Неделю или две я продолжала бродить, наблюдать и изучать признаки и повадки мира, куда я ненароком попала. Бродить и наблюдать - вот на чем был этот мир сосредоточен; бродишь и показываешь себя, наблюдаешь, пока не встретишь лицо или фигуру, на которых остановится взгляд; тогда кивок, подмигиванье, поворот головы, демонстративный шаг в сторону закоулка или меблированных комнат… Вначале, как было сказано, я не участвовала в этом обмене знаками, но просто их подмечала и ловила на себе бесчисленные пытливые взгляды… иногда ради шутки на них отвечала, но в большинстве случаев с беззаботным видом отводила глаза в сторону. Однако в один прекрасный день мне снова встретился джентльмен, отдаленно похожий на Уолтера. Все, что ему было нужно, - это чтобы я его гладила и шептала в ухо непристойные нежности - требования вполне умеренные. Если я немного поколебалась, он этого не заметил. Я назвала свои условия - тот же соверен - и отвела джентльмена в тот же закоулок, где обслужила его предшественника. Его член показался мне довольно маленьким, но, как в прошлый раз, я похвалила его вид и размеры.
- Ты красивый мальчик, - шепнул мне потом клиент.
Монета перекочевала в мою руку незамедлительно.
И вот, с той же судьбоносной легкостью, какой было отмечено начало моей карьеры в мюзик-холле, я довела до совершенства свой новый образ и сделалась продажным мужчиной.
Глава 9
Неожиданный, казалось бы, поворот: сначала певица, изображающая петиметра, а затем проститутка мужского пола. Но, собственно, мир артистический и мир голубой любви, где я начала подвизаться, не так уж меж собой различны. Родная страна обоих - Лондон, столица - Уэст-Энд. Оба представляют собой чудное смешение волшебства и необходимости, блеска и пота. В обоих имеются свои типы: инженю и гранд-дамы, восходящие и заходящие звезды, главные имена на афишах и рабочие лошадки…
Все это я медленно, но неуклонно познавала в первые недели моего ученичества, точно так же как изучала рядом с Китти ремесло певицы. К счастью, я встретила друга и советчика в лице юноши, с которым разговорилась как-то поздним вечером, когда мы оба спрятались от внезапного ливня в дверях дома на краю Сохо-сквер. Он принадлежал к женственному типу, из тех, кого кличут марианнами, и, как у них принято, присвоил себе женское имя - Элис.
- Так зовут мою сестру, - сказала я, когда это услышала, и он улыбнулся.
Его сестру, сказал он, тоже звали Элис, только ее нет в живых. Я поведала, что не имею понятия, жива ли моя сестра, и не особенно об этом забочусь; его это не удивило.
Согласно моим прикидкам, Элис был мне ровесником. Он был хорош собой, как настоящая девушка - мало кто из них (себя я не исключаю) мог сравниться с ним красотой, ибо у него были блестящие черные волосы, сердцевидное личико и темные ресницы, необычайно длинные и густые. Он торгует собой, сказал мой новый знакомый, с двенадцати лет; другой жизни не знает и по сю пору, потому что эта вполне по нему.
- Во всяком случае это лучше, - сказал он, - чем работать в конторе или лавке. Если бы пришлось день-деньской просиживать в одной и той же тесной комнатушке, на одном и том же узком стуле и любоваться одними и теми же скучными рожами, я б как пить дать сошел с ума!
В ответ на его расспросы я рассказала, что приехала в Лондон из Кента, что со мной плохо обошлись и теперь мне приходится добывать себе пропитание на улице. Все это по-своему соответствовало истине. Наверное, Элис меня пожалел или его расположило ко мне совпадение имен наших сестер - так или иначе, он взялся за мной понемногу присматривать и помогать мне советами и предостережениями. Мы встречались иногда у кофейных палаток на Лестер-сквер и понемногу хвалились успехами или, наоборот, жаловались на жизнь. Пока шла беседа, Элис так и стрелял глазами по сторонам, выискивая новых или старых клиентов, а также любовников и приятелей.
- Полли Шоу, - пояснял он, склоняя голову, когда мимо нас с улыбкой проскальзывал очередной худощавый юнец. - Она чудо, как есть чудо, но только не слушай никогда, если она попросит у тебя в долг. - Или не столь благожелательно: - Что я вижу! Кто-кто, а эта девка всегда всплывет! - И другой юноша, подкативший в экипаже, исчезал в "Альгамбре" под руку с джентльменом в подбитом алым шелком цилиндре.
В конце концов, разумеется, его блуждающий взгляд останавливался и застывал, и он, кивнув или мигнув, поспешно опускал на столик чашку с кофе.
- Оп! - говорил он. - Вот тебе и контролер, что желает прокомпостировать Милашке Элис билетик. Adieu, cherie. Целую стократно твои чудные глазки!
Тронув губы кончиками пальцев, он легонько касался ими моего рукава; далее я видела, как он осторожно пробирался через запруженную народом площадь к парню, который сделал призывный жест.
Раньше, когда Элис спросил, как меня зовут, я ответила: Китти.
*
Именно Милашка Элис познакомил меня с различными разновидностями продажных мужчин и объяснил, у кого какие одежда, повадки и уменья. Главенствующими среди них являлись, конечно, марианны, то есть мальчики вроде него самого, которых можно было в любое время дня и ночи видеть прогуливающимися по Хеймаркету; губы у них были накрашены, шея и грудь напудрены, узкие брюки облегали ногу тесно, как балетное трико. Клиентов они водили в меблированные комнаты и в гостиницы; целью устремлений было произвести впечатление на какого-нибудь молодого джентльмена - возможно, лорда - и в качестве его любовника получить содержание и квартиру. Вы не поверите, но не так уж редко эти мечты сбывались.
Существовали опять же юноши не столь приметной внешности, клерки или продавцы из лавок; марианн они презирали и путались с джентльменами не из интереса, а за деньги (так, во всяком случае, они утверждали); у иных, подозреваю, имелись даже жены и любовницы. Аристократией и ведущими представителями этого профессионального разряда были гвардейцы: как раз за гвардейца меня и можно было принять в алой униформе, которую я, конечно, надела без задней мысли, ничего не зная об их репутации. Эта разновидность, как меня уверили, обслуживала клиентов исключительно руками или ртом. В редких случаях, из особой симпатии, они могли позволить джентльмену большее, но интимных ласк и поцелуев не принимали ни от кого. Помешались на своей гордости - говорил о них Милашка Элис.
Я, как представитель профессии, являла собой странное смешение типов. Будучи не очень мужественной, я не привлекала к себе джентльменов, любящих грубую руку у себя в ширинке или шлепки в темных уголках, но я не могла и подражать тем лилейно-белым юнцам, каких любят и вовсю употребляют работяги. Опять же я была разборчива. По улицам вокруг Лестер-сквер слонялось немало мужчин со странными запросами, однако не все они принадлежали к интересовавшему меня разряду. Честно говоря, большинство мужчин, пользующихся услугами юнцов-проституток, делают это походя, так же как заглядывают в пивную по пути домой с рынка: удовольствие - отрыжка - и вспоминать не о чем. Но есть и другие - я научилась распознавать их издалека; как правило, это джентльмены, то ли с капризами, то ли грустные, то ли сентиментальные; от такого можно было ожидать поцелуя (как от парня из Берлингтонского пассажа), слов благодарности или даже слез.
Когда они это делали - когда напрягались, и ловили воздух, и где-нибудь в переулке, во дворике или в кабинке общественной уборной, под журчание воды, нашептывали мне свои желания, я отворачивала лицо, пряча улыбку. Если они походили на Уолтера, тем лучше. Если нет - что ж, все они были мужчины и (что бы они сами о себе ни думали) с расстегнутой ширинкой ничем не отличались друг от друга.
Возбуждая их похоть, я ни разу не испытала ее сама. Мне не нужны были даже монеты, которые они мне давали. Меня можно было сравнить с человеком, милостью воров лишившимся всего, что для него ценно и дорого, и вот он тоже принимается воровать, не ради того, чтобы завладеть имуществом соседа, а чтобы просто нанести ущерб. Я жалела только о том, что, устраивая каждый день такие захватывающие представления, не имею зрителей. Оглядывая безотрадный темный угол, где мы с очередным джентльменом исполняли сцену страсти, я желала, чтобы булыжники превратились в подмостки, кирпичи - в занавес, снующие туда-сюда крысы - в ослепительные огни рампы. Мне хотелось, чтобы за нашим совокуплением наблюдала бы хоть одна - всего одна! - пара глаз, глаз знатока, способного оценить, как хорошо играю свою роль я и как одурачен и унижен мой глупый, доверчивый партнер.
Но на это - в данных обстоятельствах - надеяться не приходилось.
*
Около полугода все протекало гладко: и моя бесцветная жизнь у миссис Бест, и вылазки в Уэст-Энд, и занятия продажной любовью. Мой небольшой запасец монет таял, таял и наконец растаял совсем, а поскольку, кроме проституции, я ничего не знала и ничем не интересовалась, дальше я стала обеспечивать себе пропитание уличными заработками.
О Китти по-прежнему не поступало новостей - ни единого слова! В конце концов я заключила, что она, наверное, отправилась с Уолтером попытать счастья за границу - может, в Америку, о которой мы с ней в свое время подумывали. Месяцы выступления в мюзик-холле отодвинулись в отдаленное, никак не связанное с действительностью прошлое. Раз или два, обходя центр города, я встречала старых знакомцев: паренька, с которым вместе выступала в "Парагоне", гардеробщицу из "Бедфорда" в Кэмден-Тауне. Однажды вечером я, опершись о колонну на Грейт-Уиндмилл-стрит, наблюдала, как выходила из дверей "Павильона" Долли Арнольд (она играла Золушку в "Британнии", когда Китти была Принцем) и как ее усаживали в карету. Наткнувшись глазами на меня, она моргнула и перевела взгляд в сторону. Быть может, мое лицо показалось ей знакомым, или она признала во мне юношу, с которым вместе выступала, а может, у нее просто мелькнула мысль: вот жмется в тени несчастный педераст, высматривая клиентов. В одном я была уверена: она не увидела во мне Нэн Кинг. На миг мне захотелось перейти на ту сторону улицы, открыть, кто я, и спросить, нет ли новостей о Китти, но миг этот тут же улетучился, кучер тронул поводья, и карета с грохотом покатила прочь.
Нет, если я соприкасалась сейчас с театром, то только в связи со своим новым ремеслом. Я обнаружила, что мюзик-холлы Лестер-сквер, те самые, на которые мы с Китти два года назад взирали с такими надеждами, - эти мюзик-холлы известны в среде мужчин-проституток как место поисков и встреч. Особенно "Эмпайр" - там так и кишели гомосексуалисты; они прохаживались по променаду бок о бок со шлюхами или сбивались в кучки, обменивались сплетнями, делились удачами и неудачами, приветствовали друг друга шумными хлопками рук и странными тонкими голосами. Они не смотрели на сцену, не приветствовали актеров, не аплодировали, а только изучали себя в зеркале, обозревали другие пудреные лица или (более скрытно) бросали взгляды на джентльменов, которые быстрым или замедленным шагом проходили мимо.
Мне нравилось с ними прохаживаться, смотреть на них и показывать себя. Нравилось обходить "Эмпайр" - самый красивый зал в Англии, как сказал в свое время Уолтер, зал, куда так страстно (и тщетно!) стремилась быть приглашенной Китти; нравилось фланировать там спиной к его прославленной золотой сцене: костюм мой сияет в немилосердном свете электрических канделябров, волосы отливают глянцем, брюки топорщатся, губы алеют, от фигуры, поз тянет, как любят говорить педерасты, лавандой, значение их бесстыдно-очевидно и… обманчиво. Ни на певцов, ни на комедиантов я не взглянула ни разу. С этим миром я покончила навсегда.
Все, как я уже говорила, шло гладко, но в первые теплые дни весной 1891 года, то есть спустя год с лишним после моего бегства от Китти, мирное течение моей жизни было прервано неприятностями.
Вернувшись после довольно удачного вечернего выхода в свой привычный бордель, я не обнаружила его старой хозяйки; кресло ее было опрокинуто, дверь в мою комнату взломана; вроде бы мадам то ли увели, то ли согнали с места… но кто - полицейский? Сводник-конкурент? Узнать было не у кого. Как бы то ни было, ее отсутствием воспользовались воры, проникли в дом, запугали девиц и их клиентов и похитили все, что смогли унести: хлипкие матрасы и коврики, разбитые зеркала, немногочисленную расшатанную мебель, а также мои платья, туфли, шляпку и сумочку. Потеря была не так существенна, но она означала, что придется возвращаться домой в мужской одежде (на мне были оксфордские штаны и шляпа-канотье) и просачиваться в свою комнату, не попадаясь на глаза миссис Бест.
Было уже поздно, и я отправилась в Смитфилд медленным шагом, в надежде, что к моему приходу все Весты успеют заснуть. В самом деле, в окнах было темно, все звуки затихли. Я отперла дверь и стала бесшумно подниматься по лестнице, с ужасом вспоминая, как я в последний раз проделывала тот же маневр и что меня ожидало по его окончании. Может, из-за этого и случилась оплошность: на полпути я задела рукой шляпу и она, перелетев через перила, со стуком приземлилась внизу, в коридоре. Нужно было за ней спуститься, и я уже собиралась это сделать, но поблизости скрипнула дверь и запрыгал огонек свечи.
- Мисс Астли… - Это был голос моей квартирной хозяйки, звучавший в темноте тонко и сварливо. - Мисс Астли, это вы?
Я не остановилась, чтобы ответить, а махом одолела оставшиеся ступени и скрылась в своей комнате. За закрытой дверью я сорвала с себя пиджак и брюки: и сунула их вместе с рубашкой и кальсонами в небольшую занавешенную нишу, где вешала одежду. Отыскав ночную рубашку, я нырнула в нее и стала лихорадочно застегивать на горле пуговицы, но тут послышался тот самый звук, которого я боялась: тяжелые быстрые шаги на лестнице, за которыми последовал стук в мою дверь и громкий, пронзительный голос миссис Бест.
- Мисс Астли! Мисс Астли! Будьте любезны, откройте дверь. Внизу, в коридоре, я нашла непонятный предмет. Не иначе, как у вас в комнате есть кто-то, кому не следует быть!
- Миссис Бест, - отозвалась я, - о чем вы?
- Вы знаете, о чем я, мисс Астли. Я вас предупреждаю. Со мной мой сын!
Она стала трясти дверную ручку. Наверху застучали шаги, заплакал разбуженный ребенок.
Я повернула ключ и распахнула дверь. Миссис Бест, в ночном одеянии, закутанная в шотландский плед, протиснулась мимо меня в комнату. Сзади стоял, в ночной рубашке и колпаке, ее сын. Вид у него был такой, что краше в гроб кладут.
Я повернулась к квартирной хозяйке. Она разочарованно осматривалась.
- Я знаю, здесь где-то прячется джентльмен! - вскричала она.
Миссис Бест сорвала с постели покрывала, заглянула под кровать. Под конец она, разумеется, направилась к нише. Я кинулась, чтобы ее задержать, она удовлетворенно осклабилась.
- Вот он и попался! - Рванувшись к нише, она раздернула занавески, потом с шумным вздохом отступила. В нише находилось четыре костюма, не считая того, который я только что сняла. - Ах ты шлюшонка! Да тут настоящая оргия готовится!
- Оргия? Оргия? - Я скрестила руки на груди. - Это шитейная работа, миссис Бест. Разве преступление - брать у джентльменов в починку платье?
Схватив белье, которое я только-только с себя скинула, миссис Бест стала его обнюхивать.
- Эти подштанники еще теплые. Скажешь, нагрелись от твоей иглы? Ну нет, уж скорее - от его! - Я открыла рот, но не нашлась что ответить. Пока я думала, миссис Бест шагнула к окну и выглянула наружу. - Ага, понятно, куда они делись, эти негодяи! Ну ладно, далеко не уйдут - в чем мать родила!
Я перевела взгляд на ее сына. Он рассматривал мои лодыжки под подолом ночной рубашки.
- Простите, миссис Бест, - сказала я. - Этого больше не повторится, обещаю.
- Да уж, в моем доме точно не повторится! Я требую, мисс Астли, чтобы завтра утром вы съехали. Вы и всегда-то были со странностями, а сейчас и вовсе превратили мой дом в бордель! Я этого не потерплю, ни за что не потерплю! Я предупреждала вас, еще когда вы вселялись.
Я склонила голову, миссис Бест круто развернулась. Стоявший за ней сынок наконец ухмыльнулся.
- Шлюха, - бросил он, сплюнул и последовал за своей мамашей в темноту.