Удовлетворяя страсть Марвина к секретности, мы летели в Гавану через Бангор, штат Мэн. Там он собирался произнести речь на непривлекательном во всех отношениях форуме, посвященном внешней политике и устроенном Бангорской торговой палатой. После речи, давая интервью местным корреспондентам, он рассказывал, как мечтал провести два дня с удочкой в заливе Пенобскот. Бангорцы недоумевали. "В январе, мистер Эдельштейн?" – спросил корреспондент газеты "Бангор дейли ньюс". Попавшись на нелепости, Марвин ответил, что считает зимнюю погоду "бодрящей". Я возблагодарил Бога, когда после долгой путаной поездки по улицам города, дважды сменив автомобили, чтобы избежать слежки, Марвин наконец поднялся на борт самолета, не имевшего номера, но принадлежавшего Военно-воздушным силам США.
В аэропорту имени Хосе Марти мы были в четыре часа утра. Я устал и жутко хотел спать. Вместо этого пришлось пить виски с министром иностранных дел Гальваном. "Завтрак" состоял из чашки кофе, кстати плохо смолотого, кусочков ананаса и яиц, из которых, не исключено, назавтра должны были вылупиться цыплята.
Министр иностранных дел Гальван в сущности неплохой парень, но болтливый от природы, как большинство латиноамериканцев. Два часа и шесть минут он не закрывал рта. Очень быстро я понял, что он рассматривает "инициативе" как идею команданте Кастро. На самом деле, "инициатива" принадлежала президенту Такеру, и когда представился случай, я счел для себя необходимым указать на это.
Марвин пребольно стукнул меня под столом ботинком, едва не поцарапав мне ногу.
Однако министр иностранных дел Гальван будто ничего не слышал и продолжал весело разглагольствовать о возможных визитах Кастро в Вашингтон и Такера – в Гавану как "демонстрирующих всему миру пример мудрости нового руководства Америки". Марвин ничего не говорил, только кивал головой. Ситуация выходила из-под контроля.
Кашлянув, я попробовал втолковать министру иностранных дел, что президент Такер стремится к реальным результатам, ему не нужна показуха, и мы считаем, что обмен не президентами, а послами был бы отличным началом наших новых отношений.
Министр иностранных дел Гальван несколько раз мигнул, вновь раскурил сигару и заметил, что мы, наверное, устали с дороги.
Как только мы оказались в отеле, Марвин сделал мне внушение, что я, мол, лезу не в свои дела. Пришлось выпрямиться во весь рост и проинформировать его, что я прилетел в Гавану по личному распоряжению президента, у которого нет желания быть загнанным в угол по его, Марвина, милости. Марвин удалился писать телеграмму. Я же залез под одеяло, которое оказалось сырым и пахло плесенью. Конечно, на Кубе влажный климат…
В тот же вечер нас повезли на встречу с Эль Команданте. Кастро жаждал общения и уверенно говорил о своих "достижениях". Обед длился целую вечность, но я вежливо отказывался от одного блюда за другим. В какой-то момент Команданте прервал себя, чтобы спросить через переводчика, почему я не ем. Пришлось сослаться на больной желудок. Он помрачнел и своим обычным зычным голосом позвал врача. Но я настоял на том, что обойдусь без врача, если буду придерживаться диеты.
Тогда, сказал он, мне надо обязательно попробовать "прекрасного" кубинского пива.
В ответ на мой отказ, обоснованный тем, что я вообще не пью спиртные напитки, Кастро дал ясно понять, что своим отказом я обижаю кубинский народ. Марвин, сидевший напротив, наклонился над столом и прошипел:
– Да сделайте вы глоток, ради бога.
Что ж, на войне как на войне. Я сделал глоток из бокала. Кастро выразил свое удовольствие, и беседа продолжалась.
Честно говоря, я не очень хорошо помню, что было дальше. Кажется, в бокал что-то постоянно подливали, несмотря на мои возражения. Насколько мне помнится, было много тостов. Один раз я даже оказался в объятиях кубинского лидера. От его бороды пахло сигарами, и она больно кололась. После повторных тостов за нормализацию отношений нас погрузили в джипы и повезли осматривать новую гидроэлектростанцию. Когда Команданте заговорил о чешских турбинах, я не выдержал. Что было потом, не знаю.
К счастью, на другой день нас вернули в Вашингтон. Марвин изображал королевское величие и почти не разговаривал со мной. Но я был ему за это благодарен, потому что в первый раз в жизни испытывал прелести похмелья: как будто на меня одновременно навалились грипп, мигрень и еще пара болячек. Когда же перед посадкой в самолет на военно-воздушной базе в Эндрюсе он потребовал от меня изменить свою внешность, я ответил, что ни при каких обстоятельствах не надену отвратительную бороду. И до сих пор бороды вызывают у меня неприятные ассоциации.
Когда я шел по Западному крылу Белого дома, со мной здоровались как с больным, понижая голос и старательно уступая дорогу. Даже полностью поглощенный своими неприятностями, я не мог не обратить на это внимания и удивился. В конце концов, я выполнил президентское задание, хотя и на грани возможного. Не помню уж, как доплелся до своего кабинета. И тут же вошла Барбара.
– Он ждет вас.
В висках стучало. Превозмогая слабость, я направился в Овальный кабинет. Президент был сдержан.
– Добро пожаловать, – коротко проговорил он. – И будьте любезны объяснить вот это!
Телеграмму, которую он протягивал мне, я видел как в тумане. Это был отчет о наших переговорах с кубинцами, подписанный Марвином. Себя он изобразил почти Бенджамином Франклином, зато из меня сделал этакого простака из детской сказки. Увы, из-за дурного самочувствия я не мог даже как следует постоять за себя.
– Черт бы его побрал, – прошептал я.
– Это все, что вы можете сказать? – спросил президент.
– Да здесь сплошная неправда. Он бы отдал им Флориду, если бы они попросили.
– Поэтому вы облевали их новую электростанцию? И, кстати, штаны Кастро тоже? Герб, как вас угораздило?
Я все объяснил как мог, но было ясно, что президент разочарован. Следующие несколько дней я старался не попадаться ему на глаза, надеясь, что его недовольство мной сойдет на нет.
Вся администрация лихорадочно готовила почву для "нормализации". Через неделю после моего бесславного возвращения было назначено совещание в Овальном кабинете. Президент, казалось, был смущен неожиданно бурной реакцией политических кругов.
– Звонил Холт, – сказал он. – Спрашивал, когда "мы собираемся" в Гавану. Петросян бьет копытом, потому что боится, как бы Флорида не стала сданной картой в будущей политической игре. Рейгелат в восторге. Считает, что какая-нибудь из антикастровских группировок обязательно взорвет меня. Напомните, Бэм, – повернулся он к Ллеланду, – как у нас появился Рейгелат.
– Северо-Восток.
– Ах, да. Правильно.
На этом совещании он сообщил нам, что решил не ехать в Гавану и не приглашать Кастро в Вашингтон. Марвин заерзал в кресле и попытался отговорить президента от этого решения.
– Прений не будет, – заявил президент. – Я так решил. Кастро – диктатор, а диктаторы любят парады. Тогда они чувствуют себя законными правителями. Ему не нужно быть признанным Соединенными Штатами Америки, ему надо, чтобы Соединенные Штаты Америки его уважали. Признание он получит, а вот уважения не дождется.
После этого президент высказал пожелание, чтобы я вернулся в Гавану для организации встречи в верхах. Я не поверил своим ушам и при всех спросил, почему он предлагает это именно мне, если учесть неприятности, сопровождавшие мою первую поездку.
Он ответил, что Клэй Кланахан из ЦРУ считает мои "неприятности" хорошо срежиссированной игрой, и ухмыльнулся.
– Марвин был заранее готов согласиться на обмен визитами. А вас никак не удавалось уговорить. Клэй думает, это была очень эффективная комбинация. Ну, – хохотнул он, – я тоже парень не промах.
Вадлоу, сказал я себе, мы уже не в опале. Марвин не скрывал своего недовольства.
Не глядя на него, президент взял настольный атлас и открыл его на Карибских островах. Указкой он провел прямую линию от Ки-Уэста до Гаваны.
– Вот тут, – сказал он, начертив маленький знак "икс". – Восемьдесят два градуса западной долготы. Двадцать три градуса пятьдесят минут северной широты… скажем, двадцать четыре градуса. Как раз посередине. Сообщите Команданте, что я встречусь с ним здесь. – Он сделал пометку карандашом. – С вами будет Лесли Дэч, – добавил он с хитрой улыбкой.
Фили, Марвин, Ллеланд и я обменялись взглядами.
– Вы уверены, что это необходимо? – спросил я.
Но президент только улыбался.
7
Лесли
С нормализацией все ненормально. Серьезные сомнения. Говорил с Джоан по телефону. Самым отвратительным было, когда посольский оператор сказал: "Позвольте напомнить, что линия прослушивается". Джоан расстроилась, узнав, что наш личный разговор слушают коммунисты.
Из дневника. 16 января 1991 года
Лесли Р. Дэч, руководитель президентского "авангарда", несомненно, был лучшим специалистом в своем деле, но абсолютно не желал входить в тонкости политики. Ему ничего не стоило перекрыть Бруклинский мост в час пик, чтобы дать дорогу президентскому кортежу, или закрыть аэропорт в пятницу накануне Дня труда. Когда президент готовился посетить Южный Бронкс, Дэч потребовал за ночь снести несколько больших жилых зданий, потому что с них снайпер мог с легкостью разглядеть президентский профиль.
Его девизом было "Прочь с дороги". Эта фраза стала священной и для подчиненных Дэча. (Одна из секретарш даже вышила ее на подушке, которую я по понятным причинам запретил фотографировать.)
Во время предвыборной кампании Такера Лесли сумел поссориться практически со всеми, с кем контактировал. Наверное, это неизбежно, и все же необходимо было соблюдать вежливость, поэтому мы после каждого инцидента посылали письмо с извинениями типа:
Губернатор искренне сожалеет о неудобствах, причиненным Вам мистером Дэчем, сотрудником группы подготовки визитов. Мистер Дэч получил от него выговор и заверил, что такого больше не повторится.
Губернатор с удовольствием пользуется случаем выразить Вам свою благодарность за помощь в его предвыборной кампании и надеется, что в будущем тоже сможет рассчитывать на Вашу поддержку на благо избирательной кампании и нашей страны.
Искренне Ваш,
Герберт Вадлоу,
Исполнительный секретарь губернатора Томаса Н. Такера.
Лесли не скрывал своего презрения к дуракам, относя к этой категории большую часть человечества. Однако он был настолько хорош в своем деле, что мог считать себя неприкосновенным. Ему ничего не стоило сотворить чудо, а большинство политиков любит, когда вокруг них творятся чудеса. Это внушает им иллюзию собственной божественной ауры.
Лесли, Марвин и я полетели в Гавану, на сей раз без всякого грима и маскарада. Марвин все еще ворчал по поводу решения президента не превращать двустороннюю встречу во что-то непристойное и, насколько я подозревал, не совсем отказался от своей версии "нормализации отношений" между странами.
– Герб, он упускает грандиозную возможность, – сказал мне Марвин, когда "Джет Стар" летел на высоте 33 000 футов над ночным Мексиканским заливом. – Получается какая-то тайная встреча посреди океана… Какой смысл?
– Марвин, президент знает, что делает. Нам надо просто выполнять свою работу.
Он понизил голос, чтобы Дэч, сидевший напротив нас, его не услышал.
– Больше всего меня раздражает он. – Марвин кивнул на Дэча. – Ведь он сумасшедший, неужели вы не видите? И все испортит.
– Успокойтесь. Какая разница, понравится он кубинцам или не понравится? Скорее всего, не понравится. Дэч никому не нравится. Но Дэч – гений.
– Насчет этого я не сомневаюсь!
– Президент доверяет ему.
Марвин заерзал в кресле.
– Тогда почему у меня схватывает живот от дурных предчувствий?
– Марвин, я понятия не имею, что у вас с желудком. Но на всякий случай предлагаю вам пить только воду из бутылок и не есть салатов. Среди чудес мистера Кастро не значится борьба с инфекцией.
С этими словами я вернулся к своим бумагам.
Гальван выразил очевидное разочарование, когда Марвин проинформировал его о решении президента встретиться с Кастро на двадцать четвертом градусе северной широты и восемьдесят втором западной долготы вместо Пенсильвания-авеню. Мгновенно убрав с лица улыбку, он сказал, что Команданте на такой вариант не согласится.
– Вряд ли это можно рассматривать как всего лишь вариант, – вмешался я, прежде чем Марвин начал ходить вокруг да около.
– Он с вами свяжется, – мрачно произнес Гальван.
– Когда?
Вопрос задал Лесли, а мы с Марвином принялись на два голоса уверять министра иностранных дел, что находимся в полном его распоряжении. Одна обида в адрес Лесли была уже "зарегистрирована", и Гальван повернулся к нему.
– Я вам сообщу. Команданте занятой человек.
Лесли смотрел как бы сквозь министра.
– Ага, отлично, я тоже занятой человек. Поскольку мистер Эдельштейн и мистер Вадлоу тут…
– Лесли! – попробовал вмешаться я.
– …то почему бы вам не взять трубку и не позвонить Команданте? Естественно, если ваши телефоны работают, хотя мне говорили, что они не работают.
Только этого не хватало, подумал я.
Тут Марвин и министр иностранных дел принялись кричать на Лесли. Но это было все равно как писк комара для автомобильных "дворников". Лесли зевнул.
– Послушайте, Рики, так мы ни до чего не договоримся, вы согласны?
Министр иностранных дел едва не взвился под потолок от ярости.
– Рики?
– Рикардо, если вам угодно…
– Я – Гальван! А для вас "ваше превосходительство"!
– Хорошо. Послушайте, почему бы вам не отвезти нас к сотруднику, который отвечает за свое дело?
– Что?
– Вам надо его остановить, – шепнул мне Марвин. – Так вести себя недопустимо.
Как же, Лесли остановишь! Когда он порекомендовал министру иностранных дел связать нас с чиновником, "облеченным властью", Гальван пригрозил выслать его из страны.
– Я пробуду в этом номере ровно час, – сказал Лесли, глядя в окно на пляж. – После этого ищите меня где хотите.
Гальван пулей вылетел из номера.
– Я голоден, – как ни в чем не бывало произнес Лесли. – В этой стране приносят еду в номер?
– Лесли, – не утерпел я, – вы все испортили.
– Да вряд ли, – зевнув, отозвался он. – Все должно быть ясно с самого начала. Таким образом экономится уйма времени.
Я позвонил президенту по специальной линии из шведского посольства и подробно отчитался о наших "успехах".
Наступила долгая пауза.
– Хотите, чтобы я отозвал Лесли домой? – спросил я.
– Домой? Господи, ни в коем случае. Я бы сделал его послом.
Марвин вырвал у меня трубку.
– Господин президент, вы не можете поручать своему "авангарду" заниматься внешней политикой.
Когда он положил трубку, я спросил, что сказал президент. Вид у Марвина был несчастный.
– Он сказал: "Полагаю, как президент я могу делать что хочу".
Вскоре мы получили сообщение, что Кастро примет нас в одиннадцать часов вечера. Приглашение было адресовано exclusivamente сеньору Эдельштейну и сеньору Вадлоу.
Кастро не стал меня обнимать, как при первой встрече, за что я был ему крайне признателен, так как Эль Президенте днем был "на учениях" и от него несло потом. Поначалу мне показалось, что он отправит нас восвояси, настолько он казался разочарованным предложением президента Такера. Но Марвин был красноречив, и в конце концов Кастро согласился на историческую встречу. Уходя, он сказал мне через переводчика: "Так как мы встретимся на море, надеюсь, у вашего президента желудок покрепче, чем у вас".
Великое событие было назначено на четырнадцатое марта.
Кубинское правительство не согласилось проводить встречу на американском судне, ну а мы отказались проводить ее на кубинском. Безвыходное положение разрешилось, когда Канада предложила свой новенький авианосец. Тут Лесли взялся за работу, и канадцы пожалели о своей любезности, так что мне пришлось потратить немало времени и сил, чтобы успокоить взбешенных офицеров Канадского флота. Капитан пошел на многое. Он согласился освободить свою каюту и украсить взлетную полосу флагами США и Кубы. Он даже с вежливым добродушием принимал частые нападки Лесли на состояние корабля, который не уступил бы и собственной яхте королевы. Но когда Лесли жизнерадостно информировал капитана, что "заизолирует" корабль "сверху донизу" для защиты от телевизионного проникновения, капитан приказал ему убираться и три дня, которые я провел в страшном волнении, отказывался принимать обратно. Президент пожелал, чтобы корреспондентов было не больше двухсот, из-за чего представители четвертой власти завопили о "наступлении на свободу слова". Консервативная пресса чуть не получила апоплексический удар, в первую очередь, "Хьюман ивентс", "Нэшинал ревю", "Комментари", которые называли президента "красным Томом". Мы могли бы обойтись и без поддержки "Дэйли уоркер", но как и когда в Америке наступило потепление, никто вроде бы не заметил.
Сам президент был удивлен – он не ожидал настолько бурной реакции на свою инициативу.
– Вы это видели? – проворчал он однажды утром, уставясь в "Тайм" на то место, где был анонс "Гавана-91". Заголовок занимал всю верхнюю часть разворота: "РЕВОЛЮЦИЯ – И СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ!" – Господи, что я наделал? – простонал президент.
Одни сигары чего стоили. Их курили везде, даже в Белом доме, пока президент не наложил на них запрет. Но и в магазинах далекой консервативной Вирджинии, где не многие знали о Че Геваре, открытие Кубы было очевидно. Мой собственный сын Томас младший, еще подросток, неожиданно перестал бриться, а однажды пришел из школы домой в защитного цвета униформе и высоких шнурованных ботинках. Джоан была вне себя. На другой день она позвонила мне на работу, что делала в редчайших случаях.
– Он на заднем дворе играет с мачете. Изрезал кору на всех кленах.
"Морская встреча в верхах", как ее называла пресса, едва не была отменена за два дня до назначенного срока. Мне позвонил мистер Докал, занимавшийся в Гаване тем же, чем я в Вашингтоне. Он кипел от ярости. И у него были на то причины.
Майор Арнольд был обладателем замечательного средства на случай тропической лихорадки – и он завел о нем разговор с Лесли. Так вот, Лесли, действуя на свой страх и риск, невозмутимо сообщил представителю Докала, что все кубинские чиновники, которым предстоит контактировать с президентом, должны быть "продезинфицированы" людьми из министерства здравоохранения США. Пришлось сказать пыхтевшему от злости Докалу, что, несомненно, они с Лесли не поняли друг друга и волноваться не о чем.
Следующий мой звонок был адресован Лесли.
– Вы совсем выжили из ума? – кричал я в трубку. – С чего вы взяли, что высокопоставленные кубинские чиновники позволят кому-то опрыскивать себя?
– Успокойтесь, Герб. Вы когда-нибудь видели, как проявляется эта лихорадка? Большие отвратительные фурункулы…