- Найдем! - клацнул железными зубами Толик Ссальник. - С-под земли найдем! Не твоя забота! Хочешь слинять, так и скажи. А ежели вызвался, вызывай, вот адресок…
- Погоди-ка! - окликнул хозяин у самой двери, подошел и понизил голос, оглядываясь назад. - Ты это… того… не говори Светке мое погонялово… ну, кликуху дворовую… Ерунда, сопли, а все-таки… Не говори, лады?
Я пообещал. И мгновенно понял Толика по кличке Ссальник. Ее он получил после того как стащил на рынке шмат сала и, будучи пойманным за ухо, обмочил со страху штаны. Эта роковая детская шалость порушила всю его жизнь. Последующие годы он только и делал что пытался смыть позорное имя, отстирать пятно на штанине, как пытаются извести неприличную татуировку, грехи молодости, добропорядочные отцы семейств. Он и в зону угодил, чтобы получить новое погонялово - за колючей проволокой на клички не скупятся. Бедный Ссальник! - член тайной организации "Союз трех пистолетов", подпольная кличка Хулио - тоже не фонтан, но и она не прижилась во дворе.
Узкоплечий молодой человек с плутоватым лицом по кличке Сэнди неожиданно принял вызов. Каюсь, я пытался его отговорить, затем предлагал выбрать для дуэли рапиры, а лучше японские мечи.
- Не-а, - почесал впалую грудь Сэнди, со свистом затянувшись папироской с анашой, закатив глазки и шумно выдохнув дым. - Я, конечно, могу и извиниться, не западло. Но это ж Толяну надо, ему со Светкой жить… Пусть! Забили стрелку! За базар отвечу.
Следующие три дня искали оружие. Потом патроны. История повторялась, но не в виде фарса, а, скорее, трагикомедии. Нашли пятизарядный самопальный пистолет, смахивающий на революционный наган. Хозяин нагана уверял, что оружие бьет без осечек, предлагал опробовать, только патроны за счет заказчика. Заказчик отказался: патронов было только два. Я сидел на чурке в холодном гараже, где происходил торг, - владелец уступил товар за два спичечных коробка гашиша, - и беспрерывно думал, что это сон.
Всю ночь перед дуэлью пропьянствовали на Толиной кухне. Время от времени один из нас падал на матрас на час-другой, забываясь коротким тревожным сном алкоголика, потом вставал, как зомби, опять брал в руки граненый стакан. Толик пил от страха, только теперь он сообразил, что на дуэли могут и застрелить, причем насмерть; я - от нескончаемого идиотизма происходящего.
Как только донесся стук первого трамвая, Толик растолкал меня и сказал, что пора на дуэль. Болела голова.
- Нет, - прочитал мои мысли дуэлянт. - До кладбища - ни грамма! - и предложил чифир.
Света, избегая мужниного взгляда, сунула теплый пакетик - яички, сваренные вкрутую. Глотнув чифира, позвякивая кошелкой, в которой перекатывались бутылка, стакан, яички и пистолет с патронами, мы по холодку тронулись в сторону кладбища. Я держал в руке красные флажки, с которыми сын ходил когда-то на Первомай.
На окраине городского кладбища, в редком соснячке, нас уже ждал противник. И не один. Рядом с ним еле держался на ногах секундант. Сэнди сказал, что это сосед - другие участвовать в дуэли категорически отказались.
Секундант, то и дело заваливаясь набок, по моему указанию отсчитал от мусорной кучи по двадцать шагов в обе стороны и воткнул в землю флажки. Сверху безнаказанно каркали вороны, невидимые в тумане.
Сэнди, чернея трагической долговязой фигурой, встал к флажку - правое плечо вперед! - выцеливая расстояние. Толик сидел на пеньке и облупливал скорлупу. Я глотнул водки, закусил круто посоленным яичком, крякнул, и тотчас туман рассеялся. По этому знаку от ближайшей сосны отделился секундант, икнул и бросил монетку вверх. Стрелять первым выпало Сэнди - он зачем-то дунул в дуло нагана, обтер патрон о ляжку и вложил его в барабан. Стороны обменялись любезностями.
- К барьеру! - слабо крикнул мой коллега, снова икнув.
Толик не спеша выцедил полстакана водки, смахнул крошки яичного желтка с груди, посмотрел в пустое небо, сплюнул и встал к флажку.
Сэнди, расправив узкие плечи, задержал дыхание и взвел курок…
Пронзительный крик разорвал кладбищенскую тишину. Из-за пригорка вывалилась женская фигура в коротком байковом халате и, посеменив длинными стройными ногами, с ходу припала к груди любимого. Сверкая прекрасными очами, заслонила собой дуэлянта и рванула на себе халатик, ослепив белыми, как снег, грудями. Гаркнула по-вороньи: "Стреляй, сволочь!" Зрелище не для слабонервных. Сэнди опустил пистолет и пошел прочь. За ним поплелся секундант.
- Эй, Сэнди, выстрел за тобой, слышишь! - оттолкнул жену Толик.
Закончилась вся эта история горько.
Толика, возвращавшегося домой в подпитии, подстрелили возле собственного подъезда. В городе болтали всякое. Что с Ссальником свели счеты то ли вышедшие на волю дружки, то ли бывший хахаль сожительницы, то ли все враги разом.
Весь последний год, с короткими перерывами, Толя провалялся на больничной койке. Врачи делали осторожные прогнозы. И Ссальник принял решение. Во время тихого часа он ушел из больницы в тапочках. После регистрации в загсе мы в узком кругу посидели у молодоженов дома. Из секунданта я переквалифицировался в свидетеля со стороны жениха. На фоне новых обоев невеста выглядела потрясающе. Сэнди прислал поздравительную открытку. Света то и дело бегала на кухню смотреть, не пригорел ли торт… И, прожевав сладкий кусок, я крикнул: "Горько!" Толик встал, бледный, что смерть, старенький пиджак болтался на нем как на вешалке. Жена, выше законного мужа на полголовы, склонилась и тихо сказала Толику: "Раскрой рот, шизик!" Супруги поцеловались взасос.
Провожая гостей, Света включила свет в прихожей и попросила совета. Не вписать ли ей в новом паспорте вместе с новой мужниной фамилией свое настоящее имя - Стелла. Стелла красивее, но Толе не нравится. Говорит, имя, как у бл… - Света запнулась, - как у благородной дамы. Может, я бы с ним поговорил? Толик меня бы послушался. Он образованных уважает. Или остаться Светой? Суть-то одна и та же. Стелла значит звезда, а звезда - это свет…
Толика хоронили зимой. На Стеллу было страшно смотреть, и я не смотрел. Снег падал крупными хлопьями, я шел за гробом, придавленный чувством вины, и утешал себя: пусть у нас так - горько, нескладно, да и ведь жизнь наша нескладная, и пускай кто угодно бросит в меня камень, но история Толика и Светы-Стеллы - история настоящей любви. А настоящая любовь, мужики, это мука. Вот Толик и отмучился. Удо.
Слоны не играют в футбол
Его звали, кажется, Сергей, ну да, Серега-Слон. Росли в одном дворе, и Слон этот был примечателен тем, что изо всех сил стеснялся своих ушей - больших, торчком, а края ушных раковин чуть загибались книзу, как у слоненка, особенно после стрижки "бокс". Вислые мочки, сморщенные раковины, если смотреть против солнца - в синеватых прожилках. Наверное, полдвора сбегалось глазеть на Серегины уши после его визита в парикмахерскую.
Когда спустя четверть века поздним дождливым вечером я открыл дверь на робкий звонок, то сразу его узнал. Конечно, он здорово изменился относительно своего сопливого отрочества. Ну, подрос, ясное дело, обзавелся усами, морщинами и железными зубами - Серегой тут и не пахло. Но уши!..
Едва он приподнял обвисшие края шляпы, я оборвал его церемонное вступление: "Заползай, Серый!" Кажется, я обрадовался этому посеченному дождем и жизнью субъекту, посланцу чужих миров, фантому, материализовавшемуся из дворовых драк "до первой крови" и пыли футбольных баталий до глубоких сумерек. Он возник из сумерек и уйдет в сумерки, дождь смоет следы, - до следующего, лет через двадцать с гаком, звонка в дверь. Если буду жив, естественно. Но это неважно. Детство и любовь к женщине - суть одно и то же.
Он снял туфли и прошел на кухню в носках, оставляя темные отметины на линолеуме. Смутившись, вытащил из глубины подмышек бутылку водки: жена не будет против? Жена была не против: она укатила по турпутевке в Югославию, тогда там еще не было войны. Собственно, говорить было не о чем. О чем можно говорить со своим полузабытым детством? Об обезумевшей кошке, к хвосту которой привязали пустую консервную банку? О первой выкуренной сигарете в вонючей общественной уборной, после которой стошнило; о вполне невинном мальчиковом разврате на чердаке барака, в котором жили; о коллекции марок, проигранной в ножички; о бублике с маком, который отобрал более сильный?.. Он и этого, по-моему, не помнил. Морщил лоб, улыбался, мерцая в полумраке кухни железными зубами, и поспешно кивал ушами. Какой там бублик с маком - дырка от бублика!
Как он меня нашел? Увидел в трамвае, сошел и проследил. Просто так - он пожал плечами. И стал извиняться: к сожалению, он не знал моего отчества. Ну и плевать: в детстве мы как-то обходились без оного. Мы выпили. Уши покраснели. Его уши. Мелькнуло, будет просить в долг. Разговор не клеился и после второй рюмки. Я смотрел на его уши и думал: это как же должна проехаться по человеку жизнь, чтобы он начисто забыл свое детство? Не иначе, стальными колесами. Или лукавил? Помнил ведь имя и фамилию. Помнил, всегда помнил, единственного из пацанов нашего двора. Он наклонил голову, уводя взгляд, показал аккуратную, размером с кофейное блюдечко, лысину, коротко хихикнул: лишь потому, что именно я дал ему эту кличку - Слон. Мне захотелось возразить: я называл его Серым, в глаза и за, Слоном - другие, которые для пущего смеха приставляли к своим глупым башкам растопыренные ладони, но желание вдруг пропало. Чепуха какая-то, из прошлого века - два сорокалетних мужика пьют водку и выясняют обиды детства. Но он явился не за этим. И не за деньгами. У мужчин среднего возраста своя интуиция: он пришел выпить и, возможно, поговорить. С первым все обстояло нормально, а вот со вторым… Я стал припоминать: был чудаком, молча сопел, но не отставал - истово гонялся за мячом на потеху дворовым, веря в каждый ложный финт, смешно падал при этом; приехал в город из деревни и не владел техникой городских ребят, для которых футбол был почти религией. И падал, и дрался молча, часто бывал бит, потому что не применял запрещенных приемов. Даже раны зализывал без жалоб. Но девчонки обходили его стороной - уши, сами понимаете.
Мы сидели на кухне и молча пили водку. Спас футбол. Нет, не тот, дворовый, с песком на зубах и ссадинами на коленях, а нынешний, что на экранах телевизоров. Тут Слон поднял хобот и затрубил, будто хотел отыграться: фамилии игроков, продажное судейство, названия зарубежных клубов пережевывались железными зубами, как гамбургеры; травмы ведущих игроков (он сокрушенно покивал ушами), жеребьевки, Ван Бастен, Кантона, Марадона, имена, фразы, слепленные из пивных разговоров. Короче, футбол без границ. Раскрасневшись, он кромсал это месиво стальными бивнями: очки, игры дома и на выезде, трансферты, гонорары звезд… Не закрывая рта, налил себе еще водки. Застигнутый врасплох, я вяло поддержал тему, но незаметно втянулся, зажег верхний свет и смотался на угол улицы за второй бутылкой к бабкам-спекулянткам (действовал горбачевский сухой закон).
Говорили всю ночь - до хрипоты и головной боли, соседи в стенку то и дело стучали. Кажется, заключили пари: "Милан" или "Глазго Рейнджерс"? Или "Барселона"? Ставка - бутылка коньяка. Под утро не могли вспомнить, о чем был разговор, но про футбол - точно. Было решено, как только откроется почта, отбить телеграмму. Кажется, Марадоне. На том и расстались. С объятиями и футбольным гимном: он, естественно, подражал трубе, я - ударным инструментам. В стенку снова стучали.
Потом я уехал в командировку на неделю, а еще через день в переполненном автобусе услышал от седого друга детства, что вынос тела Сергея Леонидовича завтра в два часа, улица Коммунистическая, дом такой-то, вход со двора. Кто такой Сергей Леонидович? Его еще Слоном дразнили, ну, такой, помнишь?.. Приятель огляделся, - давили со всех сторон, - и приставил растопыренные, в сизых наколках, ладони к голове. К голове доктора каких-то наук. А если между нами, мальчиками, приятель понизил голос, - дверь взломали на третьи сутки, страшно выла в квартире собака. "Нет, ты подумай, а! - брызгал слюной друг детства. - И все из-за бабы!.. А ты не знал? От него же жена ушла, уже полгода как…"
Я сошел на остановке "Стрелка": стало трудно дышать. Женщины его не любили, это верно. И, возможно, обзывали Слоном: город у нас маленький. Ну ладно, ладно, успокаивал я себя. Слон перед смертью хоть наговорился всласть, пусть о футболе, хотя ему было глубоко на него начхать; и я теперь вспоминаю его с грустью, стыдом, нежностью и благодарностью: он дал мне надежду, что я не последняя сволочь на этом свете, хотя это так и есть; все-таки я не захлопнул дверь перед его носом, когда ему было ни плохо, ни хорошо, а очень одиноко; и пусть та фантастическая ночь в охваченной сигаретным дымом и алкогольно-футбольными парами кухне будет слабым искуплением моей лжи - ведь это я, я, последняя сволочь, первым обозвал его Слоном, да еще приставил к своей глупой башке ладошки и помахал ими, а он заплакал и побежал за дощатые кладовки, провожаемый смехом и улюлюканьем дворовой шпаны.
…Говорят, чтобы умереть, слон покидает стадо и уходит в глубь саванны, но ушастые собратья, задрав хоботы, с ревом провожают его до места и до последнего часа стоят рядом, топчутся, вздымают пыль, наивно пытаясь поставить его своими хоботами на ноги.
Но человек слаб и мал, и до слона ему расти и расти.