову потеряешь". Папалексиевский мозг пронзила безумная мысль: "Интересно, у нас сейчас одна общая голова или две разных?" В этот момент он посмотрел под ноги, туда, где стояла авоська с яблоками, и заметил, что мужик тоже нервно поглядывает на нее. "Как есть хочется, а Марья там пельмешки готовит, первоклассные у нее пельмешки. Надо поторопиться", - подумал садовод, пробудив у Тиллима зверское чувство голода. Тиллим вспомнил, что с утра ничего не ел, и почти физически ощутил благоухание Марьиных пельменей. Он встал со скамейки и направился на этот сытный дух, а дойдя до метро, спохватился, что никакой Марьи он не знает и несет чужую авоську. Тогда он поспешил вернуться на платформу, но пострадавшего дачника там уже не оказалось.
Папалексиев тяжело вздохнул, втянул голову в плечи, спрятал руки в карманы и, готовый к любым неожиданностям, поплелся куда глаза глядят. А глаза его искали, где бы перекусить. Он даже увидел в этом намерении шанс найти выход из сложившейся ситуации: "Заморю червячка, отвлекусь и на сытый желудок что-нибудь придумаю". Не утруждая себя долгими поисками, Тиллим подошел к первому же крикливо оформленному киоску заморского общепита и встал в очередь. Желающих вкусить американообразной еды было немало, однако Тиллим довольно скоро продвинулся к окошку. Просмотрев меню, среди разного рода чизбургеров, фишбургеров и прочих булок со всякой всячиной он выбрал гамбургер, привлекший его внимание начинкой из мяса и большими размерами. Зато, глядя на продавца, Тиллим подумал: "Вот уж с кем я бы ни за что не соприкоснулся!"
Этот типаж вовсе не вызывал у него доверия. Чем внимательнее Папалексиев его разглядывал, тем сильнее утверждался в мысли, что прикосновение к подобному существу чревато как минимум потерей аппетита. Это был коротко стриженный верзила с красным лицом, лоснящейся шеей и пухлыми розовыми руками. Во всем его облике чувствовалась пресыщенность, доходящая до показного отвращения к самому запаху мяса и булок. "А ведь ты наверняка одними гамбургерами питаешься!" - думал Тиллим, пристально глядя в воровато бегающие глазки, которые отражали сложную работу мозга торгового работника, усиленно размышляющего над тем, как общипать очередного клиента.
Видимо, взгляд Тиллима был слишком красноречив, во всяком случае, покупая вожделенную снедь, никаких ухищрений со стороны продавца он не заметил. Вонзая зубы в румяную булку с котлетой, истекавшую горчицей и кетчупом, Тиллим насыщался, забывая о беспокоившей его проблеме, однако этот сеанс гастрономической терапии продолжался совсем недолго. Мерная работа челюстей была прервана внезапным обращением:
- Дядь, а дядь!
Папалексиев вздрогнул, оглянулся. Рядом с его столиком стоял мальчик лет десяти и жалобно просил: