– Ты – настоящий! – воскликнула Марго, наконец определив для себя, какой же он.
– А ты – разная, – определил и Макаров. – И всегда восхитительная!
Но Марго было неинтересно про себя, и она спросила, когда Макаров еще договаривал свою фразу:
– А зачем ты пишешь стихи?
– А зачем ты раздеваешься? – мгновенно ответил вопросом на вопрос Макаров.
Они засмеялись, чокнулись рюмками, привстав с кресел и перегнувшись через стол, отпили по глотку коньяка.
"Хороший коньяк лучше, чем плохой", – эта мысль поразила Макарова своей очевидностью.
Яркий солнечный свет бил прямо в глаза, но это не раздражало, а радовало. И оттого, что Наташа стянула с него одеяло и громко и весело читала знакомые с детства стихи, было тоже хорошо.
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты – вечности заложник
У времени в плену.
Макаров улыбнулся и открыл глаза. Но Наташи не было. Была чужая спальня – большая, темно-красная, с огромной кроватью и зеркальным потолком. Рядом, укрытый одеялом так, что торчала только головка дула, лежал "Макаров".
– А ты как здесь оказался? – спросил Александр Сергеевич и мгновенно вспомнил вчерашний вечер: жаренное на углях мясо, в камине, шампанское в туфельке Марго, купание в маленьком круглом бассейне с голубой водой… – Я изменил Наташе, – вспомнил Макаров. – Я изменил Наташе!
Он сунул руку под одеяло и подтянул "Макарова" к себе.
"Но ты полюбил Марго! Это – любовь, а жизнь с Наташей – многолетняя привычка!"
"А дети? Как же дети?"
"А что дети? Анна уже большая, и Ося вырастет".
"Наташа не переживет!"
"Если узнает. А зачем ей знать?"
Такой диалог, скоротечный и нервный, случился между Макаровым и кем-то, неглупым, несомненно, и хладнокровным, и этот диалог, возможно, развился бы в беседу, если бы не Марго, неслышно вбежавшая в спальню.
– Эй! – крикнула она весело.
Марго была в спортивном костюме и кроссовках и, вероятно, вернулась с утренней пробежки, потому что вместе с ней в спальню влетел запах прохладного весеннего утра. Да и сама она была как весеннее утро: розовощекая, с искрящимися веселыми глазами.
– Доброе утро, – сказал Александр Сергеевич смущенно и натянул одеяло на подбородок. Марго картинно уперла руки в бока и выставила вперед ногу.
– Послушай, Машенька, – обратилась она к Макарову, улыбаясь насмешливо. – Ты не боишься, что придет Михаил Потапыч и спросит: "Кто это спит в моей кроватке?"
– Да, да, я сейчас, – понял Макаров и стал торопливо подниматься, стыдливо прикрываясь одеялом.
Марго расхохоталась:
– Да не пугайся ты! Принимай душ и иди завтракать. Просто у меня в городе полно дел.
12
Он попросил остановить машину около кафе "Кавказ" – хотелось побыть одному, обдумать то, что произошло, и решить, как жить дальше. Договорившись с Марго о встрече на следующий день в старом парке и поцеловавшись на прощание, Александр Сергеевич зашел в кафе, выпил подряд, не закусывая, три рюмки водки, предварительно ставя их на Пушкина и как бы мысленно чокаясь с "Макаровым", и ничего, конечно, не решил, но понял окончательно, что любит Марго и не любит Наташу. Единственное, чего было по-настоящему жалко, – это пальто. Но, решил Макаров, скоро лето, поэтому, выйдя из кафе, бросил гардеробный номерок в грязную лужу и направился домой, держа под мышкой Пушкина с "Макаровым", сунув руки в карманы брюк и зябко сутулясь, – день был холодный.
Он открыл дверь ключом и остановился на пороге. Напротив у стены стояла Наташа. Лицо ее было скорбно. На руках она держала встревоженного Осю. Мать и дитя внимательно всматривались в лицо мужа и отца.
– Ты прямо Родина-мать, – насмешливо сказал Макаров. – Так и стоишь здесь… со вчерашнего дня?
Но вместо ответа Наташа сделала два быстрых шага, прижалась и положила голову ему на плечо. Александр Сергеевич скривился как от боли, но взял себя в руки и решительно направился на кухню.
– Я так волновалась, Сашенька, так волновалась, – бормотала Наташа, семеня за ним следом.
Макаров поднимал крышки стоящих на плите кастрюль и заглядывал внутрь.
– Звонила Васе, звонила всем… Так волновалась, – повторяла Наташа, стоя за его спиной.
Макаров резко обернулся и спросил:
– А чего ты волновалась? – Насмешка не сходила с его губ.
– Тебя не было…
– Всю ночь? – предложил уточнить Макаров.
– Да, Сашенька, всю ночь и сегодня полдня…
– А почему ты не спрашиваешь, где я был… ночью?
– Совсем не важно, где ты был, важно, что ты вернулся. Ты вернулся…
– Без пальто. Почему ты не спрашиваешь, где мое пальто.
– Пальто? – Наташа вновь растерялась, но всего лишь на мгновение. – Это даже кстати, что теперь его нет. Ему уже сто лет. А мы купим тебе куртку, прекрасную теплую куртку на меху!
Теперь растерялся Макаров, но тоже ненадолго.
– Тогда почему ты не удивляешься, что от меня пахнет духами?
Наташа опустила глаза.
– Мне это неинтересно, – пробормотала она еле слышно, но Макаров услышал.
– Ах, тебе неинтересно! – воскликнул он. – А может, это я тебе неинтересен? Безразличен? Я для тебя ноль без палочки, тьфу, пустое место! Молчишь? А знаешь, почему ты молчишь? Потому что тебе нечего сказать!
Наташа подняла глаза и прошептала:
– Я люблю тебя.
– Довольно! – закричал Макаров, не желая, боясь это слышать. – Есть давай! Я жрать хочу.
– Тише, Сашенька, Осю испугаешь, – попросила Наташа.
Макаров внимательно посмотрел в испуганные глаза сына, и вновь губы его насмешливо скривились.
– Пусть привыкает… – сказал он загадочно и решительным шагом направился в кабинет.
Он сел в кресло, положил на стол Пушкина, уперся в него локтем, а лбом в ладонь, то ли остывая, то ли заводясь еще больше. Одним словом – размышлял. Так прошло несколько минут. В дверь осторожно постучали.
– Войдите! – крикнул Макаров, выпрямился и обернулся.
Наташа вошла неслышно и остановилась у стены. Оси не было – видимо, Наташа оставила его в манеже.
– Все готово, можно идти обедать, – сказала она и постаралась улыбнуться.
Макаров важно кивнул. Наташа не уходила. Александр Сергеевич посмотрел на нее удивленно. Она готовилась сказать что-то.
– Сашенька, – заговорила она очень волнуясь, – Сашенька… Дело в том… дело в том, что я перед тобой очень виновата.
– Конечно виновата! – воскликнул Макаров, вскакивая с кресла. – Конечно виновата! В чем?
– Понимаешь, Сашенька, вчера, когда тебя не было… Я убирала у тебя в кабинете… Я вытирала пыль на столе… – От волнения на Наташином лице даже выступили розовые пятна. – Я не хотела… Это случайно… Просто взгляд упал, и я прочла…
– Что ты прочла?
– Это, – Наташа указала испуганным взглядом на стопку лежащих на столе листов писчей бумаги. Макаров посмотрел туда же. Это были заявления, его, Макарова, заявления в милицию, написанные им по образцу, подсказанному Головлевым. Текст заявления был прост:
"Я, Макаров А. С., нашел на улице пистолет "Макаров" и несу его вам сдавать".
Дальше следовали подпись и число. Макаров написал этих заявлений сразу штук тридцать, на месяц вперед, чтобы не писать каждый день, и забыл спрятать в стол.
– Что это, Саша, объясни мне, я не понимаю, – просила Наташа.
– Это? – спросил Макаров, глядя на бумажную стопку.
– Да…
– Это? – Макаров указал на заявления пальцем.
– Да, Саша, что это?
– Это… – Губы Макарова скривились, его стал разбирать изнутри, веселить и щекотать хохот. Надо было срочно, немедленно ответить ей и себе, и Макаров ответил: – Это… поэма…
– Поэма? – Наташа растерянно заморгала.
– Да, поэма! – воскликнул Макаров.
– Поэма… А как она… – хотела поверить Наташа, хотела, но пока не могла. – Как она называется?
– "Макаров", – уверенно ответил Макаров. – Моя лучшая вещь. Помнишь, я обещал, что напишу такое, что ты ахнешь?
– Да, Саша, но… что это? – Наташа уже почти верила, но ничего не понимала.
– Это? Это постмодернизм! Ну да, конечно, откуда тебе знать! Твои толстые журналы еще не доросли… Метод разлагающего анализа… – Глаза Макарова возбужденно горели, на лбу выступил пот. – Метод разлагающего анализа! Я беру действительность и разлагаю ее, разлагаю, разлагаю! Я ее уже почти разложил…
– Саша, я не понимаю тебя! – жалобно воскликнула Наташа.
– Не понимаешь?! – взорвался Макаров. – А знаешь почему? Потому что у тебя нет своего мнения! У тебя нет своей жизни! Потому что ты мещанка, "душечка", как там ее звали?
Слезы стояли в глазах Наташи, губы дрожали, но она все-таки ответила и на этот вопрос своего мужа:
– Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова.
Но это почему-то окончательно вывело Макарова из себя.
– Вон! – закричал он страшно. – Вон из моего кабинета!
Из Наташиных глаз брызнули слезы.
Деньги, оставшиеся от ресторана, Макаров потратил на цветы – нездешние роскошные розы. Он пришел в старый парк задолго до времени свидания, бродил по грязноватым аллеям, вдыхал весенний воздух, нюхал первые клейкие листочки, любовался розами, думая о Марго.
Парк был пуст. Когда-то, еще сравнительно недавно, здесь бывало много народа, причем независимо от времени года: зимой – лыжники, весной – влюбленные, летом – отдыхающие, осенью – пенсионеры и всегда – детвора, но потом в нем случилось несколько леденящих душу и кровь происшествий, и парк опустел. Он был пуст весной прошлого года, когда приключилась эта история с Макаровым, да и сейчас он все еще пустует. Причина одна – страшно. Но Александр Сергеевич не испытывал страха. Ему было хорошо. "Макаров" лежал в боковом кармане летней куртки (одетая поверх свитера, она вполне заменяла пальто). Однако Макаров бесстрашно ходил по парку не только потому, что был вооружен, но и потому, что был влюблен. Отсутствие страха в душе доказывало присутствие в ней любви, и это радовало Макарова.
Он присел на лавочку, откинулся назад, закрыл глаза, и вдруг кто-то неслышно подкравшийся сзади положил ладони на глаза. Ладони были женскими и пахли духами, но Макаров испугался, впервые за эти пару часов.
"А вдруг это Алена Бам?" – подумал Макаров и поэтому сидел неподвижно и молча.
Марго первая не выдержала и рассмеялась.
– Коварный, ты ждешь кого-то еще?! – воскликнула она, шутливо хмуря брови.
Макаров повернулся и поднялся. Он смотрел на Марго и не мог ничего сказать от восторга. Она была в джинсах, красивой кожаной куртке и в черной широкополой шляпе. Александр Сергеевич смотрел на нее и не верил, что эта великолепная женщина сегодня ночью принадлежала ему. Марго даже немного смутилась.
– Ну хорошо, – заговорила она, разводя руками. – Пусть ты ждал другую, но уж коли я пришла, то цветы мои.
Макаров торопливо протянул цветы. Марго ахнула и погрузилась в цветы лицом, вдыхая их аромат.
"Я люблю ее, – подумал Макаров. – Боже, как я ее люблю!"
– А это тебе, – сказала Марго, сняла с головы шляпу и водрузила ее на послушную голову Макарова.
Александр Сергеевич смутился. Он никогда не носил шляп, а зря – она ему очень шла. Он поднял на Марго смущенные глаза. Она смотрела на него и улыбалась. Легкий ветерок пробежал по ее волосам. Переполненный чувствами, Макаров перескочил через скамейку, которая все это время их разделяла, крепко прижал Марго к себе и поцеловал.
Когда он наконец оторвался от губ Марго, то почувствовал себя в десять раз сильнее. И он подхватил ее на руки, закружил на месте и понес – легкую и желанную. Марго обняла его за шею и смеялась, откинув голову.
Но Александр Сергеевич прошел немного, три-четыре шага, от силы пять-шесть, и остановился. Прямо навстречу ему и глядя прямо в глаза шла Наташа. Рядом с ней шла Анна с рюкзачком за плечами и тоже смотрела на Макарова. В коляске сидел Ося.
Макаров остановился. Марго ничего не видела, но что-то почувствовала, она еще продолжала смеяться, но как бы по инерции.
Шляпа съехала набок, и Макаров выглядел довольно нелепо.
Ося узнал его и нахмурился.
Марго перестала смеяться, повернулась, увидела идущих навстречу, перевела взгляд на Макарова и все поняла. Александр Сергеевич забыл о ней и не опускал на землю, поэтому кое-как Марго сделала это сама и осторожно отошла на пару шагов в сторону. Она тоже растерялась.
Наташа, Анна и Ося остановились. Наташа и Анна улыбались, Ося хмурился.
– Папка, здравствуй, – заговорила Анна звонким своим, совсем детским голоском. – А мы с вокзала. Решили через парк пройти. Пусть дальше, зато здесь так хорошо, правда?
Макаров кивнул.
Анна протянула руки и поправила шляпу на его голове.
– В этой шляпе ты похож на Пушкина в Бессарабии, – сказала она и, обойдя отца, пошла по аллее дальше.
Наташа коротко и прощально взглянула на него и пошла вслед за дочерью, обойдя мужа с другой стороны. Оська оборачивался и смотрел непонимающе.
Макаров медленно и потерянно оглянулся. Они уходили все дальше и дальше и скрылись за поворотом аллеи. Их больше не было. А Марго была. Она стояла рядом и почему-то зажимала обеими руками рот. Макаров смотрел удивленно, не понимая, что с ней. И вдруг Марго захохотала, прямо-таки взорвалась смехом и побежала, согнувшись, по аллее, держась за живот и вздрагивая.
– Замолчи! – закричал Макаров возмущенно, но его крик еще больше рассмешил Марго, и она залилась раскатисто и звонко.
– Замолчи! – Макаров кинулся к ней, нагнал, схватил за плечи, повернул к себе, затряс. – Замолчи, сука!
Марго перестала смеяться, изумленно глядя на Макарова, вытерла ладонью выбитые смехом слезы и изо всей силы ударила его букетом по лицу. Удар был так силен, что головки цветов отлетели, а в руке Марго остались только шипованные стебли. Она посмотрела на них с досадой и отбросила в сторону.
Макаров поморщился от боли, провел по своей щеке ладонью и увидел кровь. Лицо его было исчерчено наискосок длинными царапинами. От этого он выглядел еще смешнее, и Марго хихикнула.
– Ты! – оскорбленно воскликнул Макаров, выхватил пистолет и приставил его снизу к подбородку Марго. – Да я убью тебя! – процедил он в бешенстве сквозь плотно сжатые зубы.
Но Марго улыбалась, насмешливо и высокомерно.
– Не убьешь, – сказала она без капли страха и даже как будто с некоторым сожалением.
– Почему? – озадаченно спросил Макаров.
– Потому что ты поэт. А поэты женщин не убивают. Пока, – прибавила она и уже на ходу крикнула: – А ты беги, догоняй, падай на колени, проси прощения. Простит, куда она денется.
Марго ушла. Макаров остался один.
Когда Александр Сергеевич успокоился, а случилось это примерно после трех часов ходьбы по парку, то быстрой, то медленной – в зависимости от хода мыслей и решений, которые в тот момент принимались, он опустился на лавочку и, глядя в густую безмолвную темноту, попытался сформулировать ситуацию, в которой оказался.
"Пойдешь налево – жену потеряешь, пойдешь направо – друга потеряешь, пойдешь прямо…" Последнего он пока не знал, но определенно в данном умопостроении для Марго места не было, хотя Макаров пытался ее сюда пристроить. Марго ушла, а выходило – улетела, и жалости по этому поводу не было ни капли. Более того, Марго будто и не прилетала, вот что теперь казалось Макарову. Ее не было! Не было, и всё. А вот Наташа была, еще как была. А теперь ее нет. Потому что он, Александр Сергеевич, пошел налево…
Можно было, конечно, сейчас пойти к другу, то есть направо. Васька бы обогрел, напоил и спать бы уложил. Ему можно было бы рассказать и про Марго, Васька бы понял, хотя и не одобрил бы. Но, рассказывая о Марго, пришлось бы врать, потому что рассказывать о "Макарове" не представлялось возможным, а это все связано. Нет, конечно, можно было рассказать Ваське и о "Макарове", но он бы не только не одобрил, но и не понял бы. А когда друзья не понимают друг друга, то это уже не друзья, а… приятели. Вот и получается – пойдешь направо…
"Легче застрелиться", – подумал Александр Сергеевич устало, и мысль эта, или, строго говоря, не мысль, а бессмыслица, появившись, почему-то не исчезала. Макаров нахмурился – это была не его мысль! Случались в жизни тупики не менее глухие и безысходные, но никогда эта мысль ему в голову не приходила. Может, потому, что тогда рядом не было "Макарова"? И Александр Сергеевич доформулировал: жизнь потеряешь.
"Налево пойдешь – жену потеряешь, направо пойдешь – друга потеряешь, прямо пойдешь – жизнь потеряешь".
А идти между тем куда-то было надо. Ну, в самом деле, не к Алене же вам? Александр Сергеевич поежился от холода, поднялся и пошел домой.
Он осторожно открыл дверь ключом и, не став зажигать в прихожей свет, бесшумно прошел в кабинет. Еще с улицы Александр Сергеевич посмотрел на свои окна и, не увидев в них света, понял, что жена и дети легли спать. Вряд ли, конечно, спали, во всяком случае Наташа. Да и Анна – она ведь взрослая.
И в кабинете Макаров не стал зажигать свет, не хотелось почему-то. Он снял куртку и ботинки и лег, поджав ноги, на свой любимый диванчик. И долго неподвижно лежал на спине с открытыми глазами, вглядываясь в темноту и вслушиваясь в тишину-
"Пойдешь налево, пойдешь направо…" – начала складываться строчка стихотворения, и вдруг Макаров вскочил, будто кто его по голове обухом ударил или, точнее, шило в зад воткнул. Он понял, нет, скорее почувствовал, да нет, конечно, понял… одним словом – он знал, он знал точно, что, кроме него, в квартире сейчас никого нет. Макаров включил свет в кабинете, вбежал в гостиную и там включил свет. Анна обычно спала в гостиной на диван-кровати, но он не был даже разложен. Макаров рванулся в спальню и там включил свет. Их с Наташей кровать не была разобрана для сна. И Осина кроватка тоже.
Макаров пошел на кухню, включил свет, но вспомнил про санузел и бросился туда, посчитав почему-то, что они могут быть там, и сразу вернулся в кухню.
На столе стоял ужин: салат из квашеной капусты, картофельное пюре с куриной ножкой и кефир в большой макаровской фарфоровой чашке. Александр Сергеевич сунул в пюре палец и облизал его в задумчивости – холодное.
– Та-ак, – протянул Макаров, – это уже интересно… – И тут он увидел приклеенную на окно записку: "Саша, включи, пожалуйста", а что включить – указывала ведущая вниз стрелка. Там, на подоконнике, стоял магнитофон. Макаров нажал на клавишу. Сначала зазвучала музыка, та самая, под которую они недавно танцевали, потом возник голос Наташи. Говорить она старалась спокойно.