– Милая, прелестная Офелия! – воскликнула она. – Какая же это великая сила – поэзия! Я просыпаюсь утром вся разбитая, снаружи желтый смог, Эмили приносит утренний чай, зажигает электрические лампы и говорит: "Мадам, вода в баке замерзла, а кухарка порезала палец до кости". И тогда я открываю маленькую книжицу в зеленой обложке – и вокруг щебечут птицы, и сияют звезды, и распускаются цветы… – Она посмотрела по сторонам, словно все это происходило у нее на глазах прямо сейчас, вокруг обеденного стола.
– И что, сильно кухарка порезала палец? – поинтересовалась тетя Элинор. Конечно, она задала этот вопрос Кэтрин.
– О, это я просто для примера так выразилась, – сказала миссис Хилбери. – Но даже если б она отрезала руку, Кэтрин сумела бы пришить ее обратно, – добавила она, бросив нежный взгляд на дочь, которая, как ей показалось, выглядела сегодня немного грустной. – Однако это все ужасно, – продолжила она, откладывая салфетку и отодвигая стул. – Давайте лучше придумаем для беседы наверху тему повеселее.
* * *
Наверху в гостиной Кассандру ожидали новые источники радости: изысканность и уют комнаты, возможность испытать свою волшебную палочку на новых человеческих существах. Но приглушенные голоса и задумчивое молчание женщин, красота, сиявшая – для Кассандры, по крайней мере – даже в черном атласе платьев и снизках крупного янтаря на морщинистых шеях, заставили ее передумать и предпочесть веселой болтовне разговор полушепотом и наблюдение за окружающими. Она с удовольствием окунулась в атмосферу, где взрослые дамы могли свободно обсуждать личные вопросы, – и эти дамы отныне приняли ее в свой круг. Ее настроение переменилось: здесь она стала нежной и благожелательной, словно так же, как они, преисполнилась заботы о мире, который, судя по всему, требовал неусыпного внимания, мудрого руководства и чуткой критики тети Мэгги и тети Элинор. Через некоторое время она заметила, что Кэтрин не принимает участие в разговоре, и, разом отбросив мудрость, нежность и чуткость, принялась хохотать.
– Над чем ты смеешься? – спросила Кэтрин.
Шутка была такой глупой и непочтительной, что не стоило объяснять.
– Ни над чем – совершенно идиотская шутка, но если ты чуть прикроешь глаза и посмотришь вон туда…
Кэтрин прищурила глаза и посмотрела, но не в том направлении, и Кассандра засмеялась еще громче и шепотом пояснила, что сквозь ресницы тетя Элинор – вылитый попугай, который живет у них в клетке в Стогдон-Хаусе, но тут вошли джентльмены, и Родни направился прямиком к дамам и пожелал узнать, над чем они смеются.
– Нет, даже не упрашивайте, я решительно отказываюсь отвечать! – сказала Кассандра и, сложив руки на груди, повернулась к нему.
Ему и в голову не пришло, что она смеется над ним. Конечно же нет, она смеется просто потому, что мир такой восхитительный, такой чудесный!
– Это было жестоко – дать мне прочувствовать варварскую сущность моего пола, – ответил он, сделав вид, что придерживает воображаемый котелок или трость. – Мы обсудили все, что есть в мире скучного, а теперь я никогда не смогу узнать то, что мне интереснее более всего на свете!
– Нет-нет, вы нас не обманете! – воскликнула Кассандра. – Мы обе знаем, что вы прекрасно провели время. Верно, Кэтрин?
– Нет, – ответила та. – Думаю, он говорит правду. Он не слишком любит политику.
Уильям мигом перестал паясничать и серьезно заметил:
– Терпеть не могу политику.
– А мне кажется, ни один мужчина не вправе так говорить, – строго сказала Кассандра.
– Согласен. Я хотел сказать, что терпеть не могу политиков, – быстро поправился он.
– Думаю, Кассандра относится к так называемым феминисткам, – сказала Кэтрин. – Или, вернее, относилась к ним полгода назад, и я не поручусь, что она и сейчас придерживается тех же взглядов. И в этом секрет ее очарования: никогда не угадаешь.
И Кэтрин улыбнулась ей, как могла бы улыбнуться старшая сестра.
– Кэтрин, рядом с тобой я чувствую себя совсем ребенком! – воскликнула Кассандра.
– Нет-нет, она совсем не это хотела сказать, – возразил Родни. – Мне кажется, у женщин перед нами есть в этом смысле огромное преимущество. Пытаясь как следует разобраться в чем-то одном, мы упускаем из виду множество важных вещей.
– Уильям отлично знает греческий, – заметила Кэтрин. – А еще он неплохо разбирается в живописи и превосходно – в музыке. Прекрасно образован – пожалуй, самый образованный человек из всех моих знакомых.
– И еще он поэт, – добавила Кассандра.
– Ах да, про пьесу я забыла, – ответила Кэтрин. Она отвернулась, словно увидев в дальнем углу комнаты нечто достойное ее внимания, и отошла, оставив их наедине.
Наступила минутная пауза: Кассандра молча смотрела вслед Кэтрин. А затем произнесла:
– Генри сказал бы, что сцена должна быть не больше этой гостиной. Он хочет, чтобы на сцене одновременно и пели, и плясали, и играли – полная противоположность Вагнеру, понимаете?
Они сели рядом. Кэтрин, дойдя до окна, обернулась – Уильям и Кассандра о чем-то оживленно беседовали.
Дело, ради которого Кэтрин подошла к окну – поправить ли занавеску или передвинуть кресло, – забылось или в нем вовсе не было необходимости, и она осталась бесцельно стоять у окна. Старшее поколение собралось у камина: самодостаточное общество людей средних лет, занятых собственными проблемами. Они прекрасно рассказывали истории и благосклонно их выслушивали, но ей с ними было скучно.
"Если кто-нибудь спросит, я скажу, что смотрю на реку", – подумала Кэтрин: как было принято в семье, она всегда была готова заплатить за каждый свой проступок правдоподобной ложью. Она раздвинула жалюзи и посмотрела на реку. Однако ночь выдалась темной, и реки почти не было видно. По улице ехали машины, медленно прогуливались парочки, держась как можно ближе к ограде, хотя деревья стояли еще без листьев и не отбрасывали тени, в которой можно было укрыться. Кэтрин остро почувствовала свое одиночество. Мучительный день с каждой минутой все больше убеждал ее в том, что все произойдет именно так, как она и предполагала. Ее преследовали интонации, жесты, взгляды – даже не оборачиваясь в ту сторону, она знала, что Уильям в эти минуты приятно проводит время в обществе Кассандры и они все больше и больше проникаются симпатией друг к другу. Кэтрин глядела в окно, изо всех сил желая забыть личные неудачи, вообще забыть о себе. Она смотрела в темное небо и слышала шум голосов за спиной. Она слышала их, как слышала бы голоса людей из другого мира, мира, бывшего здесь прежде ее собственного, мира-прелюдии, мира, предваряющего реальность, – словно мертвая слушала голоса живых. Никогда еще ей не казалась такой очевидной зыбкая природа реальности, никогда еще жизнь так явно не сводилась к четырем стенам, меж которых все сущее было лишь игрой света и тени, а вовне не было ничего – или же ничего, кроме тьмы. Ей казалось, что она вышла из круга, в границах которого свет иллюзий делал притягательным желание и любовь – и продолжает делать для кого-то, не для нее. Но эти грустные размышления не принесли ей спокойствия. Она по-прежнему слышала голоса в комнате. Ее по-прежнему томили желания. Нужно избавиться от них. Ей хотелось то мчаться по улице, не важно куда, то вдруг хотелось, чтобы рядом был кто-то, а в следующее мгновение этот кто-то превратился в Мэри Датчет. Она задернула шторы с такой силой, что они схлестнулись посреди окна.
– А, вот она где, – сказал мистер Хилбери, который, переваливаясь с пятки на носок, стоял спиной к камину. – Иди сюда, Кэтрин. Я не заметил, куда ты пропала. От наших детей, – шутливо произнес он, – должна быть польза. Так вот, я хочу, чтобы ты сходила в мой кабинет – третий шкаф справа от двери. Достань воспоминания Трелони [73] о Шелли и принеси мне. И тогда, Пейтон, вам придется признать при всех, что вы ошибались.
– Воспоминания Трелони о Шелли. Третий шкаф справа от двери, – повторила Кэтрин.
По дороге к выходу она прошла мимо Уильяма и Кассандры. В конце концов, пусть дети играют и строят волшебные замки, не будем им мешать, думала она.
– Постой, Кэтрин, – сказал Уильям, когда она проходила мимо, – позволь я схожу.
Секунду поколебавшсь, он поднялся и вышел, и она поняла, что это стоило ему немалых усилий. Опершись коленом о диван возле Кассандры, она поглядела на ее лицо, разгоряченное после недавнего разговора.
– Ты – счастлива? – спросила она.
– Нет слов! – воскликнула Кассандра. – Конечно, мы по-разному думаем почти обо всем на свете, но мне кажется, он самый умный мужчина из всех, кого я знаю… А ты – самая красивая из женщин, – добавила она, глядя на Кэтрин, и, пока она смотрела, лицо ее утрачивало живость и наконец стало почти печальным – словно примеривая на себя меланхолию Кэтрин, самую утонченную черту ее образа.
– О, сейчас еще только десять, – мрачно произнесла Кэтрин.
– Так поздно! И?.. – Она не поняла.
– В полночь мои кони превратятся в крыс, и я убегу. Иллюзия растает. Но я покорна судьбе. Надо ковать железо, пока горячо.
Кассандра смотрела на нее с веселым недоумением.
– Кэтрин говорит о крысах, и о железе, и всяких странных вещах, – сказала она, когда вернулся Уильям. Кстати, вернулся он очень быстро. – Вы ее понимаете?
Уильям промолчал, и, судя по тому, как он нахмурился, было ясно, что он не расположен сейчас ломать над этим голову. Кэтрин тотчас выпрямилась и сказала уже серьезно:
– И все же я убегаю. Надеюсь, вы все объясните остальным, если будут спрашивать. Постараюсь не опаздывать – мне надо кое с кем встретиться.
– Ночью? – воскликнула Кассандра.
– С кем встретиться? – насторожился Уильям.
– С другом, – бросила она, отворачиваясь.
Она знала: он хочет, чтобы она осталась, – разумеется, не с ним, но рядом, на всякий случай.
– У Кэтрин множество друзей, – произнес Уильям с запинкой, когда она вышла, и снова сел на диван.
Вскоре Кэтрин уже быстро мчалась на такси – как ей и хотелось – по освещенным улицам. Ей нравились свет, и скорость, и чувство одиночества вне дома, было приятно знать, что в конце концов она приедет к Мэри, в ее одинокую квартирку под самой крышей. Она взбежала по каменным ступеням, мельком заметив, как странно выглядят ее синяя шелковая юбка и синие туфли на фоне грязного камня, в дрожавшем неверном свете газовых рожков.
А через секунду Мэри уже открывала дверь. Увидев Кэтрин, она не удивилась, но слегка растерялась, однако радушно приветствовала гостью. Чтобы не тратить время на объяснения, Кэтрин сразу прошла в гостиную, где и увидела юношу – тот полулежал в кресле, держа какую-то бумажку в руке, в которую он поглядывал, явно намереваясь продолжить свою речь, прерванную приходом Кэтрин.
Явление незнакомой дамы в роскошном вечернем платье смутило его: он вытащил трубку изо рта и неуклюже привстал, но тут же сел обратно.
– Вы ужинали в городе? – спросила Мэри.
– Вы работали? – спросила Кэтрин одновременно с ней.
Молодой человек покачал головой, словно желая показать, что он здесь ни при чем.
– Не совсем, – ответила Мэри. – Мистер Баснетт принес бумаги, и мы их просматривали, но уже почти закончили… Расскажите про ваш вечер.
Прическа Мэри была немного растрепана, словно во время разговора она теребила волосы, ее костюм чем-то напоминал платье русской крестьянки. Она вновь опустилась в кресло, с которого, похоже, не вставала последние несколько часов: в блюдце на подлокотнике скопилась целая куча окурков. Мистер Баснетт, совсем еще молоденький юноша со здоровым цветом лица, выпуклым лбом и гладко зачесанными назад волосами, относился к тем "очень способным молодым людям", которые, как правильно предположил мистер Клактон, влияют на Мэри Датчет. Он не так давно закончил университет и увлекся идеей реформации общества. Вместе с другими очень способными молодыми людьми он составил проект создания школ для рабочих, слияния рабочего и среднего класса, а также совместной борьбы этих двух сил, объединенных в общество просвещенной демократии, против капитала. Проект уже достиг стадии аренды офиса и найма секретаря, и мистера Баснетта отрядили к Мэри, чтобы изложить ей идею и предложить должность секретарши, к которой, разумеется, по чисто принципиальным соображениям, прилагалось мизерное жалованье. С семи вечера он зачитывал ей вслух бумаги, в которых пространно излагались основные догматы новых реформаторов, но чтение так часто прерывалось обсуждением и так часто требовалось сообщить Мэри на условиях строжайшей секретности подробности об отдельных личностях и дьявольских кознях, что они едва добрались до середины рукописи. Оба не заметили, что беседа длилась более трех часов. Они были настолько поглощены разговором, что забыли подложить дров в камин, и все же мистер Баснетт со своим рассказом и Мэри со своими вопросами старались держаться в формальных рамках, направляя ход беседы в нужное русло и не давая мысли отвлекаться. Почти все ее вопросы начинались с "правильно ли я поняла, что…", а его ответы неизменно представляли точку зрения некоего "мы".
Мистер Баснетт уже почти успел убедить Мэри в том, что и она тоже относится к этому "мы" и разделяет "наши" взгляды и представления о "нашем" обществе и политике, разительно отличающемся от общества в целом, в высшем смысле, конечно.
Появление Кэтрин было абсолютно неуместным и напомнило Мэри о таких вещах, о которых она предпочла бы не вспоминать.
– Так вы ужинали в городе? – спросила она вновь, с легкой улыбкой рассматривая синий шелк платья и туфельки, расшитые жемчугом.
– Нет, дома. Вы начинаете новое дело? – нерешительно спросила Кэтрин, глядя на бумаги.
– Мы начинаем, – ответил мистер Баснетт.
– Я подумываю о том, чтобы уйти с Расселл-сквер, – пояснила Мэри.
– Понятно. Вы будете работать где-то еще?
– Что ж, боюсь, мне нравится работать, – сказала Мэри.
– Боитесь! – вставил мистер Баснетт, давая понять, что ни один разумный человек не может бояться своей любви к работе.
– Да, – сказала Кэтрин, словно в ответ на его мысль. – Я бы тоже хотела чем-нибудь заняться – чем-нибудь таким, что мне будет интересно.
– Да, это самое главное, – сказал мистер Баснетт. Он внимательно посмотрел на нее и принялся набивать трубку.
– Но вам будет не хватать времени, – заметила Мэри. – Я хочу сказать, есть разная работа. Никто не работает так много, как мать с маленькими детьми.
– О да! – сказал мистер Баснетт. – Именно женщин с младенцами мы и собираемся охватить.
Он взглянул на свой листок, скатал его в трубочку и уставился на огонь. Кэтрин поняла, что в его присутствии нужно говорить прямо, сдержанно и конкретно, иначе ее просто не поймут, а о чем-то придется умолчать. Но мистер Баснетт лишь с виду такой сухарь, решила она, потому что у него очень умный и понимающий взгляд. Это ей понравилось.
– И когда все узнают? – спросила она.
– Что вы имеете в виду – о нас? – переспросил он с улыбкой.
– Это зависит от многих вещей, – сказала Мэри.
Похоже, конспираторы обрадовались, что кто-то всерьез заинтересовался их планами.
– Создавая общество вроде того, которое хотели бы создать, а пока ничего более мы сказать вам не можем, – начал мистер Баснетт, слегка вздернув подбородок, – следует помнить о двух вещах: о прессе и о народе. Прочие общества, которые называть не стоит, канули в Лету, потому что адресовались исключительно ко всяким чудакам. Если вам не нужно общество взаимных восторгов, которое умирает, как только его члены обнаружат недостатки друг друга, следует привлечь на свою сторону прессу. И обратиться к народу.
– В этом и сложность, – задумчиво произнесла Мэри.
– И тогда за дело примется она, – сказал мистер Баснетт, кивая в сторону Мэри. – Из всех нас только она – капиталист. Она может посвятить этой работе все свое время. Я служу в конторе и могу заниматься проектом только в свободное время. Вы, случайно, не ищете работу? – спросил он Кэтрин со странной смесью уважения и недоверия.
– В ближайшее время ее работой будет замужество, – ответила за нее Мэри.
– А, понятно, – сказал мистер Баснетт.
Он допускал такую возможность: и он, и его друзья уже обдумали женский вопрос, как и многие другие, и определили ему почетное место в своей схеме мироустройства. Несмотря на грубость его манер, Кэтрин почувствовала это – мир, на страже которого будут стоять Мэри Датчет и мистер Баснетт, показался ей правильным, хотя вовсе не красивым и отнюдь не романтичным – или, образно говоря, таким, где на горизонте тянутся ряды деревьев, связанные полосами синего тумана. Потому что на долю секунды в его лице, обращенном к огню, она увидела лицо настоящего мужчины, которого сегодня еще можно встретить, хотя чаще попадаются на глаза служащий, адвокат, правительственный чиновник или рабочий. Не то чтобы в мистере Баснетте, дни свои отдававшем торговле, а вечера – благу общества, осталось много от того идеала; но в этот миг его юность и пыл – пусть умозрительный, пусть ограниченный – превознесли его над прочими людьми. Перебрав в уме те крохи обрывочных сведений, что ей довелось услышать, Кэтрин задалась вопросом: какую цель может преследовать такое общество? Затем вспомнила, что своим приходом помешала им заниматься делом, и поднялась – и, все еще размышляя об этом обществе, сказала мистеру Баснетту:
– Что ж, надеюсь, вы меня позовете, когда придет время.
Он кивнул и вынул трубку изо рта, но, не найдя, что сказать, опять закурил. Впрочем, он был бы рад, если б Кэтрин осталась.
Мэри пришлось проводить гостью вниз, и, поскольку не было видно ни одного такси, они постояли некоторое время, глядя по сторонам.
– Возвращайтесь, – посоветовала Кэтрин, вспомнив о мистере Баснетте и его бумагах.
– Вам не стоит бродить по улице одной в таком платье, – сказала Мэри.
Однако на самом деле она стояла рядом с Кэтрин не потому, что хотела поймать такси. К несчастью, мистер Баснетт и его бумаги были не главным в ее жизни, а только давали возможность отвлечься от чего-то более важного, и это особенно ясно стало теперь, когда они с Кэтрин остались на улице одни. Обе они – женщины.
– Вы виделись с Ральфом? – вдруг спросила она.
– Да, – ответила Кэтрин, но не смогла вспомнить, где и когда она его видела. И не сразу поняла, почему Мэри спрашивает ее о Ральфе.
– Наверное, я ревную, – сказала Мэри.
– Но это нелепо, – сказала Кэтрин, взяла Мэри под руку, и они медленно направились в сторону проспекта. – Дайте-ка вспомню: мы с ним ездили в Кью и решили, что будем дружить. Вот, собственно, и все.
Мэри надеялась, что Кэтрин расскажет что-нибудь еще. Но Кэтрин молчала.
– При чем здесь дружба! – воскликнула наконец Мэри. Неожиданно для себя она начала злиться. – Вы же сами знаете, что не в этом дело. Какая дружба? Я, конечно, не имею права вмешиваться… – Она умолкла. – Но только я не хочу, чтобы Ральф страдал.
– Мне кажется, он в состоянии сам о себе позаботиться, – заметила Кэтрин.
Сами того не желая, теперь они стали соперницами.
– Думаете, стоит рискнуть? – помолчав немного, сказала Мэри.
– Как знать, – ответила Кэтрин.
– Вы хоть когда-нибудь думали о других? – в сердцах воскликнула Мэри.
– Я не могу бродить с вами по Лондону, обсуждая свои чувства. А вот и такси… Нет, там кто-то есть.
– Давайте не будем ссориться, – сказала Мэри.