– Ты что, Заяц?
– Где ты был? – слышу тихий голос. – Я все хожу по дому, хожу, все думаю, думаю… Тебя нет, и не знаю, где искать…
Докладываю, что со мной все в порядке, что меня искать не надо. Я дома и сажусь сейчас писать о том, что становлюсь Судьбой, чтобы соединять или разъединять людские души. Она порывается ехать ко мне, но ведь ей завтра рано вставать и я тоже хочу работать, – не разрешаю. Что ж, она знает, что в "этом" моем состоянии лучше не противоречить.
Я действительно взял лист бумаги, карандаш. И уже слова складываются в строчки. Они изливаются бурным потоком, радостно растекаются по бумаге. Да здравствует бумага! Она стала моим самым терпеливым собеседником с давних пор. Но беседовать с ней и легко и тяжело одновременно. Этот белый лист бумаги не умеет говорить – ты можешь, если хочешь, навязать ему свою волю. Но он может оказаться и весьма коварным: ни о чем с тобой не споря, он может злоупотребить твоим доверием. Ты думаешь, что с бумагой нечего церемониться, что с ней можно обращаться, как с рабыней, которая обязана тебя успокаивать, одобрять, вдохновлять, давать полную свободу, ибо ты с нею наедине и можешь быть воодушевленным ею же. Она кажется тебе безответной, и ты чувствуешь себя с ней раскрепощенным. Но бумага если не спорит, то и не врет. Как ты с ней говоришь, так она тебя тебе же и покажет. Ей чуждо вероломство, она не тщеславна, она беспристрастна, чиста. Именно этой ее чистоты и нужно бояться людям, собирающимся пропагандировать свои идеи с ее помощью…
Слова ложатся на бумагу до тех пор, пока из рук не выпадает карандаш и сам Автор не проваливается в небытие…
Несколько дней после этого я был не в состоянии написать хотя бы одну-единственную строчку. Из головы улетучились не только мысли о Кенте, а вообще всякие мысли.
Когда наконец кризис миновал, я прежде всего подумал о Лючии. Она кстати действительно писала одному моему знакомому и, следовательно, являлась в отличие от Кента лицом реально существующим.
Что же касается Кента, не могу сказать, что он всего лишь плод чистого вымысла. Когда я начал думать о моем "негативном" герое, мне вспомнился рассказ одной моей приятельницы из Кишинева о молодом человеке, которого действительно звали Феликсом. Смутные воспоминания о том рассказе и стали основой, на которой я построил свое представление о Кенте. Но если на основании чьих-то рассказов я создал в сущности вымышленный образ и имел право писать о нем все, что мне угодно, то в отношении Лючии я такого права не имел. Ее письма я читал, с их помощью получил о ней представление, и описывать ее в дальнейшем по собственному разумению мне казалось недопустимым…
И тут меня осенило. Раз я не видел в глаза моей героини, то следует поехать и посмотреть на нее, если я решил писать ее с натуры. Что может быть проще? Тем более что это путешествие обещало много новых впечатле" ний, новых эмоций. Оставалось собрать чемодан и известить об отъезде жену. Здесь следует отметить, что мы с ней сохранили после вступления в брак каждый свою квартиру, чтобы я имел возможность уединяться в часы работы.
Итак, я позвонил жене и доложил, что отправляюсь в творческую командировку в Пицунду, чтобы по свежим впечатлениям описать события, которые будут иметь там место после прибытия туда Кента. Упаковал чемодан – и был таков.
Но, пока я летал в Пицунду, Кенту неразумно было сидеть в тайге на пне и ждать продолжения своей судьбы… Ведь за ним погоня, он был в опасности – то ли охрана колонии, то ли эти жуткие чужаки могли его изловить. Поэтому я расскажу пока о том, что приключилось с ним после того, как ему удалось выбраться из того пустынного, словно заколдованного поселка.
Ему повезло – он добрался до города.
Глава 8
Да, ровно через два дня Кент добрался до города.
Когда он вышел на невысокую сопку и с нее увидел вдали город, он испытал заслуженную радость – дошел до порога победы! Стоит ли говорить, какими были для него два последних дня… Впрочем, они были не такие уж плохие. Самое удивительное было в том, что шел он наугад, в направлении, которое при других обстоятельствах не выбрал бы, шел, подгоняемый страхом снова встретиться с теми четырьмя чужаками, и – надо же! – именно в этом направлении и оказался город! Сами того не зная, чужаки оказали ему добрую услугу. Итак – впереди город. Остальное зависело от него самого.
Любая победа радует, а здесь была и победа над Плюшкиным, и над чужаками, и над тайгою, и над самой судьбой. И такая победа вселяла уверенность в правильности избранного пути, в удачу. Хотя он был голоден, оборван, хотя он устал от утомительного пути в тайге, тем не менее он чувствовал, что его переполняет какая-то удивительная сила, словно он шел на святое, благородное дело, а не в поисках собственного благополучия. Кент был убежден, что жизнь эгоистична. Разве каждый не о себе заботится в первую очередь? Едва успевает человек родиться, как хватает соску в рот, начинает сосать и будет совать себе в рот все, что получше, до самой смерти.
А ощущение силы в то утро было просто от осознания того факта, что на этот раз он победил: уйти из колония может лишь человек с головой!
Казалось, наконец, недобрая судьба, преследовавшая его всю жизнь, отступила. Другие остались в лапах невезения, а он вырвался.
Когда Кент, размышляя таким образом, стоял на сопке, он, конечно, не представлял себе, что ждет его хотя бы через самый малый промежуток времени. Нет, не представлял даже, но ощутил, необъяснимо – как. Говорят, иной человек чувствует, когда на него пристально смотрят. Так было и с Кентом. Он стоял и вдруг почувствовал: на него смотрят. Кто? Он мгновенно принял решение.
Чуть ниже вершины сопки расстилался невысокий кустарник, уступавший у подножья сопки место лесу. Кент неторопливо направился к кустарнику, но, дойдя до него, нагнулся и побежал, прячась за кустами, в сторону. Отбежав довольно далеко, он выбрал место, удобное для наблюдения, и, раздвинув кусты, посмотрел на ту сопку, где только что стоял. Что же он увидел?
Он увидел чужаков, его недавних мучителей, которые медленно, осторожно приближались к кустарнику. Кента как ветром сдуло. Он скатился вниз с поразительной быстротой и совершенно бесшумно, а пока катился, сообразил: значит, это они изображали часовых на вышках! Должно быть, были уверены, что он знает дорогу к городу. Решили дать ему возможность уйти от них, чтобы незаметно последовать за ним, и таким образом помогли Кенту и сами вышли к городу.
Сволочи… Чем он им мешал? Что ж, теперь, когда он их снова увидел, им его больше не найти.
Полдня крутился Кент около города, размышляя, как и откуда безопаснее войти в него. Это было не так-то просто, если учесть внешний вид Кента. Либо надо было дождаться поздней ночи, либо раздобыть какую-нибудь более приличную одежду. Ночью здесь улицы освещались и, должно быть, разгуливали постоянные доброжелатели Кента – милиционеры.
После некоторых наблюдений и раздумья он решил войти в город со стороны, противоположной той, где произошла встреча с чужаками: тут лес вплотную подходил к городу. Кент улегся у большой, полной воды ямы в лесу и стал ждать ночи.
От нечего делать он еще раз перечитал адрес Николая Петровича, друга Ландыша, вызубрил название улицы, помер дома, номер квартиры, имена жены и двенадцатилетней дочери Николая Петровича. Там его ждали горячая ванна, сытный ужин, приличная одежда, документы и деньги. Там ему приобретут билет, проводят в аэропорт и помогут, не вызывая особых подозрений, сесть в самолет. Одним словом, там он получит все, что было приготовлено для Ландыша, который когда-то оказал добрую услугу Николаю Петровичу.
Смастерив из тоненькой палочки примитивный станочек, он сунул в него лезвие, размочил небольшой кусочек мыла и побрился: наугад, без зеркала – сойдет ночью-то!.. Озябнув, задумал было соорудить (хотя это и неосторожно) небольшой костерчик, но, услышав какой-то настораживающий шум, приглушенные голоса, залез под растущую у самой ямы елку и замер.
Подходили люди. Раздвинув бесшумно кусты, они вышли к яме, и Кент похолодел: это были те, страшные чужаки. Они сбросили рюкзаки и сели отдохнуть, переговариваясь вполголоса. К сожалению, они были довольно далеко от него и он не мог расслышать, о чем они говорили. Первой его мыслью было бежать, но его заметили бы. Убежище под елью хорошо скрывало его от них, а они тем временем быстро и молча принялись за дело: стали поспешно раздеваться, и женщина тоже.
Раздевшись до нижнего белья, они достали из рюкзаков другую одежду и надели ее. Через четверть часа все неузнаваемо преобразились: Кент видел людей, одетых з обычную одежду, – все в пиджаках, в плащах, кто в кирзовых сапогах, кто в ботинках, у одного на голове фуражка, у другого – берет. Женщина выглядела вполне привлекательной в темном пальтишке, в платке, резиновых сапожках. В руках у нее очутилась хозяйственная сумка и авоська со свертками. Мужчины тоже вынимали из рюкзаков кто портфель, набитый неизвестно чем, кто небольшой спортивный чемоданчик. Затем, собрав свои брезентовые куртки, штаны, резиновые сапоги, а также топорики, запихали их в рюкзаки и бросили в воду. Дождавшись, когда рюкзаки затонули, они исчезли в кустах. Выждав несколько минут, Кент, крадучись, последовал за ними и вскоре увидел их. Они шли к городу.
Кент вернулся к яме и начал собирать сухие ветки, хворост, сооружать костер; дремать было некогда, надо было действовать. Когда костер разгорелся, он скинул с себя лохмотья и нырнул в холодную воду. Нашел под водой один из мешков, вытащил. Ему повезло – это оказался мешок главаря, который был ростом с него. Достав брезентовые штаны и куртку с капюшоном, Кент пристроил их у костра сушиться, так же как и резиновые сапоги, которые тоже подошли ему. В таком снаряжении можно было смело войти в город, не вызывая подозрения. К тому, времени когда совсем стемнело, вещи высохли. Кент натянул на лагерные шмотки брезентовую спецовку, обулся в сапоги и тоже пошел в город. Рюкзак с топором и своими разбитыми ботинками бросил обратно в воду, костер потушил.
"Вот будет номер, – подумал он, – если теперь еще раз с ними встречусь… В их же шкуре!.." Ему стало страшно, он невольно замедлил шаги. Кругом было тихо… И каждый раз потом, даже спустя много лет, когда он вспоминал этих людей, его охватывал страх. Вернее всего потому, что он не мог понять, кто они такие.
Вскоре он вышел на тропинку, которая вывела его на дорогу, а та – в город. Цивилизация приняла Кента в свои объятья примерно метров через пятьсот: он прошел мимо небольшой свалки недалеко от дороги, увидел в ней остов мотоциклетного колеса и на всякий случай прихватил его – колесо удачно сочеталось с брезентовой одеждой Кента. Времени могло быть не более десяти, на улицах еще было оживленное движение. Архитектура города – смесь деревянных одно-, двухэтажных и пяти-, шестиэтажных кирпичных или блочных домов. Город как город, со всем тем, чему положено быть в городе.
Довольно скоро он добрался, кажется, до центра. Кое-какие продовольственные магазины были еще открыты, и около них толпился народ. Встречались женщины с авоськами, мужчины с бутылками, – жизнь, которую он уже несколько лет не видел, окружила его со всех сторон, но еще не схватила своей цепкой хваткой. Он был хотя уже и в ней, но пока еще не с ней, он был такой же чужой в этой жизни, как те четверо чужаков, которые, наверное, тоже в это время где-то что-то промышляли.
А вот и они, его "друзья", – два милиционера. Придирчиво присматривались к нему, кажется, даже оглянулись, когда он прошел. Но тут как раз к ним кто-то подошел – что-то спрашивал и отвлек их внимание. Непонятно, как можно о чем-то расспрашивать милиционера!.. Ему тоже надо было спросить у кого-нибудь, как пройти на нужную улицу, и он выбрал с этой целью самый безобидный для себя объект – старушку. Но она не знала, где та улица. Вот беда-то! Еще одного-двух граждан спросил, тоже не знали…
Но если в городе нужная улица все же есть, ее можно найти. Нашел и он – улицу и желтый трехэтажный, оштукатуренный снаружи дом. Николай Петрович жил на третьем этаже в квартире номер девять. Перед дверью лежал пестрый домотканый ковер.
Открыли не сразу. Звонок, еще звонок… Наконец слышны шаги. Открыли.
Перед Кентом мужчина лет пятидесяти в пижаме.
– Николай Петрович?
– Да.
Мужчина вопросительно смотрит.
– А вы кем будете? – спрашивает.
– Вы не получили сообщение от Ландыша?
Лицо мужчины проясняется:
– Заходи, парень!..
Глава 9
Самолет приближался к Сочи. За иллюминаторами было темно – половина одиннадцатого. Кента нельзя было узнать: одежда, конечно, не делает человека, но может изменить его наружность до неузнаваемости. Темный костюм был ему немного великоват, но зато рубашка в бело-черную клетку отлично подходила к костюму. А как трудно было Кенту оторвать глаза от коричневых щегольских полуботинок!.. На голове – бежевый берет. Он удобен тем, что нет необходимости его везде снимать. Рядом висел темно-синий плащ, а над головой в сетке подпрыгивал, словно от нетерпения, небольшой чемоданчик.
Сбылась таежная мечта – он в облаках! В самолете он оказался впервые в жизни, и настроение его было выше девяти тысяч метров. "Вот бы меня сейчас Плюшкин увидел!.." – думал он мстительно. В голову приходили странные, на его взгляд, мысли – о взаимосвязи событий, имевших отношение к его жизни: вот Ландыш, если бы он не пострадал от каких-то превратностей судьбы, если бы не услужил Николаю Петровичу неизвестно чем, он, Кент, вряд ли теперь находился бы в этом самолете, да еще столь отлично экипированный…
Откинувшись удобно на спинку сиденья, закрыв глаза, он предавался воспоминаниям о побеге. Ну нет!.. Больше он не опростоволосится. Подумать только, за что схватил последний срок – за дамское пальто!.. Кент, вспомнив то пальто, тихо засмеялся, и сосед подозрительно на него покосился.
Нет, такой глупости за всю свою разнообразную практику Кент не совершал… Нужно было ему это пальто, как Эйфелева башня! Он просто одурел тогда. Всякий бы одурел, если бы выпил три бутылки портвейна да еще наглотался каких-то таблеток. Уходя из кафе, вместо своего новенького плаща (гардероб обслуживался посетителями) он надел дамское манто и шел по улице, пока его не схватили. В результате – пять лет! Смешно и грустно! Ну нет! Теперь, раз уж начало везти, повезет до конца.
Кент спросил у соседа, как можно добраться до Пицунды, и узнал, что автобуса в такой поздний час не будет.
– Надо ждать до утра или поищите такси, – рекомендовал сосед.
Самолет пошел на снижение, затем вздрогнул, затрясся на земле. Все завершается, кажется, должным образом: подается трап, и вот их ведут в сторону аэровокзала, впереди идет такая же колонна от другого самолета. Смешно смотрится, так и хочется крикнуть: "Эй? Откуда этап?"
Наконец Кент оказывается на привокзальной площади, где тщетно пытается отыскать такси в Пицунду. Шоферы немногочисленных машин как ошалелые выкрикивают незнакомо звучащие названия, но в Пицунду никто не едет. Наконец один, черный, спросил:
– Сколько дашь? Пятерку давай, и поехали!
Оказывается, он "частник", живет в Пицунде, так что ему все равно туда ехать. Едут. Лихо едет этот черный. Гонщик! Позже Кент понял, насколько ему повезло, что ехали ночью и ничего не было видно, а то натерпелся бы страху, не дай бог!
Черный оказался молчаливым, на вопросы отвечал неохотно. Кент поинтересовался сначала погодой.
– Хорошая погода, – ответил черный.
– Как насчет фруктов? – спросил Кент.
– Навалом. Кушай, пожалуйста, – ответил черный.
И опять молчит. Ну, о чем с ним поговоришь?
Вспомнил.
– А девочки?… – рискнул Кент и хихикнул, как дурачок. – Хорошенькие есть?
– Кому есть, кому – нет! – буркнул черный и так резко рванул налево, что Кент чуть не вылетел в правую дверь (если бы он видел, что было за дверью!).
Напоследок Кент спросил:
– Вы не могли бы подвезти меня к гостинице?
– Гостиница нету, – равнодушно ответил черный.
В Пицунде – непривычно теплая, черная ночь, полная душистых запахов хвои, моря и чего-то незнакомого, приятного. Кент снял плащ, совершенно неуместный здесь, свернул и сунул в выданный Николаем Петровичем чемоданчик.
Куда идти? В каком направлении? Вокруг сновали люди в легких платьях, в сандалиях, босоножках – чудеса, да и только! Там, откуда он прилетел, почти зима. Здесь… женщины ходят без чулок. Разве еще недавно он не дрожал от пронизывающего холода в тайге?… Вопрос ночлега здесь не проблема – можно устроиться под любым кустом, лишь бы не было дождя. Но откуда ему взяться в таком невероятно чистом небе, в котором звезды словно россыпь золотых самородков?
Кент обратился к одному прохожему с просьбой указать, где расположен совхоз, на территории которого находились описанные Лючией "теремки". Тот сказал, что совхозы везде вокруг Пицунды, а до домиков, которые он называет "теремками", – километра два ходу. Кенту объяснили, как к ним пройти, и он отправился искать их и, наконец, нашел. "Теремки" стояли в зелени, словно в лесу. Их территория была обнесена невысоким миролюбивым забором. Нашел калитку, вошел и растерялся: маленькие домики заполняли большое пространство, они расположились рядами по обеим сторонам бесчисленных дорожек. В котором же из них – она? На ее письмах не был указан обратный адрес с номером дома – просто название совхоза, турбазы и ее фамилия. Значит, предстояло ждать утра, чтобы узнать в конторе или у людей, здесь живущих.
Кент приуныл, но делать было нечего. Вышел из городка "теремков", побродил вокруг и направился по мощеной дорожке в ту сторону, откуда доносился необычный для него гул морского прибоя. И вот оно – море!
Он стоял на гравии, заменявшем здесь, видимо, песок, и смотрел на черные волны, атакующие берег исступленно, неустанно, – благодать! Пахнет морем и соснами. Его воображение снова рисует пленительную картину, он видит, как выходит из этих шипящих черных волн бронзовая богиня…
О господи! Ради этого, в предвидении такого мгновения стоит мерзнуть и голодать в какой угодно тайге, в любых дебрях!..
Еще какое-то время он слушал шум прибоя, потом вернулся к "теремкам". Устав бродить, устроился в укромном месте на скамейке под каким-то деревом, но уснуть не удалось. Встал, снова отправился бродить. На одном из перекрестков вдруг очутился в небольшой толпе людей, мужчин и женщин, невесть откуда взявшихся, обнимающихся, целующихся. Какая-то дородная женщина схватила его за лацкан пиджака и крикнула по-пьяному задорно:
– Чего бродишь-то, молодой-красивый? Давай с нами чачу пить!
– Давай, давай! – кричали и остальные.