Глава девятнадцатая. КАК ПАВКА ПОПУ МАХРЫ В ТЕСТО НАСЫПАЛ
Явочное место они устроили за городом, в заброшенном пионерском лагере, выходящем на берег Дона. Ветер, не стихающий даже на закате, покачивал ржавый, без флага, флагшток.
Анджела Дэвис лежала на животе на дощатом квадратном возвышении, болтала в воздухе ногами и читала "Как закалялась сталь". Она была в купальнике и делала вид, что загорает.
Ким вышагивал внизу по периметру квадрата – то по часовой, то против часовой стрелки, бормоча и шлепая себя по голове какой-то брошюрой.
Илья находился чуть поодаль. Привязав к кусту акации бечевкой теннисный мяч, он ударял по нему рукой и при приближении мяча к лицу уклонялся, как от удара, то влево, то вправо, стараясь не закрывать при этом глаза и даже не моргать.
Солнце росло, собираясь на ночлег где-то за Доном. Внезапно в той стороне гулко ухнул взрыв, Илья вздрогнул от неожиданности и прозевал мяч, который ударил его в лоб.
– Чёрт, – досадливо проговорил Илья и услышал смех.
Смеялся Ким, смотрел на него и смеялся, впрочем, совсем не зло. Анджела Дэвис оторвалась от книги и глядела удивленно из‑за плеча.
– Испугался? – спросил Ким. – Это браконьеры рыбу глушат. Я в прошлом году тоже браконьерил. Мамке два года зарплату не платили, все, что могли, продали, одни макароны ели. А сестренка их не ест, она же балериной быть мечтает. Ну, я пошел браконьерить. Сами рыбу ели и продавали еще. А сестренка знаешь как стала танцевать… Рыба – полезная!
– Где взрывчатку брал? – продолжая хмуриться, спросил Илья.
– Ха, взрывчатку! Да у нас на базаре атомную бомбу можно купить! – хвастливо ответил Ким и прибавил уже серьезно: – Только дорого.
Атомная бомба Илью не интересовала.
– Ты выучил? – спросил он строго.
Ким подумал и решительно кивнул.
– Отвечай, – предложил Илья.
– Это… – глухо заговорил кореец, раскачиваясь и закрыв глаза. – Первый удар – в январе 1944 года…
– Громче! – раздраженно потребовал Илья.
– Первый удар – в январе 1944 года под Ленинградом! – отрапортовал Ким громко, но продолжил вновь глухо и еле слышно: – Второй удар – освобождение Правобережной Украины. Третий удар… Это… Ну… Как его… – Ким замялся и замолчал.
– Третий сталинский удар: апрель – май сорок четвертого года. Освобождение Крыма. 4‑й Украинский фронт. Генерал армии Толбухин, – отчеканил Илья и взглянул нетерпеливо на Кима: – Четвертый?
– Четвертый… – повторил соратник.
Возникла напряженная тишина, и в этот момент засмеялась Анджела Дэвис, вначале тихо, а потом захохотала. Она даже перевернулась на спину и стала взбрыкивать ногами – так ей было смешно. Глядя на девушку, Ким прыснул в ладонь и виновато покосился на Илью. Тот сначала нахмурился, но не выдержал и улыбнулся.
Анджела Дэвис села, свесив ноги, и объяснила:
– Смешно… Как Павка попу махры в тесто насыпал…
Ким хихикнул, а Илья – тот, кажется, не поверил своим ушам.
– Как Павка попу махры в тесто насыпал? Да это же… на второй странице… – возмущенно говорил Илья, подходя к девушке. – Ты… ты же говорила – дочитываешь…
Он выхватил из ее рук красный томик.
– Дочитывала! Я первую страницу дочитывала! – высоким скандальным голоском возразила Анджела Дэвис и обиженно отвернулась.
– Чё-ёрт… Чёрт бы вас побрал, – растерянно бормотал Илья, переводя взгляд с мулатки на корейца. – Ты не можешь выучить десять сталинских ударов… А ты… Ты не можешь прочитать "Как закалялась сталь". Да вы никогда не станете коммунистами! – закричал он.
Соратники виновато понурились. Илья поднял том Николая Островского над головой и воскликнул:
– Это же великая книга, понимаете?!
Ким сделал вид, что понимает.
– Не понимаю, – искренне и нахально призналась Анджела Дэвис. – Чего в ней такого великого?
– Всё! Понимаешь, всё! – закричал Илья. – Каждая страница, каждая строчка, каждое слово! Вот ты смеешься: Павка попу махры в тесто насыпал, да?
– Да.
– А в какое тесто?
Анджела Дэвис пожала плечами.
– В пасхальное! А ты знаешь, вы знаете, что такое пасхальное тесто?
Анджела Дэвис не знала. Ким знал.
– Это когда на Пасху куличи пекут. Мамка всегда на Пасху куличи пекет. И тесто делает сладкое такое, – волнуясь, ответил он.
– А что значит это тесто, знаете? – победно продолжал Илья. – Тело Христово – вот что! Бога, значит! Павка в Бога махры насыпал! Почему поп так и возмущался, почему Павку из школы выгнали… А теперь подумайте, почему именно с этого начинается "Как закалялась сталь"? Да потому, что коммунист в первую голову от Бога должен отказаться! Это – первое. Это – главное. А потом уже остальное.
– Что остальное? – упрямо спросила Анджела Дэвис.
– Например, любовь. От нее он тоже отказался ради революции! Вспомни Тоню Туманову… Тьфу, чёрт, ты ведь дальше не читала! Кстати, верите ли вы в Бога?
Анджела Дэвис хмыкнула, поежилась и, одеваясь, стала рассказывать:
– Мне бабка один раз сказала: "Если ты в церковь пойдешь, я тебе голову оторву". Я тогда сразу собралась и пошла, а навстречу мне Ирка Мухина: "Куда идешь?" Я говорю: "В церковь". Она говорит: "Не ходи. Я пошла перед экзаменами, думала, поможет, а меня поп к себе домой позвал видик смотреть". Ну я – поворот на сто восемьдесят градусов…
– А ты? – обратился Илья к Киму.
Тот замялся и смущенно признался:
– Мамка с сестренкой ходят в церковь.
– А ты? – настаивал Илья.
– Я что, дурак? – обиделся Ким.
– Значит, в Бога вы не верите, – подытожил Илья и сделал неожиданный вывод: – Это плохо. Было бы лучше, если бы вы верили, а потом… Как Павка – он сначала Закон Божий учил, а потом попу махры в тесто насыпал и стал коммунистом… Бог… В Библии написано: "Все волосы на вашей голове сочтены". Когда я это прочитал, я пошел и остригся наголо! Он считает волосы, ха! А что он там делал, когда людей – миллион за миллионом, миллион за миллионом – загоняли в газовые камеры? Волосы считал? Чтобы ими можно было набить побольше кожаных подушек? – Илья говорил это очень волнуясь, он даже побледнел от волнения. Соратники смотрели на него удивленно и немного испуганно. Илья заметил это и улыбнулся: – Наш бог – Революция. Она приходит наказывать и карать. Когда мы победим, своим первым декретом мы запретим это слово.
– Какое? – не понял Ким.
– Бог.
– Тогда его будут писать на заборах, – высказалась Анджела Дэвис.
Илья весело, заливисто засмеялся:
– Ура! Его станут писать на заборах! Как ругательство! Это будет наша полная победа! Слово из трех букв, а смысл не меняется! Все очень просто – Бога нет! Бога не-ет! – взглядывая на небо, закричал он.
– Бога нет! – весело поддержала его Анджела Дэвис.
– Бога нет! – согласился Ким.
– Бога нет! Бога нет! Бога нет! – орали они, задрав головы и грозя небу кулаками, а Анджела Дэвис пыталась даже залезть по-обезьяньи на флагшток.
– Бо-га нет!!! – скандировали они хором.
– Нет-нет-нет… – разносилось далеко над бывшим пионерским лагерем и над рекой, и никто им не прекословил, ничто не пыталось оспорить это утверждение.
Молодых людей это так развеселило, что они с трудом успокоились, а успокоившись, сели свесив ноги и стали смотреть на солнце. Оно передумало садиться за Дон и погружалось прямо в реку, окрашивая воду в красное.
Глава двадцатая. В ПРИДОНСКЕ БУДЕТ БУМ!
Отец широко улыбнулся, протянул руку и предложил:
– Ну, мир, труд, май?..
Сын помедлил, но протянул в ответ свою ладонь.
– Давно бы так, – удовлетворенно прокомментировала процесс примирения мать.
Дело происходило в зрительном зале кинотеатра "Октябрь" – перед началом сеанса. Примирившись, семейство Печенкиных уселось в последнем ряду: удовлетворенный Владимир Иванович – посредине, умиротворенная Галина Васильевна – справа и слева – никак не выражающий своих чувств Илья. Свет в зале погас, зазвучала индийская музыка – фильм назывался "Бродяга". Печенкин нетерпеливо потер ладони, заерзал в фанерном кресле, завертел головой.
– Ты еще не видел? – обратился он к сыну.
– Я слышал, – ответил Илья мрачновато и, подумав, прибавил: – Раз сто…
Печенкин поднял указательный палец и проговорил важно и назидательно:
– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
– Иногда наш папа говорит дельные вещи, – иронично прокомментировала Галина Васильевна.
Сюжет развивался стремительно, Илья, кажется, увлекся. Владимир Иванович покосился на него и осторожно опустил свою ладонь на колено жене.
Галина Васильевна терпеливо вздохнула и чуть погодя обратилась к мужу с той замечательной интонацией одновременной мягкости и твердости, с какой по мере необходимости все жены обращаются к своим мужьям, удивительным образом превращая невозможное в неизбежное:
– Володя…
Печенкин хорошо знал эту интонацию и, нахмурившись, спешно остановил жену:
– Опять? Я сказал тебе – Нилыча в обиду не дам!
Фонограмма стерлась, Наиль брал громкостью, и можно было разговаривать почти в полный голос.
– Нилыч… – продолжил Печенкин, и в этот момент входная дверь приоткрылась и вместе с полосой желтого света в темноту зала протиснулся Седой.
– О, Нилыч! – ненатурально обрадовался Печенкин. – Иди к нам!
Седой помедлил, привыкая к темноте, и, сильно, чуть не в пояс, склонившись, направился к Печенкиным.
– Ты билет купил? – шутливо спросил его Владимир Иванович.
– У меня сезонка, – в тон ответил Седой и сел рядом с Ильей.
– Здравствуйте, Илья Владимирович, – прошептал он громким шепотом, но Илья не ответил.
– Володя… – вновь заговорила тем же самым тоном Галина Васильевна, что было для Печенкина неожиданностью. Он зыркнул в сторону Седого, ткнулся взглядом в глаза жены и сообщил очень важное и очень радостное известие:
– Мизери приезжает!
– Кто? Что? – не поняла Галина Васильевна.
– Мизери к нам в Придонск приезжает! – повторил Печенкин громко и отчетливо.
– Мизери? – задумалась Галина Васильевна.
– Мизери! – азартно повторил Владимир Иванович. – В Придонске будет бум! Где он появляется, там – бум! Или крах… Он, между прочим, Индонезию кинул. Это все знают, просто никто не говорит.
– А к нам зачем? – вяло поинтересовалась Галина Васильевна.
– Зачем-зачем? Уху хлебать! – раздраженно бросил Печенкин.
– В самом деле? – поверила Галина Васильевна.
От досады Владимир Иванович хлопнул одной ладонью по колену себя, а другой, тоже по колену, жену.
– Джозеф Мизери? – удивилась Галина Васильевна. Она, конечно, знала, слышала об этом знаменитом американском миллиардере, финансисте и филантропе, но, озабоченная своими планами, вспомнила не сразу.
– Джозеф Мизери? – повторил Печенкин, передразнивая жену. – Вспомнила наконец… Ты как мои архаровцы: давай, говорят, в Тихой заводи его примем, ухой накормим с дымком… Француза на хрен чуть не уморили…
Галина Васильевна страдальчески поморщилась:
– Володя, не ругайся…
– Я не ругаюсь, – продолжал горячиться Печенкин.
– Где? – неожиданно спросила Галина Васильевна.
– Что – где? – не понял Владимир Иванович.
– Где вы его будете принимать?
– В "Парижских тайнах".
– Ты его уже открыл?
Печенкин внимательно посмотрел на жену:
– Галь, ты чего? Уже год, как я его открыл!
Галина Васильевна виновато улыбнулась:
– Извини, я спутала с "Арабскими ночами".
"Парижские тайны" и "Арабские ночи" были лучшими ресторанами Придонска, и оба они принадлежали, разумеется, Печенкину.
– Ха! – засмеялся Владимир Иванович. – Мизери я буду принимать в "Арабских ночах"… Ну ты, Галь, даешь!
Галина Васильевна вздохнула и вновь заговорила с той же самой интонацией, не оставляющей мужу никаких надежд:
– Володя…
– Смотри, смотри! – перебил ее Печенкин, указывая пальцем на экран. – Но ты не склеишь зеркало чести своей жены, глупец!
– Но ты не склеишь зеркало чести своей жены, глупец, – повторил за Печенкиным индус с экрана.
Владимир Иванович удовлетворенно засмеялся.
Это восклицание и смех Печенкина остановили не только Галину Васильевну, но и Седого. Неловко вывернувшись, почти съехав со своего сиденья, он обращался к Илье – монотонно и виновато:
– Раньше, конечно, честности больше было. Партбилет, как говорится, обязывал. Ты не представляешь, как им дорожили, партбилетом… У нас в управлении у одного собака съела партбилет, так он сперва собаку, а потом себя… А сейчас… Партбилетов нет – и честности нет…
Тут Седому пришлось замолчать, потому что в этот момент Владимир Иванович высказался насчет зеркала чести своей жены, а индус на экране, как попка, за ним повторил. Печенкин весело и озорно подмигнул Седому, повернулся к жене и, приложив ладони к ее уху, азартно что-то зашептал.
Седой протяжно вздохнул, покосился на Илью и продолжил свой монолог:
– Конечно, раньше мы не знали, что такое эти доллары. Я их и в руках-то не держал. Я, конечно, теперь богаче, чем тогда был… Да что оно – это богатство? Уверенность была зато! Уверенность в завтрашнем дне – это дороже всяких денег.
Илья оторвался от экрана и, впервые взглянув на Седого, спросил:
– А как же понос?
– Понос – что понос? Таблетки для этого дела есть. – Седой был искренен и серьезен.
Печенкин опустил руки и смотрел вопросительно на жену. Галина Васильевна тоже смотрела на него вопросительно – она ничего не поняла из того, что он нашептал ей на ухо.
– Мизери тоже в "Трех сомах" учился! – уже нисколько не заботясь о том, слышит Илья или нет, во весь голос повторил конфиденциальную информацию Владимир Иванович. Галина Васильевна смотрела по-прежнему вопросительно – до нее сегодня плохо доходило.
Илья, возможно, и не слышал отца, потому что слушал Седого. Тот подумал и привел еще один довод, может быть последний, в пользу прежней жизни.
– Раньше космонавты были как космонавты. Гагарин! Титов! Терешкова! А сейчас… Болтаются там, как эти…
Следующие несколько минут все четверо молча смотрели на экран, то ли увлекшись фильмом, то ли отдыхая от приватных бесед.
Галина Васильевна вздохнула в третий раз и сказала с той самой интонацией то, что хотела, что должна была сказать:
– Володя, ты должен оформить наследство.
Стало вдруг тихо, очень тихо – потому что в фильме пропал звук.
– Звук, сапожники! – крикнул Печенкин зычно и радостно и объяснил жене: – В этом месте всегда так.
Звук снова появился.
– Володя… – напомнила Галина Васильевна.
– Я умирать не собираюсь, – бросил в ее сторону Печенкин.
– Никто не собирается.
– Никто и не умирает.
– Все умирают.
Печенкин молчал. Галина Васильевна терпеливо ждала. Но вместо ответа он вытащил из кармана горсть семечек, стал грызть их и сплевывать шелуху на пол.
– У тебя один сын и больше уже не будет.
Это был убедительный довод.
– Москва – третий Рим, и четвертому не бывать? – это был достойный ответ. Владимир Иванович самодовольно засмеялся.
– Скажи прямо, сынок, почему ты меня так ненавидишь? – Седой смотрел на Илью и ждал ответа.
– Потому что вы – предатель, – ответил Илья.
– Потише, пожалуйста, товарищи! Кино мешаете смотреть, – явно играя, оборвал их Печенкин и вперился взглядом в экран, не желая ничего другого ни видеть, ни слышать, ни знать.