В доме отдыха все было замечательно: процедуры, прогулки на свежем воздухе, танцы под аккордеон, кино. Нашлась и одна очень приятная интеллигентная женщина подходящего возраста. Андрей Иванович, сдержанный, симпатичный, с надежными рабочими руками, вызывал у нее определенный интерес. Она подсаживалась к нему за стол, приглашала на прогулки, мужественно отказывалась от танцев (потому что не танцевал Андрей Иванович) и в конце концов высказалась откровенно:
- Я знаю, все это звучит глупо - и так не принято… Принято, чтобы мужчина первый… Но я вижу, что вы так и не скажете мне этих слов. Андрей Иванович, я предлагаю вам… создать семью. - Она страшно покраснела, опустила глаза, но нашла в себе силы продолжить: - У меня хорошая квартира в Костроме, про мою работу в школе вы всё знаете… Есть всё необходимое для того, чтобы…
Векавищев просто ответил: "Я не могу" - и весь вечер ухаживал за ней как за тяжелобольной. Приносил ей лимонад, поддерживал под руку. Прощаясь, она сказала:
- Я не буду делать вид, будто ничего не произошло или что это какое-то досадное недоразумение. Наверное, я напугала вас. Сказала что-то лишнее. Мой адрес у вас имеется, пишите, если надумаете. Только учтите, что я долго ждать не стану. Мне не хочется встречать старость в одиночестве, поэтому…
Векавищев неловко поцеловал ее - хотел в щеку, но попал в нос, - и на том они расстались.
Дорошин был в таком гневе после этой истории, что всю дорогу до Междуреченска с Векавищевым не разговаривал. Теперь же у него появился случай отыграться.
- Кстати, Андрей, можешь обижаться на меня, сколько влезет, но скоро мы решением партийной организации управления обяжем тебя жениться. Холостая жизнь - прямой путь к аморалке. Не знал? Дору Семеновну спроси, она тебя просветит. Мы с Буровым даже к ордену тебя по этой причине представить не можем.
- Я согласный на медаль, - сообщил Векавищев. - И вообще… - Поддавшись искушению, он посмотрел на певицу более пристально. - С чего вы взяли, что она не замужем? Я к ней сунусь с этим… ну, с этим… - Он окончательно смутился. - Дураком меня выставить затеяли? Затейники нашлись…
- Мы разведку вышлем, - невозмутимо заявил Авдеев. И подозвал Ваню Листова: - Вань, слышь, сходи разузнай там сторонкой, аккуратненько, - певица замужем или как?
Ваня весело кивнул:
- Сделаем.
Авдеев проводил его взглядом и проговорил едва ли не с завистью:
- Вот ведь простая душа. Попросили - сделает.
Векавищев сунул руки в карманы, отошел, всем своим видом демонстрируя безразличие. Ему хотелось побыть одному. Послушать, в самом деле, пение. Душевно так получается. И хоть на пять минут избавиться от всех этих назойливых забот, которые долбят голову, точно сумасшедшие дятлы.
- Говорят, дятлы дохнут от сотрясения мозга, - сказал Векавищев в пустоту.
Проходивший мимо Васька Болото глянул на мастера дико, но в разговор вступать не стал. Здесь все с придурью, если не сказать хуже… А которые нормальными кажутся - те вообще сволочи, взять того же Кобенко. Маша-библиотекарша и года с ним не прожила. И не сказать, чтоб счастлива за таким мужем-то была. А теперь Кобенко уезжает, скатертью дорожка. Вот Кобенко - абсолютно нормальный. Ищет, где зарплата лучше и условия проживания человеческие. Ну и жену заодно бросил. За несходство характеров. Пьяный он ей, наверное, не нравится, вот и все несходство характеров. Приспособленец и сволочь, одно слово.
Болото плюнул и выбросил Кобенко из головы.
- Ты мне скажи, Саныч, - обратился Дорошин к Бурову и покивал вослед Андрею Ивановичу, - чего он в бороде ходит, как Лев Толстой?
- Так он и пашет, как Лев Толстой, - рассеянно ответил Григорий Александрович. - Говорит - сбреет, когда первая нефть пойдет.
Друзья обменялись быстрыми взглядами и дальше развивать тему не стали. Хватит на сегодня. И в самом деле - праздник ведь. Хочется и концерт послушать.
* * *
В личной жизни Векавищева все обстояло чуть-чуть сложнее, чем у его друзей. Хотя, в общем, просто ни у кого не складывалось. У того же Авдеева в "багаже" серьезная драма: после посадки жена мгновенно подала на развод. Илья Ильич не осуждал ее. Наоборот, считал, что поступила предусмотрительно. И хоть сидел Авдеев по самой обычной уголовной статье, никаким врагом народа не числился, но бывшая гражданка Авдеева тщательно оберегала свою биографию от любых нежелательных связей.
Ну и что? В Сибири Авдеев встретил Марту. Марта была, как легко понять из ее имени, природной волжской немкой, а в Сибири очутилась… тоже нетрудно догадаться, когда и при каких обстоятельствах. И никого лучше и вернее Марты у Авдеева не было и нет.
Сейчас она ожидала третьего ребенка. Двое старших были мальчики. Авдееву, конечно, хотелось теперь девочку. Впрочем, в этом он открыто не признавался - скорее, намекал, кивая на дочек Дорошина:
- А неплохо, говорят, иметь дополнительных хозяек в доме? Одна у печки, две на подхвате…
Дорошин неопределенно отвечал, что "невесты растут", но в тему не углублялся. Жена парторга, Ольга, была женщиной властной, внешне - красивой, представительной; она заведовала в поселке детскими учреждениями и, если дело касалось детей, бесстрашно шла напролом. Векавищев подозревал, что Макар Степанович слегка опасается супруги. Слегка. Самую малость у нее под каблучком. Впрочем, эта тема вообще никогда не затрагивалась. Строжайший запрет! Строжайший!
Женат и Буров. Вот кого Векавищев, прямо скажем, побаивался, так это Галину Бурову. Избегал любых встреч с ней и разговоров, разве что за общим столом, во время каких-нибудь праздников, рядом окажутся. И то - отвернется и помалкивает. Так - "да", "нет"…
Дорошин это обстоятельство, конечно, заметил. Не парторг, а индеец Соколиный Глаз, про которого Маша всучила как-то раз Векавищеву книжку.
- Ты чего Галины шарахаешься? - строго вопросил Дорошин.
- А тебе какое дело? - ответил Векавищев, сильно смущенный и потому грубый.
- Я слежу за моральным климатом в коллективе, - сказал Дорошин.
- Тебе как - правду сказать или что-нибудь сознательное?
- Говори как есть, - велел Дорошин.
- Галина - слишком интеллигентная, - ответил Векавищев. - Сложная она натура. Как будто в ней дремлют сразу несколько кошек. Вот ты, Макар Степаныч, к кошкам - как?
- Никак… - Казалось, парторг был ошеломлен таким поворотом разговора. - Кошка - она животное. Живет себе, размножается, мышей там ловит…
- Кошка, Макар, тварь непостижимая. Вот она муркает, а вот через минуту уже вцепилась тебе в руку когтями! Вероломно, без объявления войны!
- Ну ты, Андрей, с выражениями осторожнее… Эдак договоришься… - предупредил парторг.
Векавищев только рукой махнул.
- Я к тому, что Галина - существо непостижимое. Плаксивое к тому же сильно жизнью разочарованное.
- Это потому, что детей у нее нет, - предположил Дорошин.
- А ты все знаешь, да? - вопросил Векавищев. - Ты как доктор, любую болезнь сразу определяешь?
- Ага, - сказал Дорошин. - И чуть что - сразу порошки и клизму! Я человек женатый и с детьми, я такие вещи в женщинах сразу распознаю. Гале нужно родить ребенка. Сразу все ее сложности исчезнут.
- Тебе видней, - хмыкнул Векавищев. - Ты свою гипотезу лучше Бурову изложи, а я-то здесь при чем…
- Я тебе, дубина, объясняю, почему у Галины характер портится…
- Да мне все равно, почему у нее что-то там портится, - сказал Векавищев. - По мне так лучше, если Галина будет где-нибудь там, - он махнул рукой, - а я останусь где-нибудь тут.
- Ты неисправимый женоненавистник, - объявил приговор Дорошин и оставил на этот раз Векавищева в покое.
На самом деле - вовремя. Потому что Андрей Иванович чуть было не проговорился. Имелась еще одна, единственная и самая главная причина, по которой Векавищев избегал близкого общения с Галиной Буровой.
Галина слишком уж напоминала его жену.
…Развода они не оформляли. Просто разошлись по разным концам необъятной Родины. Она осталась в Москве, на хорошей должности секретаря при одном из министерств. Вот так. А были студентами - мечтали, что поедут на стройки пятилетки, что будут работать там, где труднее всего…
Когда жена объявила о своем решении остаться, Андрей не поверил собственным ушам.
- Мы же собирались?.. - выговорил он наконец. - Как же так? Ведь ты… я…
- Папа и тебя устроит, - спокойно ответила она. - Ты даже не сомневайся. Я с ним говорила, он положительно обещал. Для него мое счастье - самое главное.
- Счастье? Но какое же тут может быть счастье? - Беспомощным жестом он обвел комнату, где проходил этот последний, мучительный для обоих разговор. Она, впрочем, еще не знала, что разговор этот последний, а Андрей с каждым мгновением видел это все отчетливее. - Не может быть никакого счастья среди этого мещанского быта… Ковры, вазочки… семь слоников на буфете… Я едва могу узнать тебя! Ты…
- Ну хватит, Андрей, - оборвала жена. - Ты как маленький ребенок. Началась взрослая жизнь. И тебе пора понять…
- Я понял, - медленно произнес он, поднимая на нее глаза.
Она даже отшатнулась, таким страшным, незнакомым показался ей этот взгляд. И человека, который глядел на нее так, она едва могла узнать…
- Ты - предательница, - сказал он. - Ты предала все, во что мы верили, что мы любили. Вместе. Ты и я.
- Андрей… - начала было она, но он резко вырвал у нее свою руку.
- Отпусти меня. Я ухожу. Уезжаю завтра. И… прощай.
- Куда ты поедешь? - Она широко раскрыла глаза, все еще не веря, что это происходит на самом деле.
- В Башкирию, как и собирался.
- Возьми хотя бы вещи…
- Обойдусь.
- Ты с ума сошел?
- Мне ничего отсюда не надо, - отрезал он. - Я не хочу вспоминать тебя. Никогда.
И он вышел, хлопнув дверью. Слезы душили его. Первые и последние слезы. Наверное, он должен был предвидеть все это… Но не предвидел. Слишком верил в нее - в них обоих; слишком был увлечен…
…И уже много позднее, в Башкирии, пришли грусть и нежность, и даже сожаления. Нет, не о принятом решении - в правильности своего поступка Андрей Иванович никогда не сомневался. Он жалел ее. Думал о том, как утром она просыпается в этой своей хорошо обставленной квартире, как надевает туфли-лодочки и блузку с брошкой под горлом, как идет в свое министерство и целый день печатает на машинке и разговаривает по телефону… Думал о бесцельности ее жизни, о ее одиночестве… Хотя - нет, какое одиночество. Она красивая женщина. Наверняка завела себе уже какого-нибудь… хорошо одетого и перспективного.
И все равно жалость к ней сжимала его сердце. Она не видит этих безумных рассветов, этих кровавых закатов, не слышит весной соловьиного безумия, не скачет верхом на лошади, не наблюдает за тем, как день за днем, месяц за месяцем великая природа покоряется человеку, сдается его упорным усилиям…
И как-то раз, поддавшись чувству, прислал ей карточку. Маленькую, сделанную любителем. Буров и Векавищев стоят перед вездеходом. Буров слегка приобнимает Векавищева, Векавищев смотрит прямо перед собой, щурясь от солнца, которое бьет ему в глаза.
На обороте Андрей надписал: "Дорогой и любимой - с самого края света".
Он не знал, получила ли она это письмо. Во всяком случае, никакого ответа от нее не воспоследовало.
И Андрей Иванович перестал думать об оставленной жене, перестал жалеть ее… Он просто знал, что женат. Именно это и делало невозможными любые его отношения с хорошей женщиной из Костромы, с прекрасной певицей Марченко и с десятком других расчудесных женщин, которых то и дело подсовывали ему лучшие друзья.
Из самых лучших побуждений, разумеется.
О том, что все попытки женить Векавищева или хотя бы познакомить его с женщиной заканчиваются крахом, Ваня Листов, чистая душа, еще не знал. Радуясь развлечению, он пробирался сквозь толпу к администратору, вкушавшему бутерброд с салом, обернутый трепещущей газетой. Авдеев проводил молодого нефтяника взглядом.
- Ставим эксперименты на живых людях, Макар. Совершенно не жалеем перспективные кадры! Ну вот куда мы его, старые дураки, отправили?
- А что? - пожав плечами, спросил Дорошин. - За спрос не съедят же его. Ну, ответят… что-нибудь.
- Ничего хорошего ведь не ответят, - задумчиво проговорил Авдеев. - Векавищев у нас насчет брака заколдованный.
- А молодым перспективным кадрам учиться надо! - сказал Макар Степанович, и непонятно было, всерьез он или шутит.
Ваня Листов остановился возле жующего человека. Тот не спеша поднял голову и вопросительно воззрился на Ивана.
- Вы администратор музыкального коллектива? - спросил Ваня очень приветливо.
Администратор кивнул и снова откусил от бутерброда.
- А не подскажете, - сказал Ваня так просто, как умел только Ваня и никто другой на этом белом свете, - солистка Марченко - она замужем или как?
Администратор поперхнулся бутербродом. Побулькал термосом. Термос китайский, добыт по знакомству. С бабочкой. И не протекает. Приятно в руки взять.
- С какой целью… кха! кха!.. с какой целью интересуетесь, молодой человек? - выговорил наконец администратор.
- Ну, понимаете, - сказал Ваня еще простодушней (хотя, казалось бы, куда тут "еще"), - меня зовут Иван Сергеевич Листов. Да. И вот у нас буровой мастер - холостяк. Его за это даже орденом наградить не могут. Секретарь партячейки говорит. Векавищев Андрей Иванович. И у него, у Векавищева, намерение к певице Марченко. С целью создания семьи - первичной ячейки общества.
Во время этого выдающегося монолога администратор из просто румяного сделался багровым, как закат над тайгой.
А Листова уже несло:
- Вы не думайте, Векавищев - человек вполне положительный. И зарабатывает хорошо, что тоже немаловажно. Материальный фактор всегда сказывается и учитывается. И мы с вами можем ему помочь.
Администратор наконец обрел дар речи:
- Ну вот что, Иван.
- Сергеевич, - подсказал Ваня.
- Сергеевич, - машинально повторил администратор. - Передайте своему… этому вашему… буровому мастеру… что певица София Марченко замужем. И если он будет до нее домогаться, я доложу об этом руководству. Орден ему не дают!
- Да что вы так нервничаете? - удивился Ваня. - Будто вы ей муж, в самом деле.
- Да, я и есть ее муж, - сказал администратор. - МУЖ. Так что… иди отсюда, Ваня!
- Товарищ администратор Марченко, - с чувством произнес Иван, - давайте, пожалуйста, без грубостей! Я вам, кажется, ничего не сделал… - И, отойдя на некоторое расстояние, с обидой прибавил: - А супруге своей посоветуйте, что ли, кольцо обручальное носить! Во избежание разных вопросов! - И уж совсем издалека крикнул: - Сидит, бутерброды жрет, рожа!
"Рожа" донеслась до слуха Авдеева. Он пожал плечами, иронически глянул на Дорошина.
- Ну вот, ничего не вышло.
- А никто и не сомневался, - вставил Буров.
- Ничего, будем искать, - сказал Дорошин оптимистичным тоном.
- Макар! - воскликнул Буров. - В самом деле, ты не на партсобрании!..
"Ландыши, ландыши, - ласково пела замужняя певица София Марченко, - теплого мая привет…"
Ледяной ветер шевелил знамена и транспаранты. Что бы там ни говорил редактор "Комсомольской правды", а в годовщину Октябрьской революции всегда стояла холодная, почти зимняя погода.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Степан Самарин, конечно, не знал, как сложится его жизнь. Но не сомневался в том, что хорошо. Иначе и быть не могло. Он жил в огромной прекрасной стране, которая победила фашизм и восстановилась после разрухи, которую оставила война. Он жил в стране, где люди ничего не боялись. Он шагал по улицам красавицы-Москвы, дышал ее просторами и почти физически ощущал весь необъятный Советский Союз, который как бы стягивался сюда, в этот узел, в столицу. Если бы Степана спросили, откуда взялась у него тяга к странствиям, он бы, не задумываясь, ответил:
- Москва научила!
Москва, сердце Родины. Самарин слышал, как оно бьется. И теперь он наконец понимал, что должен делать.
Нет смысла дожидаться начала нового учебного года, чтобы поступать на геологический факультет. Именно таков был первоначальный его план, когда он окончательно распрощался со своей несостоявшейся писательской карьерой.
Мама, Алина Станиславовна, будет огорчена. Но это предсказуемо, объяснимо и, в общем, преодолимо. Мама поймет. Она всегда его понимала. Друзья завидовали Степану в этом отношении. Может, в чем-то другом ему и не повезло, но мама у него замечательная, и это непреложный факт.
Степан вошел в квартиру. Мама еще на работе. Тишина в доме. Слышно, как тикают часы. Забавные такие часы, жестяные, с репродукцией Шишкина - "Утро в сосновом лесу". Как на фантике конфеты. Часы старые, царапанные. Не очень-то подходят ко всей квартире, если задуматься. С точки зрения стилистики - выбиваются. Как неудачный эпитет, выражаясь по-писательски. Раньше Степан не обращал на это внимания - привык, а теперь вот бросилось в глаза.
"Это потому, что я мысленно прощаюсь… Останавливаюсь на каждой вещи. Но так нельзя, - строго сказал себе Степан. - Привязываться к вещам - первый шаг к мещанству. Вещи должны служить человеку, не более того…"
Но против воли продолжал он с нежностью осматривать предметы, окружавшие его с самого детства: ковер на стене, книжные полки, чеканку из фузии - девушка с птицей у сердца, деревянного олененка… "Мамин мир", - сказал он себе.
Ладно. Пора собирать вещи. Взять с собой свитер, теплые носки, кружку для походов. Остальное найдется на месте. Да, еще спальник. Остался от пионерских походов.
Степан протянул руку и снял с полки книгу. "Два капитана". С этой книжки начиналось знакомство Степана с художественной литературой. В третьем классе, кажется. Или в четвертом? Мама начала читать вслух, а потом, когда сын заинтересовался - а что дальше? - сказала: "Дальше - читай сам". И он проглотил "Двух капитанов" за неделю…
Что это? Из книги вдруг выпала фотография. Степан поднял ее с пола, нахмурился. Раньше он ее не видел. Почему она не в альбоме, с остальными снимками? На карточке изображены были двое мужчин в полевой одежде. Они стояли перед вездеходом, где-то в глухих лесах. Лица трудно было разглядеть - все немного смыто, размазано. Оба вроде бы с бородами. Геологи, может быть.
Интересно, кто они такие? Он перевернул снимок. "Дорогой и любимой - с самого края света"… "Ой, мама, да ты очень непростая женщина… Никогда не рассказывала мне о своей любви. А я-то считал тебя ледышкой!"
У Алины Станиславовны действительно никогда не было таких друзей, которые могли бы с полным правом называться "увлечением". Она не встречалась с мужчинами. Не знакомилась с ними на вечеринках. Ей не звонили по телефону, разве что со службы.
С какого-то возраста Степан начал замечать это. Алина Станиславовна объяснила сыну, что отец его был замечательным человеком - летчиком. Летчиком, который погиб во время испытания нового самолета.
- Я остаюсь верной его памяти, - спокойно сказала сыну его красавица-мать. - Да и кроме того, Степушка, пойми меня правильно: после твоего отца любой другой человек кажется мне пресным и скучным. Я поневоле сравниваю каждого нового знакомца с ним - и… увы. Каждый раз сравнение выходит в пользу твоего отца. Других таких нет…