- Ты опять противоречишь себе. Ты говоришь: "Ясуко моя жена; я должен приложить усилия, чтобы развод с ней прошел безболезненно". Это как разуметь? Тебя пугает будущее. Ты хочешь избежать его. Тебя страшит перспектива видеть Ясуко, страдающую рядом с тобой всю жизнь.
- А что делать с моим страданием? Я тоже мучаюсь, вот сейчас. Я ни капельки не счастлив.
- Выкинь из головы все, что причиняет тебе боль, внушает чувство вины и приводит к раскаянию. Ютян, открой глаза! Ты совершенно невинный мальчик! Твои поступки не продиктованы страстью. Вина - это приправа к страсти. Ты же отведал только приправы и тотчас скорчил физиономию. Почему ты хочешь развестись?
- Я хочу стать свободным. Сказать по правде, учитель, я сам не понимаю, почему делаю все по вашей указке. Чувствую себя опустошенным, когда теряю свою волю. - Его невинные тривиальные слова, выплеснутые из сердца, постепенно переросли в вопль отчаяния. Юноша выпалил: - Я хочу быть самим собой! Я хочу жить подлинной жизнью!
Сюнсукэ слушал внимательно. Он думал о том, что впервые услышал стон своего художественного детища. Юити продолжил скорбно:
- Я устал от своей скрытности.
Впервые артефакт Сюнсукэ заговорил своими словами. Сюнсукэ пригрезилось, будто в этом ожесточенном и красивом юношеском голосе, в его ворчании отозвалась тяжкая-тяжкая колокольная мелодика. И в то же время это мальчишеское недовольство вызвало у него ухмылку. Однако это уже не были речи его творения.
- То, что меня называют красавчиком, меня нисколько не радует. Я был бы счастливей, если бы все говорили просто: "Какой обаятельный и занятный этот парень Ютян!"
- Судя по всему, - тон Сюнсукэ понизился, - твоим собратьям не суждено достичь подлинного существования. Взамен этого твои собратья, будучи в рамках искусства, могли бы оказаться самыми отважными противниками реальности. Видимо, твои собратья от рождения призваны носить это тавро. По крайней мере, мне так думается. Деяние - это такое представление, которое сидит верхом на реальности и погоняет ею, нанося последний удар; и шибает так, что у нее перехватывает дыхание. Благодаря этим эскападам представление всегда становится наследником реальности. Еще та штучка эта реальность! На нее влияешь, а она влияет на тебя; ты понукаешь ею, а она тобой понукает! Вот, например, кто непосредственно продвигает и правит реальностью, так это народные массы. Что касается представления, то его не спихнуть с места. Ничто на земле не может заставить его пошевелиться. Это по силам художникам, ответственность лежит на них. Только представление может привнести реальность в саму действительность; реализма не существует в природе, он есть только в представлении. Реальность, если сравнивать ее с представлением, это полная абстракция. В сфере реальности человечество, мужчины, женщины, любовники, семьи и прочее находятся в сожительстве. В сфере воображения, напротив, есть человечность, мужественность, женственность; есть любовь, которая утоляет любовников; есть жилище, которое становится домом, и тому подобное. Представление схватывает атом реальности, но при этом не валится с ног. Представление, как стрекоза, отражаясь на поверхности воды, скользит над ней и незаметно для наших глаз откладывает яйца. В воде вырастают личинки, и настает день, когда они взлетают в небо. Они знают все подводные секреты, но смотрят на мир воды свысока, с презрением. Вот в чем заключено призвание твоего братства! Однажды ты пожаловался, что тебя раздражает принцип правоты большинства. Сейчас, однако, я уже не верю твоему раздражению. В чем заключается оригинальность любви между мужчиной и женщиной? В современном обществе браки, основанные на инстинктах любви, стали редким явлением. Обычаи и образцы проникают даже в первичные импульсы. И какие образцы, на твой взгляд? Поверхностно-художественные образчики! По глупости своей многие молодые мужчины и женщины пребывают в убеждении, что подлинная любовь случается только в каких-нибудь художествах, а их собственная любовь есть не более чем бездарная подделка. На днях я посмотрел романтический балет с одним танцором, опять же вашим, так сказать, собратом. В роли любовника он был бесподобен, великолепно изображал тонкие переживания влюбленного мужчины. Однако любил он не красавицу балерину, а мальчика-подмастерья, который исполнял в этом спектакле незначительную партию и появлялся на сцене ненадолго. Что опьяняло в этом любопытном зрелище, так это совершенная искусственность его игры. И все потому, что он не испытывал желания к своей партнерше по сцене. Любовь, как он изображал ее на подмостках, была для молодых женщин и мужчин этой неискушенной публики тем, что называют в этом мире образцом любви.
Эта замысловатая затянутая речь Сюнсукэ разочаровала Юити. Она не облегчила его душевных тягот. То, что было важным, когда он вышел из дому, на обратном пути стало малозначительным.
Во всяком случае, Ясуко хотела ребенка. Его матери тоже не терпелось обрести внука или внучку. В таком же ожидании с самого начала пребывали родители Ясуко. Этого же хотел и Сюнсукэ! И хотя Юити сознавал, что для счастья Ясуко был необходим аборт, убедить ее в этом представлялось крайне затруднительным. И насколько бы отвратительной ни была ее тошнота, силы ее возрастали и она упорствовала в своем праве иметь ребенка.
Наблюдая за друзьями и недругами, бегущими вприпрыжку и пританцовывая за своим несчастьем, Юити испытывал головокружение. Он впадал в уныние, сравнивая себя с предсказателем будущих несчастий. В тот вечер он пошел в "Рудон", сидел один и напивался. В думах о своем слишком раздутом одиночестве он все больше ожесточался, затем покинул бар с малопривлекательным мальчиком, чтобы провести с ним ночь. Шумный, войдя в пьяный раж, он плеснул виски за шиворот своему дружку, который еще не успел накинуть куртку. Паренек пытался отделаться шуткой, рассмеявшись одобрительно, но натужно. Он глядел на своего обидчика с раболепием. Выражение его лица погрузило Юити в уныние. На носке у мальчика высветилась здоровущая прореха, отчего настроение Юити стало еще более поганым.
Мертвецки пьяный, он уснул, не коснувшись мальчика. В середине ночи проснулся от собственного крика. Ему приснилось, будто он прикончил Сюнсукэ. В темноте Юити с ужасом разглядывал свои влажные от пота руки.
Глава двенадцатая
Gay party
Со своими терзаниями и колебаниями Юити кое-как дожил до Рождества. Время, когда аборт еще был возможен, миновало. В один из дней, по-прежнему унылых и мучительных, он поцеловал госпожу Кабураги. От его поцелуя она почувствовала себя моложе лет на десять.
- Где ты собираешься провести Рождество? - спросила она.
- Рождественский вечер думаю провести с женой, хотя бы немного побыть примерным мужем.
- А мой муж ни одного Рождества не провел со мной! Я полагаю, что в этом году тоже придется праздновать порознь.
Юити поцеловал ее напоследок еще раз и поразился ее церемонности. Заурядные женщины в подобных обстоятельствах тотчас кинулись бы на шею разыгрывать роль влюбленной, но госпожа Кабураги, напротив, взяла свои чувства в узду и ускользнула от своего повседневного смятения. Юити был весьма напуган мыслью о том, что он любим такой благоразумной женщиной, которую не знал с этой стороны ни один мужчина.
У Юити были другие планы на Рождество. Его пригласили на Gay party в один дом, расположенный на горах Ооисо. "Гей" на американском сленге означает "гомосексуалист".
Это был особняк. Налог на имущество с него не взимался, дом был выставлен на продажу и не требовал расходов на содержание. Джеки, имевший стародавние протекции, ухитрился взять этот особняк в аренду. Им владела семья главы бумажной компании, которая после смерти своего кормильца сняла маленький домик в Токио и скромно проживала в нем. Когда они время от времени наведывались в этот сдаваемый внаем особняк, который был раза в три просторней их жилища, с садом в десять раз больше, чем их нынешний, они поражались постоянной шумихе тамошних гостей. Ночью, когда отправляешься на поезде со станции "Ооисо" или проезжаешь мимо, в глаза бросается свет в гостиной. Приезжающие к ним отсюда в Токио знакомые говорили, что горящий в их старом доме яркий свет вызывает у них ностальгические чувства по прошлым временам. "Уму непостижимо, как удается им так роскошно жить? - делилась своими подозрениями вдова. - Как-то раз я заглянула к ним в дом и застала их за такими богатыми приготовлениями к банкету!" Никто, впрочем, толком не знал, что происходило в том особняке с прилегающей обширной лужайкой и панорамой на побережье Ооисо.
Дни юности Джеки провел блистательно - настолько блистательно, что если бы кто и мог из нынешней молодежи сравниться с ним в славе, так это только Юити, став вторым после него. Настали другие времена. Джеки (несмотря на англосаксонское имя, он был японцем, вполне респектабельным) со своей красотой в качестве капитала совершил турне по Европе с таким размахом, какого не позволяли себе в то время даже высокопоставленные чиновники из "Мицуи" и "Мицубиси". Однако спустя несколько лет он расстался со своим английским покровителем. Джеки вернулся в Японию и недолго проживал в районе Кансай. Его патроном стал индийский миллионер. В то же время этого молодого человека, презиравшего женщин всеми фибрами души, обхаживали три дамы из общества "Асия". Этот легковесный ветреный красавчик по очереди исполнял обязанности перед своими покровительницами - точно так же, как Юити отдавал свой мужнин долг Ясуко. Его индийца поразил какой-то недуг в груди. Джеки обращался с этим тяжеловесным сентиментальным мужчиной бессердечно. Пока на первом этаже молодой любовник устраивал шумные гульбища с ватагой своих дружков, индиец лежал на ротанговой кушетке в солнечной комнате на втором этаже, натянув шерстяное одеяло до подбородка, читал Библию и проливал слезы.
В годы войны Джеки служил личным секретарем советника посольства Франции. Из-за этого его принимали за шпиона. Люди превратно толковали его частную жизнь.
Тотчас после войны Джеки прибрал к рукам особняк в Ооисо. Поселил в этом доме иностранца, с которым сблизился, и тот проявил недюжинный талант менеджера. Он все еще блистал красотой. Был, как женщина, без усов, без бороды, без возраста. Более того, сообщество геев с их единственной религией - культом фаллоса - уважало его и не скупилось на восхищение его неиссякаемой жизненной энергией.
В тот вечер Юити сидел в "Рудоне". Усталость навалилась на него всей тяжестью. Бледность щек, бледнее, чем обычно, придавала его возвышенному профилю немного настороженности.
- У Ютяна глаза сегодня с красивой поволокой, - обмолвился Эйтян и тут же подумал: "Как глаза моего первого друга, утомленного продолжительным любованием моря".
С самого начала Юити скрывал свою женитьбу. Эта скрытность стала причиной весьма завистливых сплетен. Он смотрел в окно на уличную сутолоку уходящего года, раздумывая о перипетиях последних дней. К нему снова вернулись страхи перед ночами, какие он переживал в канун и после своей женитьбы. Во время беременности Ясуко стала требовать непрерывной, неотвязчивой любви; требовать щепетильной, как у сиделки, заботливости. И снова Юити стали преследовать прежние мысли. "Я словно та неоплачиваемая проститутка. Я дешевка. Я самоотверженная игрушечка, - бичевал себя Юити. - Если Ясуко хочет задешево купить мужскую душу, то ей следовало бы научиться скрывать свои беды. Разве я не предаю самого себя, будто корыстная служанка?"
Воистину, тело Юити, когда он спал со своей женой, было гораздо дешевле его же тела, возлежащего рядом с возлюбленным мальчиком; эта перверсия ценностей превращала их супружеские отношения, которые выглядели в глазах людей весьма гармоничными и красивыми, в бесплатную проституцию, делала из него хладнокровную шлюху. И пока этот вялый скрытный микроб всечасно разъедал Юити, кто мог бы поручиться за то, что его не пожирал снаружи другой вирус их кукольного семейного очажка, где они играли в мужа и жену?
Например, он до сих пор был предан своим идеалам в гей-сообществе. Он никогда не брал на себя сексуальных обязательств перед кем-либо, за исключением разве что мальчиков моложе себя, которые привлекали его. Конечно, эта верность была своего рода реакцией на его измены супружеской постели. На первых порах, когда Юити только входил в это общество, он еще сохранял веру в себя. Однако слабость его и загадочная власть Сюнсукэ выталкивали из него эту веру. Сюнсукэ говорил, мол, такова уж судьба красоты, а также искусства.
Восемь-девять иностранцев из десяти соблазнились взглядом Юити. Он отверг всех, поскольку недолюбливал иностранцев. Один такой иноземец в приступе гнева разбил стекло в окне этого заведения; другой в депрессивном пароксизме без видимой причины поранил в схватке запястья одного паренька, с которым сожительствовал. Эти парни прирабатывали, по обыкновению, на иностранцах и весьма уважали Юити за его позицию. Не чуждые мазохизма в любви, они дорожили своим образом жизни, однако при случае без ущерба для себя могли накинуться с кулаками и пинками на свою кормушку. Это потому, что ни один день не проходит без того, чтобы мы не предавались мечтам о безопасном бунте против средств нашего существования.
Тем не менее добродушный от природы Юити прилагал немало стараний, чтобы не причинить обиды своим поклонникам, когда отказывал им. Глядя на этих жалких существ, которые желали его, в то время как он не желал их вовсе, Юити не в силах был удержаться от того, чтобы не смотреть на них глазами, какими смотрел порой на свою бедную жену. Его импульсы сострадания и сочувствия были перемешаны с пренебрежением и преданностью этим мужчинам; и сквозь это пренебрежение свободно и фривольно прорастала его кокетливость. Это была совершенно расслабленная старческая кокетливость, похожая на заботливость матери, которая посетила приют для осиротевших детей.
Прорезав уличную толчею, у "Рудона" остановился лимузин. Следовавший за ним еще один лимузин тоже притормозил. Оазис Кимитян совершил величавый пируэт и поприветствовал троих иностранцев влюбленным взглядом. Компания из десяти мужчин, включая иностранцев и Юити, отправлялась к Джеки на вечеринку. Глаза всех троих иноземцев, поглядывавших на Юити, заблестели от предвкушения и нетерпения. Кому сегодня ночью повезет разделить с ним постель у Джеки?
Мужчины загрузились в лимузин. Руди протянул в окно подарок для Джеки. Это была бутылка шампанского, завернутая в листья османтуса.
До побережья Ооисо было меньше двух часов езды. Автомобили мчались почти впритык друг к дружке по национальной автостраде Кэйхин № 2 и старинной дороге Токайдо до Офуна. В пути ребята предавались веселью. Один предприимчивый мальчик держал на коленях пустую сумку с надписью "Boston", намереваясь утащить в ней свою добычу, коль перепадет. Юити не стал садиться рядом с иностранцем. Юный рыжеволосый иностранец на переднем сиденье с жадностью пялился в зеркало заднего вида, в котором отражалось лицо Юити.
Небо стало низким - зимнее ночное небо цвета синего фарфора. Оно заискрилось звездами, словно бесчисленными снежинками, застывшими до их падения. В машине было тепло - работала печка. Из уст своего разговорчивого соседа, с которым однажды Юити вступил в интимные отношения, он услышал историю о рыжеволосом парне возле шофера. На апогее сексуального наслаждения он закричал: "Tengoku! Tengoku!" Эти слова, где-то подхваченные им за время пребывания в Японии, заставили прыснуть со смеху его партнера. Этот правдоподобный анекдот сильно рассмешил Юити. Он рассмеялся как раз в тот момент, когда в зеркале заднего вида встретились их взгляды. Голубоглазый иностранец подмигнул ему, затем приблизил свои тонкие губы к зеркалу и поцеловал его. Юити изумился. На затуманенном зеркале остался легкий отпечаток красной губной помады.
Было девять часов, когда они прибыли на место. У дома уже стояло три лимузина. Тени людей суетливо двигались в окне, из которого просачивалась музыка. Ветер был холодным, и мальчики, выйдя наружу, втянули в плечи свои головы с посиневшими затылками, подбритыми накануне в цирюльне.
Джеки вышел в коридор навстречу новоприбывшим гостям. Он погрузил свое лицо в букет зимних роз, поданных ему Юити, затем грациозно протянул заморским гостям правую руку, на пальце которой красовался перстень с кошачьим глазом. Он был слегка пьян. Каждому, включая мальчика, который торговал днем в их семейной лавке соленьями, пропел "мери-крисмас-то-ю-ю". На мгновение все мальчики почувствовали себя как за границей, но фактически за рубежом побывали уже многие из геев в сопровождении своих любовников. Трогательные газетные истории под заголовком: "Национальный дух за пределами Родины: мальчики-прислуги и студенты за рубежом" - были большей частью о подобных мальчиках.
В примыкавшей к прихожей гостиной размером около двадцати татами стояла в центре рождественская елка, украшенная миниатюрными электрическими свечами, - и это было все освещение. Из репродуктора, спрятанного где-то в лапах елки, звучала мелодия с долгоиграющей пластинки. В зале уже танцевали около двадцати приглашенных.
В этот вечер, кстати, родился на свет из непорочного материнского лона невинный младенец. Подобно святому Иосифу, танцующие здесь мужчины праздновали Рождество Христово. Короче, они праздновали свое освобождение от ответственности за будущее распятие рожденного в этот день младенца.
Вот так шуточка - танцующие друг с другом мужчины! Во время танцев сияющие на их лицах мятежные улыбки как будто говорили: "Мы здесь ни при чем, нас принудили! Мы просто разыгрываем друг друга!" Танцуя, они смеялись. Это был смех, убивавший дух. На открытых танцплощадках мужчины и женщины сближаются в танцах, чтобы высвободиться от своих импульсов; однако эти же импульсы, казалось, принуждали сплетающихся руками мужчин к тяжелым оковам зависимости. В чем причина того, что мужчины вопреки своей воле должны выказывать свою любовь друг перед другом? Что, разве их любовь, переполошенная этими импульсами, не может осуществиться, если она не имеет горького привкуса рока?
Музыка сменилась ритмичной румбой. Танцы стали разнузданными, непристойными. Одна парочка якобы под предлогом "всему виной музыка" прилипла губами друг к другу и закружилась в таком темпе, что стала валиться с ног.
Эйтян - он пришел пораньше - подмигнул Юити из-под локтя маленького толстого иностранца. Мальчик то ли улыбался, то ли хмурился. Танцуя, этот толстячок непрерывно покусывал мочки его ушей. Своими усами, почерненными карандашом для бровей, он вымазал все лицо паренька.
Здесь Юити впервые понял, какая предначертана ему судьба. Вся правда его жизни предстала перед ним наглядно, в конкретной форме. Эйтян выглядел по-прежнему великолепно - и губами, и зубами. Его испачканное лицо сохраняло невыразимую привлекательность. В красоте его, однако, уже не было заметно ни единого штриха абстрактности. Тонкие бедра его извивались под волосатыми руками. Без малейшего волнения Юити отвел от него глаза.