После прощания с Юити этого джентльмена средних лет охватывала беспомощная одинокая страсть. Он ходил по тесной комнате взад-вперед в одном халате, валился на ковер и катался по полу. Тихим голоском тысячи раз как полоумный призывал Юити. Он допивал вино, оставшееся после Юити; докуривал за ним бычки от сигарет. Он умолял оставить на тарелке надкушенное его ровными зубами пирожное, чтобы просто смотреть на эти объедки.
Матери Юити хотелось верить, что Нобутака Кабураги поможет ее мальчику войти в общество, уберечь его от распущенности. В конце концов, он был еще студентом. Не стоило забывать о предстоящей карьере по окончании университета.
- Есть одно обстоятельство - твоя работа в универсаме тестя Сегавы, - пристально глядя на Юити, сказала она таким тоном, чтобы Кабураги внял ее словам. - Твой тесть помогает тебе получить образование. Прежде чем принять это предложение, мы должны посоветоваться с ним.
Он взглянул в глаза матери, ослабевшие с возрастом. Эта старая женщина все еще сохраняла уверенность в будущем! Все знают, что она, неровен час, вдруг умрет завтра… Если кому и быть неуверенным в завтрашнем дне, так это только молодежи, думал Юити. В общем, старые люди верят в будущее по инерции, а молодые не успели приобрести этой привычки. Вот и вся разница!
Юити вздернул свои красивые брови. Он запротестовал напористо и по-мальчишески:
- Ну ладно. Я ведь не приемыш его какой-то.
При этих словах Ясуко посмотрела на Юити. Она подумала, что его холодность по отношению к ней была вызвана уязвленным самолюбием. Настал ее черед вступить в разговор:
- Я могу замолвить словечко перед отцом. И поступай, как тебе захочется.
И тогда Юити пояснил, что он и Нобутака уже обсуждали вопрос о том, как сделать так, чтобы эта работа не мешала учебе. Его мать вновь стала умолять Нобутаку образумить ее сынка. Ее мольба была настолько серьезна, что для постороннего слушателя она звучала бы весьма странно. Нобутака, кажется, был готов поработать над воспитанием ее драгоценного и беспутного сыночка.
Разговор близился к завершению. Нобутака Кабураги пригласил всех на обед. Мать сначала отказалась, но, растроганная его предложением отвезти их туда и обратно на машине, стала собираться в дорогу. С наступлением сумерек снова запорошило, поэтому она втиснула тайком карманную грелку под фланелевый набрюшник для защиты своих почек.
Впятером они отправились на арендованной машине Нобутаки в ресторан на Гиндзе, где-то в западном квартале. После обеда Нобутака предложил всем прокатиться в данс-холл. Мать Юити тоже не отказалась пойти вместе со всеми только ради того, чтобы увидеть страшное. Она захотела посмотреть стриптиз, но в этот вечер шоу осталось без гвоздя программы.
Она скромно нахваливала и стан, и откровенный костюм танцора. "Как миленько! А как хорошо сидит на нем этот костюмчик! Эта голубенькая диагональная линия совершенно очаровательна".
Юити почувствовал во всех членах своего тела свободу, которую не смог бы объяснить вразумительно. Он неожиданно осознал, что забыл о существовании Сюнсукэ. Он решил, что не расскажет Сюнсукэ ни о работе личного секретаря, ни об отношениях с господином Нобутакой. Это мелкое решение позабавило его. И толкнуло пригласить госпожу Кабураги на танец. Когда она согласилась, он спросил:
- Отчего вы так счастливы? - Затем пристально посмотрел в глаза женщины и произнес: - Неужели вы не понимаете?
В этот миг у госпожи Кабураги едва не перехватило дыхание от счастья.
Глава пятнадцатая
ВОСКРЕСНАЯ ХАНДРА
Однажды в воскресенье, еще задолго до наступления весны, Юити и Нобутака Кабураги, проведя ночь вместе, расстались в одиннадцать утра у турникета на станции "Канда". За ночь до этого между ними произошла небольшая размолвка. Нобутака зарезервировал комнату в отеле, не посоветовавшись с Юити, и разгневанный Юити вынудил его отменить заказ. Нобутака изо всех сил старался загладить перед ним свою вину; в конце концов они пошли в квартал Канда, где сняли на ночь комнату в одной гостинице для любовников. Они остерегались встречаться в известных местах.
Это была жалкая ночь. Обычные комнаты были уже заняты, поэтому им предоставили невзрачный зал размером десять татами, который изредка использовался для банкетов. В нем не было обогревателя и стоял холод, как в святилище. Это была запущенная, выстуженная комната в японском стиле внутри железобетонного строения. Они присели возле хибати с тлеющими, как светлячки, угольками и лесом окурков, накинув на плечи пальто. Они рассеянно смотрели, как поднимали пыль толстые ноги беспардонной прислуги, пришедшей расстелить для них постель.
- Не смейтесь надо мной! И не пяльтесь на меня! - сказала служанка с красноватыми редеющими волосами.
Гостиница называлась "Турист". Если клиенту вздумается открыть окно, то его взгляд упрется в уборную и гримерку на задворках данс-холла. Из-за неоновых огней окна отсвечивали красным и голубым. Ночной ветер прокрадывался в щели окон, студил воздух, развевая рваные края обоев. Пьяные голоса двух женщин и одного мужчины в соседнем номере звучали так, будто они доносились из водосточной трубы; галдеж продолжался до трех часов утра. Ранний рассвет заглядывал в окна без амадо. Здесь не водилось даже мусорной корзины. Бумагу приходилось засовывать за перекладину под потолком. Это взбрело бы в голову всякому, кто проживал здесь, поскольку за балкой лежали завалы мусора.
Утром опустился туман, намечался снег. В десять часов в данс-холле забренчала, затренькала гитара. Выйдя из отеля, Юити прибавил шагу, подгоняемый холодом. Поспешавший за ним Нобутака тяжело дышал.
- Босс. - Когда юноша так обращался к Нобутаке, то в этом было больше презрения, чем дружелюбия. - Сегодня я пойду домой. А то нехорошо, если я не вернусь.
- Разве ты не обещал мне, что сегодня мы проведем целый день вдвоем?
Глядя на него красивыми, будто хмельными, глазами, Юити сказал холодно:
- Если ты не прекратишь навязывать мне свои эгоистичные желания, то наши отношения не продлятся долго.
Проведя всю ночь рядом с возлюбленным, Поп не мог наглядеться на Юити, на его спящую фигуру. Он едва ли поспал хоть немного и выглядел в то утро весьма неважно. Лицо его стало иссиня-черным, одутловатым. Он неохотно кивнул.
Когда такси с Нобутакой отъехало, Юити остался стоять один посреди пыльной толпы. Чтобы поехать домой, ему нужно было пройти через турникет. Однако он порвал купленный билет, повернул обратно и пошел размашистым шагом вдоль ряда закусочных и ресторанчиков позади станции. Все питейные заведения стояли затихшими, на дверях висели таблички: "Сегодня выходной день".
Юити постучал в дверь одного неприметного кабачка. Изнутри послышался голос.
- Это я, - откликнулся Юити.
- А, это ты, Ютян! - раздался голос, и раздвижные двери с замутненными стеклами открылись.
В тесном помещении вокруг газовой печи сгорбились пять-шесть мужчин. Они обернулись все разом и поприветствовали Юити. В их глазах, однако, не было пылкого удивления. Все они уже были давними знакомыми Юити.
Владелец заведения был худой, как проволока, мужчина примерно сорока лет. Вокруг шеи у него был повязан клетчатый шарф. Из-под пальто выглядывали пижамные штаны. Трое молодых разговаривавших мужчин в модных лыжных свитерах подрабатывали в его заведении. Пожилой мужчина в пальто японского покроя был посетителем.
- Брр, зябко! Какой холодный день! Хотя светит солнце.
Все посмотрели на замутненное стекло раздвижных дверей, сквозь которое проникал наискось тусклый свет.
- Ютян, поедешь кататься на лыжах?
- Нет, не поеду!
Когда Юити переступил порог кабачка, он подумал, что все эти люди собрались здесь потому, что им просто некуда было податься в этот воскресный день. В воскресенье гомосексуалистам скучно. В этот день у них не было своей территории. Дневной мир, они чувствовали, господствовал над ними. Куда бы они ни пошли - в театр, в кофейню, в зоопарк, в парк аттракционов, в город или даже в пригород, - принцип "право большинства" помыкал ими высокомерно и повсеместно. Пожилые супруги, супруги среднего возраста, юные супружеские пары, влюбленные парочки, семейства, дети, детишки, деточки и в довершение всего проклятые младенческие колясочки вливались в ряды радостной процессии. И для Юити было проще простого прикинуться одним из них, только выведи он прогуляться в город Ясуко. Однако над его головой, где-то в голубом просвете небес, был Божий глаз, который, несомненно, видел насквозь все его притворство.
Юити думал: "Есть один способ остаться самим собой в этот солнечный воскресный денек - это запереться в камере с замутненными стеклами, подобной этой забегаловке".
Все собравшиеся здесь уже порядком поднадоели друг другу. Им ничего не оставалось делать, как пережевывать на протяжении десятилетия одни и те же темы, при этом они старательно избегали говорить о своих закосневших взглядах. Сплетни о голливудских актерах, слухи о сановных персонах, о чьих-то любовных романах и даже непристойные анекдоты из повседневной жизни были темами их посиделок.
Юити не горел желанием сидеть в кругу этой братии, но идти куда-то еще ему тоже не хотелось. В жизни мы нередко сворачиваем в ту сторону, где надеемся найти что-то немного лучшее. Если же удовлетворение наступает в одночасье - "Вот оно что-то лучшее!" - то радость, пусть с примесью позора, воскрешает в нас необузданные, невероятные, сокровенные желания. По этой причине, можно сказать, Юити увильнул от Нобутаки, чтобы нарочно прийти сюда.
Если бы он пошел домой, то на него устремились бы ягнячьи глаза Ясуко, будто говорящие: "Я тебя люблю! Я тебя люблю!" К концу января у нее прошли приступы утренней тошноты. Еще остались острые боли в груди. Ясуко напоминала ему некое насекомое, которое восприимчивыми, болезненно-чувствительными фиолетовыми усиками поддерживает связь с окружающим миром. Юити пугали острые боли у нее в груди, сопровождавшиеся мистическим предчувствием каких-нибудь происшествий в радиусе десятка километров.
Сейчас, когда Ясуко сбегала по лестнице, у нее в груди внезапно что-то екнуло и она ощутила приступ острой боли. Случалось, что даже легкое прикосновение к ночной сорочке было для нее болезненным. Однажды ночью, когда Юити хотел обнять ее, она пожаловалась на боль и оттолкнула его. Этот импульсивный жест стал неожиданным даже для Ясуко. Возможно, это была ее инстинктивная тонкая месть.
Постепенно страхи Юити перед Ясуко стали перерастать в сложное и парадоксальное чувство. Конечно, его жена гораздо моложе и привлекательней госпожи Кабураги и Кёко. Если рассуждать объективно, то супружеская неверность Юити была иррациональной. Когда Ясуко была уверена в себе, он становился беспокойным и порой даже прибегал к намеренным и неуклюжим намекам на то, что у него завелась интрижка с другой женщиной. Когда она слышала такое, в уголках ее губ всплывала ухмылка, будто она хотела сказать: "Как это смехотворно!" Ее хладнокровие глубоко ранило самолюбие Юити. В таких случаях на него накатывал страх, будто кто-то догадывается, что он не способен любить женщин, и более того, этим "кто-то" была Ясуко. В результате у него развилась странная по своей жестокости эгоистическая теория. Если Ясуко столкнется лицом к лицу с правдой о том, что муж ее вообще не любит женщин, что он дурачил ее с самого начала, то у него не будет никакого спасения. Однако в обществе есть немало мужей, которые предаются любви с кем угодно, кроме своих жен. В таком случае тот факт, что этих женщин сейчас не любят мужья, напротив, является свидетельством того, что они все-таки были любимы в прошлом. Это важно, чтобы Ясуко узнала правду о том, что он не может любить ее. Ради любви к Ясуко. Чтобы добиться этого, Юити нужно стать отныне более невоздержанным в своем беспутстве. Он должен отказываться спать со своей женой - причем открыто и безбоязненно…
В то же время не было никакого сомнения в том, что Юити любил Ясуко. Юная жена обычно засыпала после него, но иногда бывали ночи, когда она уставала за день настолько, что он первым слышал сонное дыхание жены. Тогда Юити мог расслабиться и полюбоваться ее красивым спящим лицом. В такие минуты радость обладания такой бесподобной красотой переполняла все его мужское нутро. Это обладание было достойно похвалы, ибо не причиняло вреда. Как странно, поражался Юити, что в этом мире ему не найдется прощения.
- О чем задумался, Ютян? - спросил его один из работников.
Все трое уже успели в свое время переспать с ним.
- Вероятно, об утехах прошлой ночи, - заметил старший из них и снова взглянул на дверь. - Я запоздал со своими утехами. Не в том возрасте уже, чтобы теребить дружка.
Все засмеялись, только Юити вздрогнул. Этот старик лет шестидесяти с хвостиком имел шестидесятилетнего любовника.
Юити захотелось уйти отсюда. Если он придет домой, то Ясуко встретит его с радостью. Если он позвонит Кёко, то она прилетит куда угодно. Если пойдет к госпоже Кабураги, то лицо ее осветится счастливой и немножко страдальческой улыбкой. Если он опять встретится сегодня с Нобутакой, то для того, чтобы завоевать у Юити благосклонность, приятелю потребуется стать вверх ногами посреди Гиндзы. Если он позвонит Сюнсукэ - вот именно, с этим старикашкой он уже давненько не виделся, - то его стариковский голос в телефонной трубке тотчас взбодрится. Все-таки Юити преследовало чувство какого-то морального долга, которое внушало ему мысль отмежеваться от всех и задержаться здесь.
"Чтобы стать самим собой…" Разве только это? Разве только ради той красивой вещи, которая должна быть? Ради какого-то "должного"? Не занимался ли он самообманом? Не был ли он обманщиком сам по себе? В чем корень истины, искренности? В том ли моменте, когда Юити ради своей внешней красоты, ради своего показного существования на людях отвергает все то, чем он является по сути своей? Или в тех случаях, когда он сторонился всего и ни от чего не отказывался? Юити было близко последнее: когда он любил мальчиков. Воистину. Он как море. В какое время следует измерять точную глубину моря? На отливе - как после той гей-вечеринки на рассвете? Или во время прилива - когда он пресыщен всем, когда обособлен от всего?
Юити снова потянуло свидеться с Сюнсукэ. Он недолго утешался тайной своих похождений с Нобутаки, и сейчас ему захотелось пойти к этому старому добряку и прихвастнуть перед ним.
В этот день Сюнсукэ потратил утренние часы на чтение. Он перечитывал то "Сооконсю", то перелистывал "Тэцусёки-моногатари". Записал эти новеллы Сётэцу, средневековый священник, который, по преданию, считается перевоплощением поэта Фудзивары Тэйка. Из обширной литературы Средневековья, из всех произведений, ставших всемирно известными, Сюнсукэ отдавал предпочтение по своему прихотливому и критическому вкусу двум-трем поэтам и двум-трем их вещицам. Его поэтические пристрастия происходили из прошлого и питались такими новеллами в жанре отогидзоси, как "Разбитая тушечница" - весьма нравоучительная история о том, как юный принц был обезглавлен своим отцом за то, что взял на себя вину вассала Тюта, - а также пейзажной лирикой, в которой не находилось места для присутствия человека, как в тихих садах у врат тихого сада Эйфуку.
В двадцать третьей новелле "Тэцусёки-моногатари" сказывается: коль спросят, где такая земля рсино располагается, следует ответить: когда слагают песню о цветах сакуры, то упоминают горы рсино; если о красных кленовых листьях, то упоминают Тацута; и неважно знать, где они - в Исэ или Хюга. В знании этом нет никакой пользы: хоть ты стараешься запомнить или не стараешься, все равно ведь тебе известно, что Ёсино находится в стране Ямато. Вот что там было записано.
"А найдется ли название места весны юности? - размышлял старый писатель. - Сакура - это горы Ёсино, клены - это река Тацута. Художник проводит половину жизни своей в поисках смысла своей юности. Он разыскивает родину своей юности. И что он обретает? Уже познание само по себе нарушает чувственную гармонию, которая существует между цветением сакуры и Ёсино. Ёсино утрачивает свое универсальное значение. Оно становится просто местом на географической карте (или периодом в истории): Ёсино в стране Ямато, и ничем больше…"
Сюнсукэ, поглощенный этой бесплодной рефлексией, незаметно для самого себя переключился, разумеется, на Юити. Он прочитал одно прекрасное короткое стихотворение Сётэцу:
…И когда корабль вошел,
на берегу реки
толпа встречающих людей
одним порывом чувств
соединилась…
Со странным трепетом в груди Сюнсукэ представил это мгновение, когда сердца людей на берегу в ожидании приближающегося корабля слились и кристаллизовались в неподдельном чувстве.
Сюнсукэ ожидал в это воскресенье человек пять гостей. Он принимал гостей, желая удостовериться в том, что его радушие, неприемлемое для его возраста, смешано с внушительной долей презрения, а также хотел убедиться, что чувства его по-прежнему живы и молоды. Его собрание сочинений выдержало несколько переизданий. Его поклонники, взявшие на себя труд редактирования, частенько собирались у него для предварительного обсуждения. И к чему все это привело? Какой прок от исправления маленьких опечаток, если все его творчество - промах?