Она утвердительно качнула головой и смешно, почти по-детски сдула чёлку со лба:
– Я не могу быть больше с тобой, мой господин.
– Что такое, Рубаб, почему? – Лёша попытался удержать её в своих объятьях.
– Я Рубаб, твоя раба, позови меня, и я приду… – она поцеловала его руки и неслышно взлетела. Он протянул к ней руку:
– Рубаб, Рубаб! – но она уже пропала в стене.
Лёша плюхнулся на подушки и закрыл глаза. "Как же так, почему?" – подумал он.
В боковой стене неслышно открылись двери, и в комнату вошли несколько девушек с кувшинами и принадлежностями для мытья. Лёша открыл глаза и удивлённо следил за их действиями: одна из них, видимо, старшая подошла к нему совсем близко. В руках у неё был тяжёлый серебряный поднос, на котором лежало белое, расшитое золотой тесьмой, полотенце, от него чуть заметно поднимался пар. Девушка склонилась над его обнажёнными бёдрами, осторожно взяла его член в руки и стала протирать его горячим полотенцем, шепча молитвы и благословения. Лёша посмотрел на свой "зубр", он был испачкан. Бусинки свернувшейся уже крови повисли, как ёлочные игрушки, на завитках его волос в паху и сверкали, словно рубины. Даже это было прекрасно в ал-Джанне.
Другая девушка с кувшином помогала обтиральщице, наливая в специальную чашу горячую воду. Лёше очень аккуратно протёрли живот, мошонку и бёдра.
– Не соблаговолит ли мой господин повернуться на живот? – спросила девушка с полотенцем очень тихо.
Лёша послушно повернулся на живот и немного раздвинул ноги. Горячее полотенце, проехав по его ягодицам, опустилась ниже, в расщелину.
Пожалуй, это было самое приятное в раю, – подумал Лёша и раздвинул ноги пошире.
– Как вас зовут? – спросил он девушку, не поворачиваясь.
– Я раба твоя, Наргиз, мой господин, – ответила девушка, ополаскивая полотенце в чаше.
– Не торопись, Наргиз, делай всё без суеты.
– Да, мой господин, – полотенце ещё раз вошло в расщелину.
– А скажи мне, Наргиз, что такое случилось с Рубаб, чо она ускакала, как ошпаренная?
– О, мой господин! Аллах, да святится имя его в веках, создал нас, гурий, чтобы ублажить вас, о великий шахид, угодник Аллаха. – Наргиз продолжала протирать Лёшу, к ней присоединилась ещё одна девушка. Она массажировала икры его ног, умащая их чем-то очень приятным, судя по запаху, распространившемуся в зале.
– И всё-таки где Рубаб? – спросил Лёша.
Прохладная маслянистая жидкость коснулось его ягодиц.
– Такой великий шахид, как вы, мой господин, достоин только ласки девственниц, – Наргиз подула на его ягодицы с очень близкого расстояния. – Не соблаговолит ли мой господин перевернуться на спину?
– А почему бы и нет, – ответил Лёша, хотя ему хотелось, чтобы на него подули ещё раз.
Он был очень удивлён, увидев перед собой несколько гурий, жадно взирающих на его обнаженный и торчащий член.
– Так, – приказал он – все, кроме Наргиз и вот этой, – он указал на гурию, массажирующую его ноги, – отойдите.
Гурии отошли немного, но продолжали смотреть на него очень внимательно.
– Я сказал, отойдите! – Лёша даже привстал на локтях.
Они отошли ещё дальше.
– На хуй, я сказал, пошли все на хуй, кроме Наргиз и…
Массажистка представилась:
– Динара.
– И Динары. Вы мешаете работать. Я непонятно сказал?
– Да, мой господин, – почти хором ответили гурии и удалились в боковые входы.
– Девушка с ведром может тоже остаться, – добавил Лёша, немного смягчившись.
"Да, – подумал Лёша, – везде есть свои трудности", – и хлопнул в ладоши.
– Эй, Гусик, ты-то куда пропал, или тя тоже девственности кто-то лишил? – Лёша весело засмеялся своей шутке, гурии присоединились.
Не прошло и минуты, как Гусейн появился в зале и поклонился:
– Да, мой господин.
– Что "да, мой господин", бухло-то где?
Испуганный Гусейн упал на колени:
– Сию минуту, мой господин, – и пополз задом к двери.
– Три стакана не забудь, и сушняк в кувшинах не неси, давай того, с речки.
– Слушаюсь, мой господин.
Наргиз продолжала массировать его грудь, время от времени поглаживая её, едва касаясь кожи тонкими смуглыми пальцами.
– Но с ней всё в порядке? – продолжал свои расспросы Лёша.
– С кем, мой господин? – Наргиз подула ему на грудь, почти прижавшись к ней.
– С кем-с кем, с Рубаб, конечно!
"Всё-таки они немного туповаты", – решил для себя Лёша.
– С ней всё в порядке, мой господин, вы можете позвать её в любой момент, и она придёт.
Лёша хотел уже было позвать Рубаб и даже открыл рот, но вдруг увидел испуганные глаза Наргиз. Она почувствовала его взгляд и тут же уткнулась носом в его живот, потом стала сползать всё ниже и ниже. Ему было немного щекотно, и он стал гладить её волосы. Они были не кудрявыми, как у Рубаб, а совершенно прямыми, смолисто чёрными, отсвечивающими фиолетовым и синим.
– Мой господин хочет подарить мне высшее счастье в этом мире? – прошептала Наргиз.
Лёша прижал её голову к своему паху:
– Нет, я просто хочу тебя трахнуть.
Наргиз вырвалась, её глаза жадно горели. Мгновенно она скинула с себя верхнюю одежду, обнажив такие же крупные, как у Рубаб, груди:
– О, мой господин, делай со мной, что пожелаешь.
Лёша подхватил её на руки и понёс к бассейну:
– Я желаю вот здесь, – он опустил её в воду и, плотно обхватив мраморную, с золотыми прожилками колонну правой рукой:
"Бисмиллахир-рахманир-рахим", – выкрикнул он громко, и его зубр наполнился силой.
Он вошёл в Наргиз с одного толчка. Она затрепетала, взвизгнула и попыталась взлететь, но Лёша, держась за колонну, прижимал её к шершавой от драгоценных камней стене бассейна, входя в неё ещё и ещё раз. Перед тем, как извергнуться, он схватил её голову и нагнул в воду – так, чтобы всё её тело было под водой.
Он не хотел её отпускать, но всё же она вырвалась и пропала, уйдя сквозь дно. Вода вокруг Лёши окрасилась чем-то красным. Не обращая на это внимания, Лёша вышел из бассейна, высморкался и посмотрел в сторону покорно стоявшего Гусейна:
– Ебали мы и гурий, – подмигнул он ему.
Лёша пребывал в отличном расположении духа, и ему очень хотелось есть – редкое желание за последние года три. Он подошёл к первой попавшейся жаровне, схватил с неё покрывшуюся коричневой корочкой курицу и откусил кусочек. Мясо было на удивление мягким и вкусным, пропитанным острым пахучим соусом. Он откусил ещё, потом ещё, потом подошёл к следующей жаровне и тяпнул оттуда бараньи рёбрышки. Их было очень удобно есть, держа за обгоревшую косточку, особенно приятно было отдирать зубами хорошо прожаренные жилки. Потом была говядина, разваренная в овощной кашице, потом – что-то ещё и ещё… Есть было значительно приятнее и привычнее, чем трахать гурий.
"Буду просто есть, вот и всё, – решил для себя Лёша, – а девственницы идут на хуй".
Как только он подумал о гуриях, они тотчас появились в зале, где он ел что-то похожее на пирог с мясом и овощами. Лёша перестал жевать и оторвался от пирога. На него смотрела довольно высокая крашеная блондинка и улыбалась.
– Хочешь? – Лёша неопределённо мотнул пирогом.
– Мой господин хочет покормить свою рабу Гульнозу? – гурия подскочила к нему и стала есть пирог прямо из его рук.
Они очень быстро обсыпались пирогом, и это было весело, Лёша даже схватил кувшин из рук Гусейна и облил хихикающую Гульнозу красным вином. Извозюканная гурия выглядела очень аппетитно, и Лёша, продолжая жевать, подмигнул ей:
– Тока чтоб без воплей о счастье и не взлетать. Я вам тут не акробат!
– Ага, – согласилась Гульноза и, задрав свою юбку, плюхнулась перед ним на четвереньки.
Лёша пристроился к ней сзади и, засовывая себе и ей в рот сладкие орешки, произнёс молитву: "Бисмиллахир-рахманир-рахим". Его член сразу же напрягся, и Лёша, не особенно церемонясь, стал тыкать им в Гульнозу, пока, наконец, не попал, куда нужно. Она не кричала, не дёргалась и даже не перестала жевать:
– Поехали, поехали, с орехами, с орехами, – напевал довольный Лёша, тыкая Гульнозу, отчего она забавно вздрагивала…
Прошло довольно много времени, судя по тому, что Лёша стал уже узнавать некоторые залы и коридоры. Гурии тоже примелькались, и теперь он практически всех уже знал по именам. Главных было семьдесят две. Все они очень различались и по внешности, и по характеру, но было и общее: прежде всего – огромные груди, их было приятно мять руками и просто смотреть на них. Потом – глаза: у всех – карие. У всех, кроме Рубаб, которая была зеленоглазой.
Главные гурии (жёнами Лёша их почему-то не называл) одевались броско и ярко, были разговорчивы, умели петь, танцевать, играть на различных музыкальных инструментах и даже рассказывали сказки.
У каждой такой гурии было семьдесят служанок, служанки были попроще, песен не пели, никаких историй не рассказывали и больше помалкивали. Трахать их было не обязательно, по крайней мере они к Лёше сами не приставали.
Лёша постепенно привык к жизни в Ал-Джанне. Он очень много ел, трахал гурий, иногда выходил в сад. Там он ел фрукты и тоже трахал гурий. Однажды он почувствовал нечто вроде усталости, это случилось именно в саду. Лёша прилёг на тёплую зелёную траву, похожую на священные письмена Корана, и стал смотреть в небо. Не было там ни солнца, ни луны, а просто бесконечный голубой простор.
К своему удивлению, он заметил, что небо становится темнее. Лёша понял: его первый день в раю заканчивается.
Он сорвал гроздь винограда, прижал её к губам, чтобы почувствовать упругость ягод, раздавил их, ощутив свежесть и тепло сока, закрыл глаза и произнёс слова вечерней молитвы Магреб. Улыбнувшись Рубаб, ласкавшей его ноги, он заснул…
Когда он проснулся, над ним всё так же маячила яркая голубизна. Лёша был голоден, но есть не стал, а направился в мечеть, в которой ещё ни разу не был, чтобы совершить утренний намаз. Перед входом в мечеть он скинул свою одежду, оставив только зелёный пояс, совершил омовение и, облачившись в белую простую одежду ихрам, опустился на колени и выкрикнул: "Ляббайк, лябайк!" ("Вот я перед тобой, о Боже"). Затем он медленно вошёл в прохладную мечеть.
Пройдя в самый центр, он опустился на колени и сотворил утренний намаз, прочтя два обязательных ракаата Фаджр. Лёша собрался было уже уходить, как вдруг сказал очень громко, обратившись к Аллаху:
– Боже, почему я так много ем?
Ответ пришёл сразу. Лёша удивлённо ощупал свой зелёный пояс: "Неужели… не может быть…"
Теперь он точно знал "как тут всё устроено", его пояс шахида – это его пропуск в настоящий рай, у него остается очень немного времени, чтобы быть самим собой, очень скоро он сам и пояс сольются воедино и станут просто зелёным светом, всё остальное отпадёт, гурии, сад, жаровни, Гусик. Теперь Лёша точно знал, как ему следует поступать. "Главное, им не поддаваться, просто тянуть время", – думал он, быстро выходя из мечети, где уже собрались несколько гурий, и, не обращая на них внимания, стал разматывать свой пояс.
– О, не делай этого, мой господин! – завопили гурии. – Ради Аллаха милостивого, всемогущего, не делай этого!
Лёша продолжал разматывать пояс. Одна из гурий заныла и взлетела, другие последовали её примеру, но Лёшу это не остановило. Ему вокруг показалось, что вокруг него кружатся чёрные птицы. Потом он увидел некоего рыжего урода, между ног которого болтался вялый член, а вместо мошонки волосился еле заметный морщинистый бугорок с шрамом посерёдке.
– Смилуйся, мой господин, смилуйся над нами во имя Аллаха, милостивого, милосердного!
Совершенно голый Лёша тихо лежал в бассейне, время от времени отхлёбывая портвейн из ведра, и внимательно смотрел на Рубаб, на чернявый пушок под её ухом.
– Расскажи сказку, может, тогда и смилуюсь.
В глазах Рубаб загорелась надежда:
– Знай, о Кузя, благородный шахид, что Между Западом и Востоком, в Москве, возле Тимирязевского парка, в маленькой однокомнатной квартире, заваленной коробками компакт-дисков, живёт Назим Надиров. Курд по национальности, филолог-курдист, собиратель и издатель киргизского эпоса "Манас", владелец звукозаписывающей компании "Манас-рекордс", ведущий программы "Арба семи муз" на радио "Надежда", продюсер группы "Ашхабад", а также Олега Фезова, Юлдуз Усмановой и Буни Вайнштейна. Однажды в холодную зимнюю ночь вышел Назим из квартиры и направился в центр исламского самообразования, а навстречу ему – медведь…
– Не то, не то! – прервал её Лёша. – Всё не то…
– Ты меня совсем не любишь, Кузя, – всхлипнула жалобно Рубаб, – надень свой пояс, он так тебе идёт. Смилуйся надо мной!
– Я не могу тебя любить, Рубаб. Сколько раз я тебе это объяснял, это невозможно!
– Это возможно, возможно! – Рубаб легла прямо перед ним и выкатила свои груди. – Посмотри на меня.
Лёша устало вздохнул:
– Ну, давай ещё раз, Рубаб. Женщине даны груди для чего?
Рубаб скромно опустила глаза и, кажется, даже покраснела. Лёша отхлебнул ещё раз портвейна:
– Для того чтобы она кормила ими детей. Груди поэтому и интересны земным мужчинам. Понимает это мужчина или нет, но грудь его женщины гарантирует выживание его потомства. Именно поэтому большие груди так привлекательны. Ты, Рубаб, ты можешь иметь детей?
– Нет, мой, господин, мы, гурии, созданы Аллахом для того, чтобы ублажать тебя, о великий шахид.
– Тогда зачем тебе груди? – заорал Лёша и ударил Рубаб ведром по голове.
Рубаб упала и стала громко рыдать. Разъяренный Лёша выскочил из бассейна и, задрав её длинную шёлковую юбку, схватил её за задницу:
– Как я могу любить существо, у которого даже нет в жопе дырки, чтобы срать? – Лёша с силой раздвинул её ягодицы, чтобы ещё раз убедиться, что на очень белой заднице Рубаб вместо сфинктера было лишь едва заметное жёлтое пятно, в которое он злобно ткнул пальцем.
– Но ведь ты же в Раю, – стала оправдываться Рубаб.
– Я в раю? – Лёша ещё раз ударил Рубаб ведром по голове – Это называется рай? Это не рай, а фантазия полудиких кочевников, для которых обыкновенная пища представлялась верхом блаженства, для которых просто чистая вода являлась высшей ценностью. Они мечтали о девственницах, потому что в своей детской заторможенности не в состоянии были создать полноценных, эмоционально наполненных отношений с взрослой женщиной. Молочные, блять, реки, кисельные, сука, берега…
Лёша стал бить Рубаб ногами в живот:
– Как ты не понимаешь, уёбище, что я мёртв, что меня убили. Я не могу иметь детей, и поэтому ебля – абсолютно бессмысленное и безумное для меня действие. Особенно – с таким существом, как ты.
Лёша ещё раз ударил Рубаб, потом, немного успокоившись, забрался в бассейн и приказал Гусейну принести ещё портвейна.
Он научился вспоминать своё состояние в пьяном виде, а потом каким-то образом погружаться в него.
Рубаб пропала, видимо, улетела, но Лёша понимал, что его оставили в покое ненадолго. Не успеет он приложиться пару раз к своему ведёрку, как к нему прилетит другая гурия, чтобы получить по голове и улететь. И так – целую вечность…
– Гусейн, прыгай сюда, – позвал Лёша. Гусейн тут же прыгнул в бассейн. – Ты всё же, кастрат хуев, хоть когда-то живым был. Ты хоть меня понимаешь?
– Понимаю, мой господин.
Лёша дружески обнял Гусейна.
– Помнишь, песня была такая, – Лёша опрокинул ведро и выпил очень много. Затем откашлялся, посмотрел на голубизну над головой и тихо запел:
Эх, дороги…
Пыль да туман.
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
– Давай, подпевай уже.
Гусейн послушно запел вместе с Лёшей:
Знать не можешь
Доли своей.
Может, крылья сложишь
Посреди степей.
Лёша почувствовал себя в полном блаженстве. Тёплые волны опьянения перекатывались через него, он даже не заметил, что вокруг бассейна собрались все его гурии.
Неожиданно стройно и слаженно они запели припев:
А дорога дальше мчится,
Пылится, клубится,
А вокруг земля дымится,
Чужая земля…
Лёша погрузился в воду, ему хотелось утонуть, чтобы всё прекратилось. Неожиданно он понял: его борьба с гуриями бесполезна, всё равно они заставят его надеть зелёный пояс шахида и делать то, что он уже делал целую вечность.
Лёша выпрыгнул из бассейна и увидел всех гурий. Они выстроились в каре. Их лица были исполнены строгости и благородства, они пели песню, которую он давно забыл. Теперь же ему стало совершенно ясно, что это была его любимая песня:
Группа крови – на рукаве,
Мой порядковый номер – на рукаве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне…
Лёша снова бросился в бассейн и стал тонуть, но песня не затихала, скорее наоборот – звучала все громче и сильней:
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи,
Пожелай мне удачи!
Они пели так прекрасно, что Лёша протрезвел. Он выпрыгнул из бассейна и медленно побрёл по направлению к дворцу. На земле лежала его одежда: его белая чалма, украшенная изумрудом, сюртук, зелёный пояс шахида.
– Рубаб, Рубаб! – вскрикнул он почти жалобно.
Она тотчас прилетела и нежно обняла его ноги:
– Вот я, мой господин.
Лёша опустился на колени и обнял её:
– Прости меня, я был так груб с тобой.
– О нет, мой господин, ты был так любезен со мной.
– Да? – не поверил Лёша.
– Да, мой господин, да упомянет пророк тебя в своих молитвах.
– Я не знаю, что со мной…
– Я утешу тебя, мой господин.
– Ты понимаешь…
– Да, мой господин.
– Я совершенно не хочу есть…
Гурии продолжали петь:
И есть чем платить, но я не хочу победы любой ценой.
Я никому не хочу ставить ногу на грудь.
Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой,
Но высокая в небе звезда зовёт меня в путь.
Лёша взял в руки свой пояс, на котором золотом сияли священные суры Корана:
– Неужели это всё, господи?
Он был уверен, что ответ придёт, как пришёл он там, в мечети… Но ответа не было.
Лёша медлил. Тем временем гурии перестали петь, и в наступившей тишине Лёше показалось, что кто-то… хихикнул. Он повернулся к гуриям:
– Кто это?
– О чём вы, мой господин? – услужливо спросил Гусейн.
– Тут кто-то есть, Гусейн. Кто-то смеётся.
– Тут нет никого, кроме тебя, мой господин и Аллаха, да святится имя его в веках.
Лёша бросился к каре гурий и почти сразу же нашёл насмешницу.
На него смотрела молодая гурия, очень высокая, смуглая, хотя, скорее, просто загорелая, с необычным разрезом глаз. Раньше он её не видел.
– Ты кто такая? – спросил у неё Лёша.
– Я Джэй, то есть Женя, мой господин.