– Нам следует сейчас же во всем разобраться, – сказал он, оставив прежний обвиняющий тон и обращаясь только к Родни, словно Кэтрин не было в комнате. – Положим, вы повздорили. Но поверьте мне, перед свадьбой такое случается сплошь и рядом. А затянувшаяся помолвка – вообще большая глупость, от этого один только вред. Лучше послушайтесь мудрого совета и выкиньте все это из головы – вы оба. Я бы посоветовал вам впредь воздерживаться от эмоций. И отправиться на какой-нибудь приморский курорт – развеяться.
Мистеру Хилбери казалось, что Уильям в глубине души переживает, только старается не подавать виду. Конечно, думал он, с Кэтрин непросто, и, вероятно, она, сама того не желая, вынудила его сделать опрометчивый шаг, о котором он теперь горько жалеет. Насчет страданий Уильяма мистер Хилбери был абсолютно прав. Это были, пожалуй, самые мучительные минуты в его жизни. Настал час расплаты. Теперь он должен честно признаться, что он вовсе не тот, за кого принимал его мистер Хилбери. Все было против него. И этот воскресный вечер, и камин, и тишь библиотеки, и даже то, что мистер Хилбери обращался с ним как с равным, как с человеком своего круга, – тоже было против него. Потому что он изгой, а мистеру Хилбери не следует с такими знаться. Но что-то заставило его принять удар – в одиночку, не рассчитывая на награду. Он попытался найти нужные слова и наконец выпалил:
– Я люблю Кассандру.
Лицо мистера Хилбери вдруг побагровело. Он кивнул дочери, словно отдавая молчаливый приказ покинуть комнату, но она предпочла сделать вид, что не заметила.
– И вы имеете наглость… – начал мистер Хилбери глухим и грозным голосом, немало удивившим его самого, но в эту минуту в прихожей послышались чьи-то шаги и голоса, и в комнату ворвалась Кассандра, которую, похоже, кто-то безуспешно пытался удержать.
– Дядя Тревор! – воскликнула она. – Я должна рассказать вам всю правду!
Она бросилась между Родни и дядей, как будто желая разнять их. Но поскольку дядя лишь стоял, покачиваясь, и угрожающе молчал, пыл ее сразу угас, и она вопросительно глянула сначала на Кэтрин, потом на Родни. – Вы должны… знать правду, – запинаясь повторила она.
– И вы имеете наглость говорить мне это в присутствии Кэтрин? – сказал мистер Хилбери, не обращая на Кассандру никакого внимания.
Родни медлил, не поднимая глаз, но, когда заговорил, слова его прозвучали веско и решительно:
– Я понимаю, отлично понимаю, каким недостойным человеком должен вам казаться, – и впервые взглянул мистеру Хилбери в глаза.
– Свое мнение я лучше выскажу вам наедине, – ответил мистер Хилбери.
– Но только вы забыли обо мне. – Кэтрин подошла поближе к Родни, желая показать тем самым, что уважает его решение и поддерживает его. – Я считаю, что Уильям поступает совершенно правильно. К тому же сейчас речь идет обо мне – обо мне и о Кассандре.
Кассандра тоже подошла к Родни, и все трое предстали перед мистером Хилбери единым фронтом. Интонации Кэтрин и ее взгляд снова сбили с толку мистера Хилбери, и он вдруг подумал, что безнадежно отстал от жизни, но по-прежнему держался сурово.
– Кассандра и Родни имеют полное право улаживать свои дела как им заблагорассудится, но я не понимаю, почему они должны делать это в моем доме. Надеюсь, я выразился ясно. И я разрываю твою помолвку с Родни.
Мистер Хилбери замолчал, и было видно, что он бесконечно рад счастливому избавлению дочери от перспективы замужества.
Кассандра посмотрела на Кэтрин: та хотела что-то сказать, но передумала, Родни тоже, казалось, ждал от нее чего-то, и даже отец смотрел на нее, словно ожидая дальнейших откровений. Но Кэтрин не произнесла больше ни слова. В холле послышались шаги – кто-то спускался по лестнице, – и Кэтрин направилась к двери.
– Задержись, – приказал мистер Хилбери. – Мне нужно поговорить с тобой наедине.
Кэтрин остановилась, придержав створку двери.
– Я сейчас вернусь, – ответила она и вышла. Было слышно, как она с кем-то разговаривает, но разобрать слова было невозможно.
Мистер Хилбери остался один с провинившейся парой: те так и не сдвинулись с места, словно не желая смириться с приговором, – хорошо хоть Кэтрин ушла. Во всяком случае, мистер Хилбери полагал, что это даже к лучшему, потому как не находил ни одного разумного объяснения поведению дочери.
– Дядя Тревор, – вдруг воскликнула Кассандра, – пожалуйста, не сердитесь! Я ничего не могла поделать… и… простите меня.
Но дядя по-прежнему отказывался ее замечать и смотрел поверх головы, словно никакой Кассандры в комнате вообще не было.
– Я полагаю, вы уже сообщили Отуэям? – мрачно поинтересовался он у Родни.
– Дядя Тревор, мы хотели сперва сказать вам, – ответила вместо него Кассандра. – Но мы ждали… – Она умоляюще взглянула на Уильяма, но тот отрицательно покачал головой.
– Да? И чего же вы ждали? – Дядя наконец посмотрел на племянницу, но та уже замолчала и, казалось, прислушивается, как будто надеется получить ответ от кого-то еще. Не дождавшись ответа Кассандры, мистер Хилбери тоже начал невольно прислушиваться.
– Создалось крайне неприятное положение для всех нас, – сказал он, вновь опускаясь в кресло.
Он сидел, поглядывая на огонь, словно беседовал сам с собой. Кассандра и Родни молча смотрели на него.
– Что же вы не сядете? – вдруг спросил он.
Особого радушия в его словах не было, но гнев явно прошел – или же его сейчас занимали более важные проблемы. Кассандра приняла приглашение и села, Родни остался стоять.
– Думаю, Кассандра без меня вам все объяснит, – сказал он.
Мистер Хилбери кивнул, и Родни вышел.
Тем временем в соседней комнате, в столовой, Кэтрин и Денем вновь сидели за полированным столом. Они словно продолжали прерванный разговор, и им нужно было поскорее выговориться. Кэтрин вкратце пересказала беседу с отцом.
– В любом случае это не означает, что мы не сможем видеться, – сказал Денем.
– Или быть вместе. Только о браке не может быть и речи, – ответила Кэтрин.
– Но если я почувствую, что меня тянет к тебе все сильнее и сильнее?
– А вдруг опять повторятся такие… провалы?
Он коротко вздохнул и задумался.
– В конце концов, мы уже разобрались, что мои провалы так или иначе связаны с тобой, а твои, как ни странно, зависят только от тебя, – добавил он, но затем сам же яростно опроверг эти доводы разума. – Мы любим друг друга – во всяком случае, так принято называть то, что мы оба чувствуем. Помнишь ту ночь? Тогда никаких сомнений не было. Пусть полчаса, но мы были абсолютно счастливы. И потом весь день с тобой все было хорошо, а со мной – вплоть до вчерашнего утра. Все шло почти идеально, но, каюсь, я потерял голову и, боюсь, совсем замучил тебя.
– Да нет же! – перебила она нетерпеливо. – Ну как тебе объяснить? Вовсе не замучил. Просто это реальность. Реальность! – воскликнула она и даже пристукнула пальцами по столу, подчеркивая это слово. – Ты опять не видишь меня настоящую. Снова все смешалось, снова все как мираж, неверно и зыбко. Мы то сойдемся, то нас опять разводит в стороны. В этом и моя вина. Я не лучше тебя – даже хуже, наверное.
Уже не в первый раз, судя по усталым жестам, они пытались найти объяснение тому, что называли между собой "провалами". Эти недоразумения преследовали их уже несколько дней и были источником постоянных мучений, только что из-за них Ральф чуть не ушел – хорошо Кэтрин вовремя услышала его шаги и успела остановить его в холле. Почему же случались эти недоразумения? Стоило Кэтрин понаряднее одеться или сказать что-то неожиданное, сердце его замирало от восторга, и он умолкал в почтительном восхищении, но это возвышенное романтическое состояние души Кэтрин почему-то всегда ухитрялась прервать каким-нибудь грубым прозаическим замечанием. Прекрасное видение исчезало, и Ральф с беспощадной ясностью осознавал, что любит лишь образ, а не настоящую Кэтрин. Ее же провалы заключались в том, что она постепенно все более душой отдалялась от него, замыкаясь в кольце собственных мыслей, и любая попытка собеседника вновь привлечь ее внимание встречала резкий отпор. Стоит ли говорить, что причиной ее провалов был сам Ральф, хотя в конце концов она о нем уже не думала? В такие моменты он казался лишним, даже вспоминать о нем было противно. И где же здесь любовь? Как все странно и непонятно!
Так они сидели за обеденным столом в тягостном молчании, пока Родни возбужденно расхаживал по гостиной, а Кассандра оставалась в дядюшкином кабинете. Наконец Ральф встал, подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Там, снаружи, была истина и свобода без границ, которую можно познать лишь в одиночестве, никому другому этого не понять. И любая попытка воплотить это видение – не является ли она сама по себе кощунством? Уловив легкое движение за спиной, подумал: Кэтрин могла бы стать идеальным воплощением его мечты, если бы захотела. Он резко обернулся, готовый умолять ее о помощи, но вновь наткнулся на холодный, мечтательный взгляд, устремленный в пустоту. Словно в ответ на его молчаливую просьбу, она подошла к окну и встала рядом, глядя в синие сумерки. Они сейчас так близки – и так бесконечно далеки друг от друга, с грустью подумал он. Но, пусть и далекая, Кэтрин одним своим присутствием преображала все вокруг. В мыслях он проявлял чудеса храбрости: спасал утопающих, заступался за несправедливо обиженных. И не мог избавиться от ощущения, что жизнь – прекрасна, романтична и достойна рыцарского служения, пока Кэтрин рядом. И не нужно было ни слов, ни взглядов, ни прикосновений – лишь бы она стояла рядом, недоступная, погруженная в свои мысли.
Неслышно отворилась дверь. Мистер Хилбери оглядел комнату и не сразу заметил двоих, стоявших у окна. Какое-то время он внимательно смотрел на них, прежде чем решился обнаружить свое присутствие. Они обернулись. Он подозвал Кэтрин кивком головы и, не удостоив Денема взглядом, вернулся вместе с ней в кабинет. Там он плотно прикрыл дверь, как будто это могло как-то обезопасить его от неприятностей.
– Итак, Кэтрин, – произнес он, встав у камина, – не соблаговолишь ли ты объяснить мне… – Она молчала, но он не отступал: – Как это прикажешь понимать? Ты говоришь, что не помолвлена с Родни. Я вижу, ты находишься в очень близких отношениях с другим – с Ральфом Денемом. Какие выводы из этого я должен сделать? – добавил он, поскольку она по-прежнему молчала. – Ты помолвлена с Ральфом Денемом?
– Нет, – ответила она.
Мистер Хилбери вздохнул с облегчением: он был почти уверен, что ее ответ подтвердит его худшие подозрения. Но хоть главная опасность и миновала, все равно поведение дочери внушало ему опасения.
– Тогда должен сказать, у тебя очень странные представления о приличии… Я не удивлен, что некоторые уже сделали выводы… Нет, я решительно не понимаю! – Он возвысил голос. – Почему меня держат в неведении относительно того, что творится в моем собственном доме? Почему я обо всем узнаю от собственной сестры? Это неприятно – нет, это ужасно. А теперь еще придется объясняться с твоим дядей Френсисом – но все, я умываю руки. Кассандра завтра уезжает. Родни отказано от дома. Что касается второго молодого человека, то чем скорее он уйдет, тем лучше. А ведь я так тебе доверял… – Он прервал гневный поток, встревоженный зловещим молчанием, которым были встречены его слова, и вопросительно взглянул на дочь, как будто вновь, как давеча, усомнился в ее способности здраво воспринимать происходящее. И опять, как тогда, ему показалось, что она оставляет все сказанное им без внимания, но вслушивается в звуки, доносящиеся снаружи. Он тоже прислушался. Теперь он почти не сомневался, что между нею и Денемом что-то есть, но еще неприятнее была мысль, что это что-то недозволенное, – впрочем, недозволенными ему казались любые отношения между молодыми людьми.
– Я поговорю с Денемом, – сказал он, сраженный внезапной догадкой, и обернулся к двери.
– Я пойду с тобой, – сказала Кэтрин, делая шаг вперед.
– Ты останешься здесь, – ответил отец.
– Что ты собираешься ему сказать? – спросила она.
– Полагаю, в моем доме я могу говорить все, что захочу, – ответил он.
– Тогда я иду тоже, – ответила она.
Ее "иду" прозвучало как "уйду навсегда". Мистер Хилбери вернулся к камину и какое-то время стоял молча, покачиваясь взад-вперед.
– Правильно ли я понял, что ты не помолвлена с ним? – спросил он наконец и в упор посмотрел на дочь.
– Мы не помолвлены, – ответила она.
– Следовательно, тебе должно быть все равно, здесь он или нет. Изволь слушать, когда с тобой говорят! – сердито воскликнул он, заметив ее легкое движение. – Ответь честно, что за отношения у тебя с этим молодым человеком?
– Я не желаю ни с кем обсуждать это, – упрямо повторила она.
– Хватит с меня этих уверток, – сказал мистер Хилбери.
– Я не буду ничего объяснять, – ответила она, и в этот момент хлопнула входная дверь. – Ну вот, – воскликнула она, – он ушел! – Она бросила на отца взгляд, полный такого негодования, что он на мгновение опешил.
– Господи, Кэтрин, держи себя в руках! – вскричал он.
Она замерла, словно дикий зверек, пойманный в клетку. Окинула беглым взглядом заставленные книгами стены, словно вдруг забыла, где дверь. И хотела уйти, но рука отца опустилась на ее плечо. Он усадил ее в кресло.
– Разумеется, ты расстроилась, – сказал он. К нему вернулась привычная обходительность, в голосе вновь звучали покровительственные интонации. – Ты оказалась в очень непростом положении, насколько я понял со слов Кассандры. Давай договоримся в ближайшее время не возвращаться к этой неприятной теме. И вообще, попробуем вести себя как цивилизованные люди. Почитаем Вальтера Скотта. Как насчет "Антиквара"? Или "Ламмермурской невесты"? [90]
Но в результате сам сделал выбор, и Кэтрин опомниться не успела, как оказалась объектом облагораживающего воздействия сэра Вальтера Скотта.
Однако мистер Хилбери сильно сомневался, что процесс превращения в цивилизованного человека окажется действенным. Увы, этим вечером цивилизованность была совершенно не в чести, и непонятно, насколько пагубны окажутся последствия: он, например, сегодня вспылил и чуть не потерял лицо, чего с ним не случалось уже лет десять, – это ему настоятельно требовалось сейчас восстановиться и успокоиться в объятиях классиков литературы. В его доме произошел переворот, того и гляди, потянутся непрошеные визитеры, он чувствовал себя так, словно в чашу жизни ему подмешали отраву. Может ли литература дать спасение от этих невзгод? Мистер Хилбери читал вслух, но в его голосе не было прежней живости.
Глава XXXIII
Мистер Хилбери проживал в доме с определенным порядковым номером, выделявшим его среди других домов на той же улице, вовремя заполнял квитанции и оплачивал аренду, оформленную на семь лет вперед, а потому считал себя вправе устанавливать нормы поведения для всех остальных в его доме. Этим правом – а что еще оставалось делать? – он и решил воспользоваться, столкнувшись с вопиющим беззаконием и падением нравов. Родни подчинился и исчез. Кассандру отправили на поезд, уходивший из Лондона в понедельник в половине двенадцатого утра. От Денема не было ни слуху ни духу. В доме осталась только Кэтрин, законопослушная обитательница собственных комнат на верхнем этаже, и мистер Хилбери надеялся, что своим присутствием сумеет удержать ее от дальнейших опрометчивых поступков. На следующий день они пожелали друг другу доброго утра, и, хотя ход мыслей дочери по-прежнему оставался для мистера Хилбери загадкой, даже обычное приветствие он воспринял как добрый знак: в последние дни она его вообще не замечала. Он отправился в свой кабинет и сел писать письмо жене, то и дело зачеркивая и начиная заново. Он просил ее как можно скорее вернуться домой, чтобы разобраться с некими непредвиденными семейными обстоятельствами, – в первых черновиках он даже описывал эти обстоятельства в деталях, но в окончательной редакции письма осторожно обошелся общими словами и умолчаниями. Даже если она соберется домой немедленно, думал он, то ждать ее следует не раньше вечера вторника, – и мрачно прикинул, сколько часов еще ему предстоит коротать наедине с дочерью, в роли домашнего тирана.
Интересно, чем она сейчас занята? – думал он, надписывая адрес на конверте. Присматривать за телефоном он не мог – и вообще не желал за ней шпионить. Дочь вправе распоряжаться собой, и ждать можно было чего угодно. Но куда больше мистера Хилбери тревожила даже не эта шаткость нынешнего положения, а воспоминание о странной, неприятной и даже непристойной сцене, участником которой он стал накануне вечером. Воспоминания о ней причиняли ему почти физическое неудобство.
Однако Кэтрин была далека от телефона – и в прямом и в переносном смысле. Она сидела у себя в комнате за столом, а перед ней лежали справочники, раскрыв бледное нутро и выпустив на свет Божий потаенные листы, которые уже образовали приличную стопку. Она ожесточенно и сосредоточенно работала, и работа замечательным образом глушила все неприятные воспоминания. Избавившись от непрошеных мыслей, ее разум почерпнул в этой победе новые силы – ряды значков и цифр, выведенные мелким уверенным почерком на белой бумаге, показывали последовательные стадии этого процесса. Был день, шарканье метлы и звук шагов говорили о том, что там, по ту сторону двери, люди заняты делом, – эта дверь, которую могли распахнуть в любую секунду, оставалась ее единственной защитой от внешнего мира. Но в своем маленьком царстве она была полновластной хозяйкой.
Кто-то неслышно подошел к ее комнате. Мечтательные, неспешные, задумчивые шаги – так и должны ходить те, кому за шестьдесят и чьи руки полны цветов и листьев, – эти шаги приблизились, и в дверь тихонько постучали лавровой ветвью; Кэтрин замерла, не отрывая карандаша от бумаги. Она сидела, глядя прямо перед собой и надеясь, что непрошеный гость уйдет. Но вместо этого дверь открылась. Сперва Кэтрин увидела, как в комнату сам собой вплыл огромный букет, а затем узнала мать, чье лицо было почти полностью скрыто за желтыми цветами и пушистыми веточками вербы.
– С могилы Шекспира! – провозгласила миссис Хилбери, бросая на пол охапку цветов, как трофей, и раскрывая объятия дочери. – Слава Богу, Кэтрин! – воскликнула она, – Слава Богу!
– Ты вернулась? – невпопад спросила Кэтрин, поднимаясь ей навстречу.
Ее мысли еще были заняты работой, но все равно было отрадно сознавать, что мать дома, и благодарит Бога неведомо за что, и усыпает пол цветами и листьями с могилы Шекспира.
– Чувства – это самое важное! Все остальное – чепуха, – продолжила миссис Хилбери. – Имя – это еще не все, хотя мы придаем ему до смешного много значения. Кому нужны эти нелепые, бессвязные и назойливые письма? И я не хотела, чтобы твой отец рассказывал мне всякие глупости, ведь я еще раньше все знала. И я молила Бога, чтобы так случилось.
– Ты знала? – тихо и нерешительно повторила Кэтрин, глядя куда-то в пространство. – Но откуда? – И она начала, как ребенок, дергать кисточку на материнском пальто.
– Ты все мне рассказала в первый же вечер, Кэтрин. Да, ты говорила о нем на тысячу ладов – и при гостях за ужином, и когда речь шла о книгах, – все было понятно, стоило тебе войти в комнату и произнести его имя.
Казалось, Кэтрин обдумывает слова матери. Затем она мрачно заметила:
– Я не собираюсь замуж за Уильяма. И еще Кассандра…