- Эта мудрая женщина считала, что кровавые бойни, чей водоворот затягивает мужчин, - следствие обманутых надежд, ущемленного самолюбия и мстительного честолюбия. Мужчинам суждено проливать кровь, пока женщины умываются слезами. Потери и несказанные слова, утраченные ласки и захлопнувшиеся двери, отстраненные объятия и молчаливые признания - все неслучившееся и канувшее в небытие по причине любовного эгоизма возвращается в мир в виде разрушений и войн. При этом погибает большинство мужчин, так как они первенствуют в изменах и сластолюбии. Оскорбляя и обманывая любящих женщин, они накапливают разрушительную энергию, и, когда та достигает критической массы, на землю текут потоки горя и смерти. Истребляющая сила отвергнутой любви иных женщин не уступает разрушениям, приносимым войнами. Увлекая несчастных дьявольским обаянием и опутывая их тонкими сетями, именуемыми в обществе политикой, они оставляют на челе порой даже невинных жертв печать проклятья и скорби. Воинам во сне является женщина, возможно, это сама прародительница Ева. Красота ее ослепительна и ужасна до беспамятства, поэтому запомнить ее не может никто. Совращенный ею оказывается целиком во власти этой губительницы мужских душ и на следующий день неизбежно погибает в бою. Так вот, в письме, о котором я уже сказала, содержатся очень любопытные сведения по этому поводу. - С этими словами Авдотья сняла с полки толстенный том и, найдя нужное место, стала вслух переводить с французского:
Его сиятельству графу де Банвилю.
Авиньон, 15 июня 1845 г.
Дорогой Альбер, я был приятно удивлен, найдя в утренней почте Ваше письмо. Вы еще молоды и малоопытны, не могли испытать подобное, но постарайтесь представить себе, что значит для старого воина послание сына верного боевого друга, от коего вот уже пять лет не было решительно никаких известий. Я так растроган, что берусь писать ответ немедленно после прочтения Вашего письма. Прежде всего просил бы засвидетельствовать глубочайшее почтение Вашему отцу и заверить, что мои дружеские чувства к нему нисколько не остыли, а память о военных походах, когда нам не раз приходилось выручать друг друга в самых жарких схватках, живет в моем сердце. Печально было узнать из Вашего письма, что старик совсем сдал и уже не поднимается с одра тяжкой болезни. Милый Альбер, если бы ты знал, каким крепким мужчиной, доблестным воином, каким блестящим офицером, являвшим пример для своих солдат, был твой отец! Надеюсь, Альбер, ты не обидишься, что я обращаюсь к тебе в столь фамильярном тоне? Что нам чиниться, ведь я и сам вполне гожусь тебе в отцы. Если бы ты мог помнить свои младенческие дни, то непременно вспомнил бы, как я принимал тебя от Святой купели в парижской церкви Св. Женевьевы. Да, в молодости мы были большие друзья с твоим отцом. Ты, наверное, и не знаешь, что я жизнью своей ему обязан. То было при подавлении испанского мятежа. Наш корпус вошел тогда в предместья Мадрида, была полная неразбериха, толпа на улицах, и вот из этой толпы выскочил вдруг какой-то отчаянный разбойник и бросился на меня, размахивая навахой. Если бы не меткий выстрел твоего отца, уложивший наповал злодея, лежать бы мне тогда на мадридской мостовой с перерезанным горлом. А что за впечатляющее зрелище являл собой твой родитель в Бородинском бою! Сражался как лев! Однако я ударился в воспоминания… Любезный Альбер, меня, признаюсь, весьма обеспокоила та часть письма, где ты пишешь о своих спорах с отцом, о том, как он тяжело переживает нестроения в твоей супружеской жизни. Не беспокой старика, не отравляй его последних дней! Он был всегда примерным семьянином и никак не заслужил, дожив до седых волос, увидеть крушение семейства собственного сына. Я понимаю, что тебе могут казаться причудой слабеющего старческого сознания его предостережения о том, что твой развод может повлечь за собой страшные несчастья не только для тебя, но, возможно, для всей Франции, ты можешь считать галлюцинациями его рассказы о роковой женщине из сна, но поверь мне, Альбер, это сущая правда! В ту памятную ночь перед сражением при Шернишне многие в моей дивизии видели эту соблазнительницу, и действительно, те, кто последовал с ней на ложе любви во сне, наутро пали в бою. Уверяю тебя, твой родитель находится в здравом уме и память ему не изменяет даже в деталях! Эта коварная особа на самом деле была не властна опутать мужчину, чье сердце уже принадлежало единственной женщине, а именно таким был в те годы твой отец. Его верность твоей матери была поистине замечательна! Сомневаюсь, что в русском походе он имел хоть какую-то самую безобидную интрижку. Не помню, чтобы он когда-то позволил себе даже невинный флирт: всегда оставался стоек и невозмутим, как египетский сфинкс. Иногда он шутил: "Изменить Франсуазе для меня так же невозможно, как изменить Франции". Неудивительно, что какая-то обольстительница из сна не смогла в достаточной мере поразить его воображение. Взывая к твоему благоразумию, Альбер, я настоятельно прошу тебя следовать в семейной жизни примеру отца и моему совету. Перед моими глазами и сейчас твоя супруга с малолетним сыном на руках. Когда они гостили в моем скромном поместье пять лет назад, я не мог налюбоваться на радостную мать с прелестным младенцем, всякий раз, глядя на них - да простит меня Господь! - я представлял себе саму Мадонну и Богомладенца. Вспомни, что ты католик, вспомни о долге доброго христианина, и ты отменишь свое в высшей степени легкомысленное решение. Супружеская верность - не только добродетель, без которой немыслима примерная жена, но и достоинство, необходимое всякому уважающему себя мужчине. Послушай старика: быть добрым семьянином куда спокойнее, а всякая измена несет в себе такие печальные последствия для души и тела, коих ты и вообразить себе не можешь. В ранней молодости я и сам предавался любовным утехам, но в 1812 году был уже отцом семейства, имел детей. Жену свою я боготворил, и мысль об измене этому ангелу во плоти не могла и закрасться в мое сознание с самого дня нашего венчания, и по сегодняшний день я остаюсь верен супруге, данной мне Богом. Видишь, как мы схожи с твоим отцом? Схожи и наши судьбы. Мне ведь тоже в дни русского похода являлась во сне коварная соблазнительница, я видел ее неоднократно, и всякий раз она искушала меня, но я отвергал ее домогательства, хладнокровно разбивая бокал с губительным питьем, который она мне протягивала. Я знаю, что в те ночи меня хранила любовь к спутнице жизни и тот образ Пресвятой Девы, который она своими руками надела мне на шею в день расставания. Чем больше я думал о драгоценной супруге, тем реже меня посещала ночная гостья, и - что самое удивительное! - видимо, из-за того, что ей не удавалось добиться своей цели, с каждым новым посещением она становилась все менее привлекательной, старела буквально на глазах, так что внешность ее стала совершенно отталкивающей и не смогла бы, наверное, вдохновить на любовные подвиги даже самого невзыскательного сына Адама. Со временем она совсем перестала мне являться, оставив в покое. Но если бы ты знал, скольких верных солдат императора лишила жизни эта фурия! С тех пор, как стало ясно, что она вторгается в сны моих воинов, я не уставал увещевать их, призывая хранить священные супружеские узы… Никто не желал меня слушать, многие смеялись мне в лицо, однако неминуемая смерть, настигавшая их после грехопадения во сне, подтверждала мою правоту. И сейчас меня часто посещает жуткая мысль: именно ненасытная дьяволица подставила под русские штыки груди тысяч лучших сынов Франции. Но, в конце концов, верить в это или нет - твое личное дело, я лишь на правах крестного отца, убеленного сединами и умудренного житейским опытом, спешу предостеречь тебя от досадных, непоправимых ошибок, которые неизбежно повлечет за собой твой развод. Ну да тебе уже наверняка надоели скучные наставления, с которыми я столь бесцеремонно вторгся в твою жизнь… Прости старого ворчуна и помни, что я желаю тебе только добра и каждый день молюсь о здравии всего вашего семейства. Бог да сохранит тебя, твоего незабвенного батюшку и весь славный род Б. в благополучии на долгие годы, Пресвятая Дева оградит твой семейный очаг от житейских бурь!
С совершеннейшим почтением
бесконечно преданный вашему семейству
маркиз де Себастьяни.
Авдотья еще не успела закрыть книгу, а возбужденный Тиллим уже спешил выразить свое отношение к прочитанному:
- Капитально же попали эти французы! И ведь сколько лет уже молчат! Почему? Наверное, не хотят ворошить прошлое, пересматривать историю. А может, они просто в это не верят? Эх, прочитать бы им дневник твоей бабки!
Он окончательно уверовал в могущество актрисы Троеполовой. Письмо заслуженного генерала, напечатанное в толстой книге, было в его глазах слишком весомым аргументом, неопровержимо доказывающим реальное существование и роковую сущность старой Авдотьи. Он словно бы открыл для себя что-то очень важное, чего прежде упрямо не желал понимать. Вырвавшись на Миллионную, он даже закурил от волнения. Стены домов теснили душу, готовую вырваться из тела, и он устремился на простор Дворцовой. Здесь, на площади, Тиллима всегда посещало желание воспарить над миром, уподобившись Ангелу-Крестоносцу, но сейчас слух его привлекла речь экскурсовода, окруженного толпой внимающих туристов:
- Обратите внимание на триумфальную колесницу со статуями греческой богини победы Ники и двух воинов, ведущих ее, венчающую арку здания Главного штаба. Эта скульптурная группа отлита из бронзы по модели Демут-Малиновского в память о победе над полчищами Наполеона в 1812 году. В соответствии с канонами величественного стиля ампир, что в переводе с французского означает "имперский", скульптор воспел в металле боевую мощь русского оружия. Крылатая Ника как бы покровительствует русскому воинству, осеняя его лавровым венцом славы и вознося на недосягаемую высоту герб Российской Империи.
Папалексиев поднял голову и увидел то, о чем вещал экскурсовод. Привычный образ колесницы и крылатой богини представлялся ему теперь в новом свете. На фоне голубого неба в окружении пышных белоснежных облаков застыла в полете мистическая фигура извечной вершительницы судеб мужской половины человечества.
- Да-а-а! Оказывается, жизнь - не самое смешное в этой жизни, - невольно вырвалось у Папалексиева, и эта многозначительнейшая фраза властно овладела его сознанием.
XV
Домой Папалексиев возвращался в философском настроении. Он был воодушевлен вселившейся в него авантюрной идеей, доступно объяснявшей на первый взгляд непостижимые загадки истории: все люди служат одной цели, только одни стремятся к ней сознательно, ясно представляя ее смысл, другие же, плутая извилистыми тропами, подчиняясь сиюминутным желаниям, без мысли о причастности к событиям мирового масштаба, в конечном итоге все равно оказываются у общей черты. Теперь Тиллиму было безразлично, какое на дворе время года, суток, не трогали его и прочие мелочи, сопровождающие обычного человека на жизненной дороге, ему даже нравилось сознание вагнеровской обреченности всего сущего, и собственной в том числе, оно убаюкивало мятежную папалексиевскую душу. У самого дома в раздумья Тиллима бесцеремонно вторгся гул многолюдной толпы. Прервав пребывание в заоблачных высотах, он обратил внимание на активную циркуляцию озабоченных граждан. Родные пенаты и прилегающая к ним вотчина были в окружении народа, сновавшего тут по делу и просто так, из любопытства. Самыми деловыми в этом скоплении ротозеев были, конечно, художники. Их сюда съехалось невероятное количество. Они по-хозяйски устанавливали и развешивали свои работы, превратив фасад дома в некое подобие художественного салона. Самые пронырливые из них пытались договориться с участковым о разрешении рисовать достопримечательность, восторгавшую их творческие натуры, но грозный страж порядка был непоколебим и, наступив на хвост чаявшего воспарить Пегаса, отвечал бесстрастно, по уставу:
- Не положено. Только с разрешения районной администрации, а лица нарушившие будут привлекаться по закону.
Еще один страж занимал пост у входа в парадный подъезд, в кои-то веки расконсервированный. Удивленный Папалексиев сунулся было в парадное, однако бдительный милицейский чин исправно нес службу. Преградив путь, он спросил:
- Куда следуете, гражданин?
- Мне надо… - попытался объясниться законопослушный Тиллим.
- Просмотр окончен. Завтра купите билет и спокойно пройдете. Сегодня проход только для жильцов.
- Так я и есть жилец. Я живу здесь.
- Что вы мне тут голову морочите? Предъявите документы!
Порывшись в карманах, Папалексиев, к счастью, обнаружил бумажник, а в бумажнике паспорт. Милиционер сразу открыл его на нужной странице, долго рассматривал штамп о прописке, пытаясь безошибочно определить, нет ли здесь какого подвоха. Вероятно, это стоило ему немалого напряжения мозговых извилин, у него даже пот на лбу выступил при изучении папалексиевского удостоверения личности. Наконец блюститель порядка отдал Тиллиму под козырек, дескать, ничего не поделаешь - необходимая формальность, и с сознанием выполненного долга вернул паспорт. Войдя в подъезд, Тиллим был ослеплен непривычно ярким освещением, но более всего его удивило другое: возле дверей на массивном казенном стуле чинно восседала консьержка. Это была седовласая бабуля в строгом черном костюме с тяжелым взглядом, в котором угадывались великие подвиги на поприще охраны порядка и безопасности, взглядом опытной работницы невидимого фронта. Чистота, царившая вокруг, навела Тиллима на мысль, что, наверное, выпустили Леонтия, повысив ему зарплату, и он стал выполнять свой долг с большим рвением. "Ходили мы по черной лестнице, теперь по парадной ходить будем", - подумал Папалексиев, еще не зная, к добру ли такая перемена.
Сверху спускался Лева, вид у него был вполне дружелюбный, мало того - он просто сиял от радости, усиливая общую атмосферу праздника. Тиллим понял, что прощен за беспокойство, причиненное соседу ночью. В подтверждение этих мыслей Лева обратился к нему в самой непринужденной форме:
- Тиллим! Ну наконец-то! Тут такие перемены, а ты где-то бегаешь. Сегодня ко мне приходили три агента из бюро по недвижимости. Завтра к тебе придут. С утра будь дома, непременно. Ты только представь, мне сначала однокомнатную квартиру предложили, а потом "трешку", правда в Купчине, но зато какой размах! Но я еще поторгуюсь. Теперь нам всем дадут отдельные квартиры. Понимаешь, конец коммунальному неустройству, больше не будем очередь у плиты занимать! Кроме того, еще из ГИОПа приходили и сказали, что городские власти выделили средства на капитальный ремонт и теперь дом наш признан архитектурным памятником, шедевром северного модерна. Приезжали биологи и санэпидстанция, интересовались мусором, который мы сбрасываем в помойку, говорили, что собираются создать какую-то научную комиссию по изучению феномена: розы в помоях еще нигде не произрастали, а этот случай еще и потому уникален, что солнечный свет на дно нашего колодца не попадает. Даже представители Книги Гиннесса здесь были, историки, садоводы, еще какие-то знатоки, утверждающие, что наш дом является одним из чудес света. Все словно помешались! Иностранные туристы идут нескончаемым потоком, киношники появились, фильм хотят снимать, такой сюрреалистической натуры им, дескать, нигде не найти. Уже по радио сообщили, что дом наш будет числиться экскурсионным объектом уровня Эрмитажа. Представляешь, Тиллим, какие блестящие перспективы это сулит? Вот заживем-то! Всю улицу сегодня оцепили, приезжали из городской администрации, главный архитектор города. Сверху на колодец двора наденут стеклянный колпак, получится так называемый атриум, микроклимат создадут, цветы и зимой вянуть не будут - как в оранжерее. А знаешь, что будет с квартирой Леонтия? Только не упади! Там откроют валютный ресторан с видом на розы. Туда уже дизайнеры приехали, интерьер проектируют. Ну дела! А помойку собираются переносить в соседний двор, и я считаю, правильно: хватит нам вдыхать эти миазмы, пора уже почувствовать себя людьми, причастными к чуду. Да, чуть не забыл, держи свечу - мэрия выделила. Зажги ее и поставь к окну для усиления эстетического эффекта. Кстати, там в мэрии, в комитете по культуре, сейчас ума не могут приложить, что делать со ржавыми мусорными контейнерами: они с точки зрения высокой эстетики всю картину портят, но, с другой стороны, в них ведь сами розы растут, и к тому же, если посмотреть с авангардистских позиций, это очень волнующий контраст! Я, как пианист и человек, экспериментирующий в области музыкальной композиции, сам вдохновлен столь необычным явлением, признаться, у меня даже есть мысль сочинить по этому поводу что-нибудь дерзкое, в духе Шнитке. А почему бы, собственно, не попробовать?
- О чем разговор? Дерзай, конечно! - ободряюще выпалил Папалексиев и рванул вверх по лестнице, желая только одного: скрыться от не на шутку разговорившегося соседа.
Дома Тиллим осторожно подошел к окну и с сознанием собственной причастности к происходящему любовался сверху иллюминацией цветущих розовых кустов. Участие его персоны в столь знаменательном событии внушало ему сознание значительности и незаменимости в этом мире. Тиллима так и подмывало рассказать кому-нибудь о совершенном им подвиге, но здравый смысл останавливал его, шептал, что этого делать нельзя, что ему никто не поверит. Он был всегда невысокого мнения об обывателях, живущих серой, прозаической жизнью, в которой нет места высокой мечте и мистическому восторгу, но именно такие люди окружали его сейчас, толпились во дворе, и конечно же, среди них не могло быть того, кто с пониманием отнесся бы к Тиллимовым откровениям. Папалексиеву оставалось любоваться чудом в одиночестве. Розы же в это время колыхались, перешептываясь, овеваемые теплым дыханием летнего петербургского ветерка, безучастные к ажиотажу, поднятому людьми вокруг их появления, не укладывающегося в рамки здравого смысла. Обозревая двор, Тиллим разобрал в окнах напротив бледные лица его обитателей, так же как и он прильнувших к стеклам, глазеющих на буйные заросли и освещенных романтическим сиянием свечей. Глубоко вздохнув, Тиллим задумался: "Столько событий за один день - обалдеть можно… Попробуй разберись во всем этом. Столько впечатлений, что сразу и не оценишь. Просто невероятно!"