- Она не из-за платья плакала спорим? - сказал Буров. - У нее небось какие-нибудь проблемы в личной жизни… Только ты мне этого. Дора Семеновна не рассказывай! - остановил он коменданта которая уже раскрыла рот, готовая излить на собеседника целый водопад каких-то бесценных сведений из личной жизни Маши. - У меня других проблем хватает. Все. Закончили.
- Не закончили, а только начали. - возмутилась Дора Семеновна. - Тебе Макар Степанович только что звонил. Просил срочно ехать в управление. Срочно, слышишь? - Она понизила голос и сквозь зубы процедила (я, однако, слышал): - Был важный звонок из Москвы. Макар сказал. Понял?
- Тьфу ты… Разве можно так пугать?
- Я не пугаю… - удивилась Дора Семеновна. - Я обыкновенно разговариваю…
Держась за взволнованную грудь, она смотрела, как Буров быстрыми шагами удаляется прочь. Затем повернулась к Банникову (и ко мне) и проговорила в пустое пространство:
- Ох, вот снимут его с должности…
- Да почему же снимут Дора Семеновна? - удивился Банников.
- Сердце чует… - Она тяжело подышала.
- Что оно там еще чует твое сердце? - не унимался Банников.
- То! - вдруг рассердилась Дора Семеновна. - Независимый больно. А язык - он не только до Киева доведет… Что он там болтает про "праздношатающихся"? - Она покосилась на меня, но я глаз не отвел и даже улыбнулся ей как можно более открыто. Мне правда не хотелось, чтобы меня считали посторонним или, того хуже, соглядатаем.
- Это тебе на язык типун нужно, и потяжелее! - рассердился Банников на Дору Семеновну.
- А что я такого сказала? - удивилась Дора Семеновна почти натурально. - Что я сказала-то? Да я за Григорьем Санычем хоть на Крайний Север!..
- Вы мне лучше объясните, Дора Семеновна, - сказал Банников, - почему из вашего окна дым валит?
- Ой! - вскрикнула Дора. - Утюг! Я ж костюм на собрание глажу! Утюг забыла!..
Она бросилась бежать, вперевалочку, но очень быстро, к своей двери. Банников проводил ее взглядом.
- Поразительная женщина, - молвил он.
Затем, к моему удивлению, сунул мне, не глядя, руку на прощание и быстро удалился.
Я вернулся к себе, чтобы записать сегодняшние впечатления.
Мне хочется попасть на буровую. Мне кажется, все самое главное происходит именно там, где все сейчас ждут первую нефть.
* * *
О своем возможном снятии с должности Буров старался не думать. Это все равно что бояться урагана или другого стихийного бедствия. Подготовиться следует - но бывают обстоятельства, в которых не устоять. Все случается. Вот когда нагрянет - тогда и будем беспокоиться.
А сейчас Григория Александровича волновали совершенно другие вещи.
Он вихрем ворвался в управление, хлопнул дверью, простучал сапогами по коридору, хлопнул второй дверью и остановился перед столами, составленными буквой "Т". Под портретом Ленина, почти в такой же позе, но гораздо меньший размерами, сидел Макар Дорошин. Парторг был бледен.
- Макар, что случилось? - с порога начал Буров. - Что?.. Авария на буровой?..
- Звонил Марин из министерства, - бесцветным голосом произнес Дорошин.
Буров плюхнулся на стул. Лицо у него горело - от быстрого перехода с холодного ветра в натопленное помещение. Обмахнулся, сорвав с головы, кепкой.
- Марин? - переспросил он, чувствуя, как отпускает страх. Нет аварии. Можно жить и работать. - Что Марин?
- Он сообщил, что в Междуреченск приезжает председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин. Намерен лично посетить Новотроицкое месторождение…
- Да, это хуже аварии, - сказал Буров, не скрывая облегчения.
Дорошин поднял палец, показывая, что разговор еще не окончен.
- И еще Марин сообщил, что перед тобой поставлена конкретная задача: в ближайшие дни рапортовать о первой нефти. В ближайшие дни!
- А он не хочет, этот твой умник министерский, сам на буровую приехать? - закипая, спросил Буров.
Он понимал, что напрасно наседает на Макара. Макар вообще ни в чем не виноват. Он как в балладе "Скифы": "Держит щит меж двух враждебных рас". Переводит на понятный "министерским умникам" язык высказывания Бурова и истолковывает для них его поступки. А Бурову передает, как умеет, речения из министерства. И попутно следит за тем, чтобы Григория Александровича действительно не сняли с должности. За всю совокупность грехов, как говорится.
- Тише ты, Саныч. Тише. Что делать будем? Мне уже из обкома партии звонили. Ждут доклада. Едешь к Векавищеву?
- Зачем? - хмуро ответил Буров. - Над душой у него стоять? Он сам лучше меня все знает.
- Зачем "стоять"? - оживился Дорошин. - Бурить будем. Не забыл еще, как это делается? У меня спецодежда в шкафу висит на этот самый пожарный случай. Ох, Саныч, до чего тревожно на душе, не передать… С утра как будто червяк какой-то гложет…
* * *
К Векавищеву Буров уехал все-таки один. Дорошин остался - отвечать на телефонные звонки и приводить в порядок бумаги. Конечно, трудно предположить, что Косыгин лично будет просматривать протоколы партийных заседаний, но все-таки спокойнее, когда документация разобрана и лежит в аккуратных папочках. Григорий Александрович над Дорошиным, конечно, посмеивается, "перестраховщиком" называет. Что ж, хорошо Санычу смеяться, он производственник. А у Дорошина была собственная школа жизни. И в начале этой школы имелся у него наставник, герой Гражданской, между прочим. Заслуженный, с какой стороны ни погляди, комиссар. Так вот, этот немолодой, все повидавший, суровый человек как-то раз до глубины души поразил юного тогда еще Макара, сказав на полном серьезе: "Запомни, Макар, протокол - это святое".
И Макар запомнил.
Не важно, что именно говорилось на собрании и в каких выражениях. Важно то, что осталось записанным на бумаге и подшитым в папки. С тех самых пор и до нынешнего дня Макар Степанович следил за тем, чтобы в протоколах у него все было как надо. И ни разу еще осечки не было. Потому и Буров может спокойно метать свои громы и молнии… Не ценит Григорий счастья, ох не ценит!..
А неблагодарный Буров уже катил на мотоцикле к Векавищеву.
На буровой у Андрея все оставалось по-прежнему. Работы велись, скважина становилась все глубже - в таинственных дебрях земли делало свою работу долото, и покорялась земля настойчивости человека.
Буров поднялся на площадку. Здесь лютовал ветер, стоял невыносимый грохот. Каска смягчала звуки. Внизу виден был маленький, словно игрушечный, вагончик мастера, и оттуда вышел игрушечный Векавищев. Буров помахал ему рукой. Андрей поднял голову, увидел. Махнул в ответ.
Григорий Александрович спустился. Наверху все равно разговаривать невозможно.
- Здравствуй, Андрей Иванович, - сказал Буров. - Какие у тебя будут для меня новости?
- А у тебя, Саныч, какие для меня новости? - вопросом на вопрос ответил Векавищев. - Больно вид у тебя… того, перекошенный. Неприятности случились?
- Да можно и так сказать - неприятности, - ответил Буров и снова поглядел на вышку. - В Междуреченск прилетает Косыгин. Сам. Алексей Николаевич.
- А, - бросил Векавищев до обидного равнодушным тоном. - Ну, хорошо.
- На буровую приедет, думаю, - с нажимом продолжал Григорий Александрович.
- А вот и прекрасно, - отозвался Векавищев. - Вот пусть и приезжает. Пусть лично посмотрит, в каких условиях живут и работают нефтяники. И сделает оргвыводы. Лично я очень на это надеюсь. - Он покосился на мрачного Бурова. - А ты-то что распереживался?
- Что распереживался? - медленно проговорил Буров. - Да то, что от нас настоятельно ждут рапорта о первой нефти. Больше ничего.
- Ну и чего расстраиваться? - продолжал Векавищев до обидного легкомысленным тоном. - Ведь ждут же! Ждут еще! Вот когда ждать перестанут - тогда и будем слезы лить…
- Я у тебя, Андрей, на буровой теперь дневать и ночевать буду, - предупредил Буров.
- Вот и молодец, - одобрил Векавищев. И засмеялся: - Что, не ожидал? Думал, начальства московского испугаюсь? Или тебя? Не дождешься… Мы, Саныч, - советские люди. Все. И ты, и я, и Косыгин Алексей Николаевич…
- Я еще и Дорошина сюда привезу, - пригрозил Буров. - Для вернейшего контроля.
- Отлично, - Векавищев потер руки. - Привози, Саныч, привози Дорошина.
- Что это ты так легко согласился? - прищурился Буров.
- Так я вам в вагончике сидеть все равно не дам, будете ходить на вахту…
- Не испугал, - сказал Буров. - Показывай, где у тебя самый тяжелый участок работы.
* * *
Библиотекарша Маша закончила обход "должников". Хорошие люди, но не очень сознательные. Разговаривала с ними Маша терпеливо, как с детьми, вела разъяснительную работу.
- Вы прочитали книгу? Почему же не вернули ее в срок?
Ответы она получала довольно однообразные. Кто-то ссылался на занятость. Мол, так устал после работы, что никуда идти не хочется. До столовки бы добраться, не то что до библиотеки. Кто-то извинялся и говорил, что "забыл".
- Стыдно, товарищ. Взяли книгу и даже не подумали, что кто-то другой, возможно, ждет своей очереди ее прочитать, - мягко выговаривала Маша.
Кто-то отшучивался:
- Да я и брать-то не хотел, но как не согласиться, если такая красавица настоятельно рекомендует!
- Вы эти разговоры, пожалуйста, с кем-нибудь другим ведите, - предупреждала Маша. - Я должностное лицо и сейчас при исполнении обязанностей. А строить глазки будете в мое нерабочее время.
- Кто строит глазки? - возмущался здоровенный детина, которого только что отчитали, как школьника. - Да ты в глазки мои погляди, куда их строить-то!
- Чтобы глаза, товарищ, глядели осмысленно, требуется вложить в голову некоторое количество знаний, - сказала Маша, не поддаваясь на "провокацию". - Глаза - зеркало души. Если бы вы прочитали книгу, они смотрели бы гораздо более осмысленно.
- Не, мужики, она меня учит! - картинно страдал детина. - Вы видали такое?
- Вы будете дочитывать книгу, товарищ? - ледяным тоном осведомилась Маша. - Или мне ее забрать, а вас изъять из списка книголюбов как несознательного?
- Да я сознательный! Это книга какая-то скучная попалась - одни страдания… Ты мне детектив подбери, а? "Записки следователя", "По остывшему следу" - вот таких же… Сделаешь? Я тогда буду самый верный твой читатель.
- В своем романе "Отверженные" Виктор Гюго показывает, в каких условиях жили трудящиеся в буржуазной Франции, как они пытались найти дорогу к своему освобождению, - холодно произнесла Маша, забирая непрочитанную книгу. - А вы называете этот роман скучным.
Нефтяник пожал пудовыми плечами и изобразил смущение, которого на самом деле не испытывал.
- Приходите в библиотеку, подберу вам детектив, - заключила Маша.
- Так в детективах, между прочим, рассказано про работу советских следователей, - сказал нефтяник, желая оставить за собой последнее слово.
- Не надо было брать книгу, если вы не собирались ее читать, - сказала Маша.
- Да ведь вы так настаивали, товарищ библиотекарь… - Нефтяник произнес эту невинную фразу как можно более двусмысленным тоном.
Маша покраснела и вышла. Она слышала, как за ее спиной грянул мужской хохот. Ну ничего, подумала она, стискивая зубы. Они, в общем, не хотят ее обидеть. В Междуреченске на одну женщину приходятся четыре-пять мужчин. Вот и ржут, как запертые в загонах жеребцы. И копытами бьют. А на самом деле они все хорошие.
Книжек набралось десять или двенадцать, все не тонкие. Маша несла их под мышкой.
После наступления первых заморозков улица стала чище, ледок приятно хрустел под ногами. Привыкшая к холоду, Маша до сих пор ходила в осеннем плаще. Здесь все до последнего носят демисезонное - показывают зиме, что не страшатся.
А на самом деле здешних зим бояться надо. Стихия - дело серьезное, легкомысленного отношения не терпит. До тридцати пяти, а то и до сорока, в редкие годы - и до пятидесяти градусов мороза доходит. С отоплением пока что не очень… Случится авария на генераторе - и все.
Маша не спеша шагала по улице. Кажется, год - немного, но вот прожила она здесь этот самый год, и все вокруг знакомое такое, родное. Даже странно подумать, что где-то есть другая жизнь - высокие дома, широкие проспекты, блестящие автомобили. Светофоры. Да, светофоры. Маша уже очень давно не видела светофоров. Здесь они не нужны… и еще очень не скоро будут нужны. Если такое вообще когда-нибудь случится.
Она улыбнулась своим мыслям. Сказать бы кому, о чем сейчас думала, - на смех поднимут!
- Здравствуй, Маша, - поздоровалась встречная женщина.
- Здравствуйте, тетя Катя, - отозвалась Маша.
Вот и библиотека. Обычная деревянная изба с крыльцом, только тем и различается, что табличка привинчена "Библиотека" и указаны часы работы.
Поднимаясь по ступенькам, Маша споткнулась, книжки рассыпались… Девушка наклонилась, начала их собирать. У одной, она заметила, отлетела обложка. Нехорошо. Нужно будет первым делом "залечить" книгу. Маша подолгу просиживала вечерами, занимаясь этой работой: подклеивала тонкой бумагой страницы, коленкором - корешки. Ее успокаивало это занятие. Тихо журчало радио, за окнами стояла безграничная сибирская ночь…
- Что же это вы, барышня, так неаккуратно с казенным имуществом? - раздался голос у нее над ухом.
Маша вздрогнула, очнувшись от своих мыслей, и повернулась на голос.
На ступеньках стоял, засунув руки в карманы, Василий Болото, по обыкновению небритый, с кислым выражением на лице.
- Надо под ноги глядеть, - назидательно прибавил он и принялся подбирать книжки.
Маша выпрямилась, позволяя ему закончить ею начатое.
Он вручил ей пачку книг.
- Спасибо, - сказала Маша. - Вы сюда шли или случайно мимо гуляли?
- Сюда, сюда. Вот прямо сюда и шел.
- Неужели прочитали книжку? - удивилась Маша.
Василий изъял из кармана ватника затрепанный томик Лермонтова.
- Прочитал, - сказал Василий мрачно. - И пришел снова за духовной пищей. Неужто не одобряете?
- Одобряю, - улыбнулась Маша.
Она взвалила на него книги, открыла своим ключом дверь библиотеки, вошла. Постояла мгновение в полутьме, вдыхая знакомый запах - пыли, бумаги. Потом щелкнула выключателем. Помещение сразу стало казаться меньше. Зато выглядело оно более обжитым. Все здесь знакомо, безопасно: стеллажи, книги, стенды наглядной агитации, особый стеллаж новинок и список - на новинки читатели записывались и брали в порядке очереди. На дальней стене находился большой живописный портрет Маркса, привезенный Дорошиным из областного центра в качестве особого дара партийной организации.
Болото вошел вслед за Машей и подозрительно огляделся по сторонам, как бы в поисках возможного соперника, дабы сразиться с ним немедленно и по возможности уничтожить. Никаких соперников в пустом помещении он не обнаружил и уперся взглядом в Маркса.
- На что вы так яростно смотрите, Василий? - удивилась Маша. Она проследила его взор и чуть улыбнулась: - На Карла Маркса?
Болото сказал:
- А почему здесь его портрет? - И спохватился: - Нет, ну я понимаю, что он основоположник. И сочинения его в библиотеке, наверное, имеются в полном комплекте. Но все-таки - почему не Ленин, к примеру?
- Этот портрет нам подарен, - сказала Маша. - А вообще, я думаю, он здесь не случайно. Вы знаете, что, когда у Карла Маркса спросили, какое у него любимое занятие, он ответил: "Рыться в книгах".
- Вот как, - задумчиво протянул Василий Болото и совершенно другими глазами уставился на бородатого основоположника. - Рыться в книгах… Отчего же не читать их? Читать было бы уместнее.
- Наверное, вы правы, Василий, - согласилась Маша. И добавила: - Однако и это очень большой прогресс, особенно на фоне здешнего люда, у которого любимое занятие - домино.
Василий покосился на Машу с таким видом, будто сильно сожалел о ее наивности, однако счел за лучшее промолчать и в детали не вдаваться.
- Ну что, понравилось вам? - спросила Маша, отправляя Лермонтова на полку.
- А? - Василий проводил Лермонтова глазами. - Да, понравилось. Жизненное, - прибавил он, не зная, что еще сказать. Обыкновенно так говорила мать Василия, когда возвращалась из кинотеатра. "Понравилось кино, мамаша?" - "Да, очень, сыночек. Жизненное".
Маша тоже не знала теперь, о чем говорить. Ей казалось, что продолжать беседу о Лермонтове будет неловко. Если читатель говорит, что поэма "Демон" - это "жизненное", то разговор может принять самый неожиданный оборот. Маша решила вдруг перейти на темы, которые были бы близки Василию. И не нашла ничего умнее, чем обратить внимание на кровоподтек, дивно украшавший скулу собеседника.
- А это у вас фингал, - произнесла она, прибегая к лексикону, ей обыкновенно не свойственному, - это, похоже, вам накостыляли?
- Чего? - возмутился Василий и враждебно нахмурился. - Хотел бы я посмотреть на этого… э… смельчака, - нашелся он. Все другие слова, которые вскипали в его уме, были не для Машиного слуха. Он пожал плечами: - Да это так, я зазевался - и попал под ключ… Мелочи жизни.
Маша отважно сделала вторую попытку:
- Может, вам записаться в общество "Динамо"? В секцию бокса?
- Чего? - опять возмутился Василий. - Я с детства за "Спартак" болею!
Маша почувствовала, что заливается краской смущения. Да что ж такое, что ни скажет - все невпопад! Хорошо ребятам из бригады Казанца, где она побывала сегодня днем. Те какую ерунду ни брякнут - все им весело, все кажется впопад. Хотя глупостей наговорили воз и маленькую тележку. Может, не осознают, что чушь болтают? А может, другая есть причина. У Маши так не получается.
Словно желая добить бедняжку, Болото прибавил откровенно враждебным тоном:
- Да между прочим, я с самим Борисом Лагутиным в одном зале занимался.
Он медленно сжал кулаки.
Маша сказала отважно:
- А ведь вы враль. Знаете, что делали в Древнем Китае с такими лгунами, как вы?
Василий разжал кулаки, лицо его приняло человечное, даже доброе выражение.