1
Как они шли… Красиво, гордо, бесстрашно… Даже толпившиеся у входа в дискотеку драчливые рэперы в широких штанах расступились, освобождая дорогу. Они шли в ногу, плечом к плечу, они молчали, они смотрели вперед. Это была какая-то новая, неведомая, загадочная сила, их даже не решались окликнуть, а только смотрели вслед.
Глубокой ночью на улице Ленина было людно: сюда подтягивалась выспавшаяся днем придонская молодежь – потусоваться, потанцевать, побалдеть.
Пройдя почти всю улицу Ленина, друзья свернули на полутемную и пустынную улицу Володарского, с нее вышли на Заводскую, где не было ни души, и скоро оказались на Заводской площади.
Слева возвышался освещенный прожекторами памятник Ленину, справа робко светился изнутри хрустальный храм. Здесь случилась маленькая заминка – Ким и Анджела Дэвис направились было к памятнику, а Илья пошел к часовне.
– А почему здесь, а не там? – застенчиво поинтересовался Ким.
– Так надо, – бросил на ходу Илья.
Оглядев скептическим взглядом часовню сверху донизу, Анджела Дэвис спросила:
– Знаете, как ее в народе прозвали? Рюмка! Печенкин рюмку себе сварганил. – Она засмеялась, и Ким тоже, но Илья заставил их замолчать.
– Тихо! Вы сюда не смеяться пришли…
Внутри часовни красиво горели разноцветные лампадки, слабо высвечивая темные иконные лики. Озабоченно глядя на носки своих кроссовок, Илья заговорил – глухо и предельно серьезно:
– Хотел заставить вас выучить, но это бесполезно… Поэтому я буду говорить, а вы повторяйте. Параграф первый. Коммунист – человек обреченный.
– Параграф первый…
– Вам параграфы называть не нужно. Коммунист – человек обреченный.
– Коммунист – человек обреченный, – нестройным хором повторили Ким и Анджела Дэвис.
– У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанности, ни собственности, ни даже имени…
Анджела Дэвис повторила это с чувством и даже прокомментировала:
– Я так и знала…
Илья ее остановил:
– Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единой целью – революцией. – Голос Ильи делался громче и значительней.
– …революцией! – громче и значительней повторили соратники.
– Параграф второй.
– А сколько всего параграфов? – поинтересовалась Анджела Дэвис.
– Двадцать шесть.
Девушка почесала макушку. Ким смущенно засмеялся и обратился к Илье:
– И ты все двадцать шесть помнишь?
– Конечно, – невозмутимо ответил Илья. – Повторяйте:…он в глубине своего существа…
– Он в глубине своего существа…
– …не на словах только, а на деле…
– …не на словах только, а на деле…
– …разорвал всякую связь со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общественными условностями, нравственностью этого мира.
– …нравственностью этого мира.
– Товарищ Сергей, а что такое нравственность? – спросил Ким, робея.
Илья усмехнулся:
– Как сказал Ленин, нравственность – это то, что служит разрушению эксплуататорского общества и объединению всех созидающих общество коммунистов. От себя добавлю – новое общество коммунистов. Понятно?
Но, кажется, корейцу не очень было понятно.
– Нравственность – это разрушение. Теперь понятно?
Ким кивнул.
Илья на мгновение задумался, восстанавливая в памяти текст клятвы.
На окраину площади выполз милицейский уазик и остановился.
– …нравственностью этого мира, – еще раз повторил Илья, не отрывая взгляда от милиции. Уазик дернулся и уполз в темноту. – Коммунист для него – враг беспощадный, – торопливо заговорил Илья, – и если только он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб верней его разрушить.
– Коммунист для него – враг беспощадный, и если только он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб верней его разрушить, – торопливо повторили кореец и мулатка.
– Всё! – неожиданно оборвал клятву Илья и глянул туда, куда уехал милицейский патруль.
– Ты же говорил – двадцать шесть параграфов, – хитровато щурясь, напомнил Ким.
– Хватит с вас и двух, – недовольно бросил Илья.
– Хватит и двух, – охотно согласилась Анджела Дэвис. Она зябла – было ветрено и прохладно.
Илья улыбнулся:
– С этой минуты вы члены НОК – Нового общества коммунистов. Поздравляю.
– А расписываться нигде не надо? – сделавшись очень серьезным, спросил Ким.
– Сейчас распишетесь, – успокоил Илья соратников и извлек из бокового кармана толовую шашку с крысиным хвостом бикфордова шнура.
– Ух ты! – удивился Ким. – Где взял?
– Атомную бомбу предложили, но дорого, – пошутил Илья. В другой его руке возникла зажигалка.
Задорно улыбаясь, Илья поглядывал то на соратников, то на хрустальный храм.
– Ну что, насыпем махры в пасхальное тесто? – весело предложил он.
И Ким и Анджела Дэвис сразу поняли, что хочет сделать их вождь, но, судя по выражению их лиц, не верили в то, что это будет сделано.
Илья щелкнул зажигалкой, но ветер мгновенно погасил пламя. Илья засмеялся.
– Но вы же говорили: Бога нет. Вы кричали: Бога нет, да? – спросил он, продолжая щелкать зажигалкой.
– Да, нет, – кивнула Анджела Дэвис.
– Нет, да, – закивал Ким.
Илья вновь засмеялся:
– Боитесь? Когда Павка насыпал попу махры, он верил еще, что Бог есть, и все равно насыпал. А вы говорите: Бога нет – и боитесь!
– Что мы, Бога, что ли, боимся? – возмутилась Анджела Дэвис.
– Нас посадят, – объяснил ситуацию Ким.
– Не посадят, – успокоил Илья. – А если посадят, это даже лучше – нам нужны новые мученики.
– Да ты знаешь, сколько на эту стекляшку денег потратили?! – все больше заводилась Анджела Дэвис.
– Сколько? – посмеиваясь, спросил Илья.
– Сколько-сколько? Много!
– А знаешь, чьи это деньги? Это деньги твоей бабушки. Это деньги твоей мамы. Это ваши деньги! Печенкин украл деньги у народа и на эти деньги решил прославить себя. Она ваша, и вы можете делать с ней все, что захотите.
Щелкала и щелкала зажигалка, пламя вспыхивало и гасло, вспыхивало и гасло.
– А я не хочу! – крикнула Анджела Дэвис. – Пусть стоит!
– А Ленин? – насмешливо крикнул Илья.
– И Ленин пусть стоит!
Ким кивнул, соглашаясь с девушкой. Перестав щелкать зажигалкой, Илья заговорил тихо и спокойно:
– Вы еще не понимаете, что им двоим здесь не устоять. Если они сегодня построили здесь эту часовню, завтра захотят снести памятник. Бога нет. Его никто никогда не видел. А Ленин есть. Я видел Ленина.
Илья сердито и нетерпеливо глянул по сторонам, щелкнул зажигалкой, и тут словно чудо случилось – ветер совершенно стих, пламя даже не колебалось, и Илья поднес к нему конец бикфордова шнура. Он громко зашипел и заискрился.
Анджела Дэвис пронзительно завизжала, не сводя глаз с бегущего белого огня.
– Бегите! – закричал Илья, швырнул взрывчатку за решетку ворот, на кафель, под образа, и побежал прочь.
– Мама! – прошептала Анджела Дэвис и рванула в другую сторону.
Ким растерянно посмотрел на шашку, подергал решетку ворот и тоже побежал.
Как они бежали! Долго и стремительно, на одном дыхании. Усталость наступила вдруг, ударила поддых, свалила. Падая, Анджела Дэвис привалилась к какому-то забору, сползла на землю и несколько секунд не дышала, вслушиваясь в ночную тишину. Взрыва не было.
Анджела Дэвис всхлипнула и задышала – часто и громко, часто и громко… Но и оглушенная собственным дыханием, она услышала, что рядом, по другую сторону забора, кто-то тоже задышал – часто и громко… Он то ли заразился ее дыханием, то ли дразнился… Анджела Дэвис зажала ладонью рот и прислушалась. За забором было тихо. Тогда она стала медленно подниматься, чтобы заглянуть туда, и обнаружила вдруг вырастающую напротив удивленную и испуганную физиономию Кима.
Дыхание прорвалось одновременно, и, глядя друг на дружку, они разом задышали – часто и громко, часто и громко и все чаще и громче… Странно, но это было почти то самое любовное дыхание…
2
Уже рассветало, уже солнце поднялось над Доном, а они все танцевали, превратив площадку для подъема флага в площадку танцевальную. Свой старый, обклеенный вырезанными из журнала фигурками Брюса Ли магнитофон Ким прикрутил проволокой к флагштоку. Пел Джо Дассен. Юноша и девушка были напряжены и держались на приличном друг от друга расстоянии. Анджела Дэвис без умолку болтала:
– А у меня бабка замуж собралась. С Коромысловым ихним. Захожу в комнату, а они стоят, обнимаются… Я ей говорю потом: "Ба, я вам на свадьбу презерватив подарю". А она – палкой меня по башке! Шишара – во!
Девушка наклонила свою курчавую голову и замерла в ожидании. И Ким вдруг прикоснулся к ее голове губами.
Анджела Дэвис подняла удивленные глаза.
– Хочешь, я скажу тебе десятый сталинский удар? – предложил Ким.
– Хочу, – торопливо кивнула Анджела Дэвис.
– Это… в октябре 1944 года – удары войск и Северного флота на Севере и в Заполярье. – Ким даже сам слегка растерялся: то никак не мог запомнить, а то вспомнил сразу…
– А я знаю, кто не дал хрустальный храм взорвать, – решительно объявила Анджела Дэвис.
– Кто?
– Товарищи новые коммунисты!
Они услышали голос Ильи и, хотя знали, что он появится здесь, в своем подполье, вздрогнули разом от неожиданности. Илья стоял внизу и смотрел на соратников вызывающе насмешливо.
– Танцуй! – приказала Анджела Дэвис, и они продолжили танец.
Насмешливость во взгляде Ильи сменилась озадаченностью.
– Пошли купаться, – предложил он, но танцующие старательно делали вид, что его не слышат.
– Поцелуй меня, – приказала шепотом Анджела Дэвис.
Ким сообразил, что это не по-настоящему, вытянул губы трубочкой, зажмурился и подался вперед, но дотянуться до лица девушки духу все равно не хватило. Он открыл глаза и наткнулся на сердитый взгляд Анджелы Дэвис.
Илья хмыкнул.
– У вас что, от страха крыша поехала? – спросил он, скидывая рубашку.
– Бум! Джи! Кия! – недовольно пробормотал Ким.
Анджела Дэвис забыла про партнера по танцу, повернулась к Илье и закричала:
– А знаешь, кто не дал хрустальный храм взорвать?
– Ну и кто же? – Илья стоял подбоченясь и смотрел очень насмешливо.
– Бог! – выпалила Анджела Дэвис.
Илья заливисто засмеялся:
– Я так и знал…
– Чего ржешь?! – оскорбленно завопила Анджела Дэвис.
Илья посерьезнел:
– В таком случае я – Бог. Это был муляж. Муляж, понимаете? Я и не собирался его взрывать. Коммунисты – не варвары. Но предупредить мы были должны. Я написал там: "НОК". А для вас это была проверка. Вы ее не выдержали, поэтому я объявляю вам выговор. Строгий выговор. А теперь пошли купаться, – закончил он и стал расстегивать джинсы.
– Печенкин! – выкрикнула вдруг Анджела Дэвис.
Похоже, Илья не ожидал это услышать.
– Илья Печенкин!!! – продолжила свою атаку мулатка. – Думаешь, не знаю? Да я это давно поняла! Печенкин ты, вот ты кто!
Родовая фамилия Ильи звучала в устах девушки как ругательство.
– Пошел к чёрту, Печенкин!
– Послушайте, товарищи… – робко и безуспешно пытался урезонить ее Илья.
Анджела Дэвис не унималась:
– Пошел к чёрту!
– Я исключаю вас из НОКа! – крикнул Илья.
– Пошел к чёрту со своим НОКом, – ответила на это Анджела Дэвис.
– Вы – не коммунисты!
– Пошел к чёрту со своими коммунистами!
Анджела Дэвис схватила Кима за руку и повлекла за собой к стоящему вдалеке горбатому "запорожцу".
Поддерживая штаны, Илья растерянно смотрел им вслед. "Запорожец" на удивление быстро завелся и скоро исчез.
– Параграф шесть, – задумчиво заговорил Илья. – Суровый для себя коммунист должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви и благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единой холодной страстью революционного дела…
Джинсы свалились на землю, он сковырнул с ног кроссовки, стянул трусы и, оставшись голым, пошел к воде, продолжая на ходу:
– Для него существует только одно утешение, одно удовлетворение – успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение.
Илья вошел в обжигающе холодную воду, нырнул и поплыл, крича:
– Стремясь хладнокровно и неустанно к этой цели… он должен быть всегда готов и сам погибнуть, и погубить… своими руками все, что мешает ее достижению!..
Глава двадцать восьмая. У ЭТИХ БОГАТЫХ НЕ ПОЙМЕШЬ
1
Как таинственное восточное божество, покойное и невозмутимое в собственной значимости, полупрозрачный, пронизанный кровеносными сосудами внутриутробный человек не раскрывал глаз и делал какие-то знаки то одной рукой, то другой: то ли звал, то ли отталкивал.
– Володька! – восхищенно прошептал Печенкин и с силой сжал Гелино колено. Геля не поморщилась, а улыбнулась. Они сидели рядышком на маленьком низком диванчике и смотрели в экран телевизора.
– А знаешь, что профессор сказал? Что он давно не видел такого здорового ребенка. – Геля, кажется, поглупела в своем счастье материнства.
– Ну, ясное дело, – согласился Печенкин.
– А сейчас самое главное, смотри, сейчас он пальчик в рот положит… Смотри! – И божество на экране действительно сунуло палец в розовый беззубый рот.
– Вот – видишь? Видишь? – счастливо вопрошала она, заглядывая в глаза своему любимому мужчине, отцу своего ребенка.
Печенкин зажмурился от счастья.
Видеоизображение кончилось – запись внутриутробной жизни длилась совсем недолго.
Владимир Иванович улегся на диван – подобрав под себя ноги и положив голову на колени Геле.
Она ласково смотрела на него и нежно гладила по волосам.
– Еще разик крутани, – шепотом попросил Печенкин.
– Тебе надо домой, – тихо напомнила Геля.
За окнами стояла темень. На часах было четыре.
– Ну еще ра-азик, – повторил он свою просьбу.
– Тебе надо домо-ой, – вновь напомнила она.
Печенкин резко сел, пригладил ладонью волосы и, глядя в темный экран, проговорил спокойно и убежденно:
– А я дома. Я – дома! И ты моя жена. А Володька – мой сын.
Геля нажала на кнопку пульта, и на экране вновь появился внутриутробный человек.
– Володька… Воло-одька… – обхватив руками голову, счастливо запел Печенкин. – Мы с тобой… Все не так будет, все по-другому – правильно! Обижать никого не буду, обманывать никого не буду. А ты с меня пример будешь брать. Мудрость простая, Володька, мудрость простая: "Сын честного человека всегда честен, а сын вора обязательно вор". – Владимир Иванович резко поднялся, сунул руки в карманы брюк, заходил взад-вперед по гостиной. – И никаких тебе Швейцарий! Здесь будешь учиться, в России! В Придонске… Университет откроем имени… имени Печенкина Владимира Ивановича! – Поймав на себе веселый взгляд Гели, Печенкин расхохотался: – Да я просто подумал: кто из придонцев самый-самый? Получается – я, – объяснил он и снова захохотал.
Где-то запищал мобильный. Владимир Иванович посмотрел на Гелю.
– Это твой секретный, – сказала она.
Печенкин порылся в кармане висящего на спинке стула пиджака и вытащил аппарат, номер которого был известен только самым близким.
– Я… Да… Понял… Да, понял, понял. Всё.
Геля глянула на него встревоженно. Владимир Иванович улыбнулся и виновато развел руками. Он надел пиджак и заговорил неожиданно громко:
– Ты представляешь, Уралов в Израиль уехал с отцом.
– Ты говорил, – напомнила Геля с улыбкой.
– Говорил? – удивился Печенкин, но тут же вспомнил еще: – Лема в свою Чечню уезжает. Я говорю: "Тебя же убьют там!" Знаешь, что он мне ответил? "Зато на Родине". Вот чечен!
– Ты говорил, – терпеливо напомнила Геля.
– Да, говорил, – согласился Владимир Иванович. – Я говорю: "С кем же я работать теперь буду?"
И вдруг он упал. Непонятно было, как это произошло. Геля даже не успела испугаться, потому что Печенкин уже стоял на ногах.
– Об ковер… – объяснил он.
Внутриутробный человек на телеэкране сунул в рот палец, будто озадачился последним обстоятельством.
– Ты меня не провожай, – попросил Владимир Иванович, направляясь к входной двери, но Геля уже поднялась.
И вдруг Печенкин снова упал – грузно, громко, нелепо.
– Володя! – испуганно вскрикнула Геля.
Но он уже поднялся.
– Ух ты, чего это я? – пробормотал Владимир Иванович, недоумевая, и вывалился в дверь.